Юрий ЧЕРНЫШЁВ
 С января 1980г. по декабрь 1981г. - начальник разведки артиллерии 40-й армии. Участвовал в 17 боевых операций. Награжден орденом Красной Звезды. Уволен в запас в августе 1991г. Занялся журналистикой, печатался в ряде киевских и житомирских газет, московском журнале "Армия". В 2002г. издал сборник афганских воспоминаний, рассказов и очерков "Шурави", в 2006 - сборник "Огонь на себя", в 2009 - эпический роман-трилогию "Покоя нет", в 2013 - исторический роман "Жернова". Член Межрегионального союза писателей Украины. В сентябре 2014 г. - литературный сборник "Одной крови", в который вошли произведения различных жанров - эссе "Тиха украинская ночь", "Жизнь в боренье", "Пиковый интерес", "Офицерская честь", очерки "Гений русского слова", "Прекраснодушный Дон Кихот", "Фельдмаршал из Горошек" и др.

  ЕВДОКИМ И ЕВДОКИЯ   

С давних времен притчи о тещах - разных степеней юмора - украшают фольклор многих народов. В одних эта "мама жены" изображается чуть не ведьмой, стремящейся всегда унизить, наказать, а то и уничтожить своего зятя - ненавистного ей мужа дочери. В других она - мудрая и ловкая женщина, способная решить любые затруднения того же, никчемного, но все же принятого в семью юнца. У меня собственного опыта в этом плане нет, поскольку в жены мне досталась круглая сирота. Но вот для рассказа об этой супружеской паре - родителях моей Томочки - у меня достаточно информации, а главное - есть желание рассказать об этих обычных, но в то же время уникальных сибиряках из Томска, где мне судьбой начертано было окончить военное училище.   Начну с той уникальности, что имена они носили одинаковые - Евдоким и Евдокия. А в переводе с греческого мужское имя означает "славный, окруженный почетом", женское же переводится как "благоволение". Отец моей жены, Евдоким Васильевич Егоров был ровесником века, а свет он увидел в селе Князь-Елга, что в Прикамье, на стыке Башкирии с Татарстаном. Знаменито это село было не только названием - от имени древнего варяжского конунга, но и своими непростыми людьми, потомками беженцев из Удмуртии, создавших свое поселение вдали от родной земли. Верные богам своих предков, бежали они на башкирские территории, где не было войны и религиозных преследований.   А уже в ХХ веке сам Евдоким Егоров принял участие в Гражданской войне, в самом ее конце, будучи призван в Красную Армию. От колчаковской мобилизации они, вместе с отцом и братьями, благополучно уклонились, уйдя в дальние леса за Камой. Мужчины Кнес-Илги, как тогда называли село на башкирский манер, всегда отличались храбростью, и немало их полегло в сражениях "за Царя и Отечество". Но вот к белым никто из них на службу не пошел, в отличие от красных, которые были "за народ". И Евдоким Егоров, в числе других сельских парней, под гармонь и песни отправлен был в Белебей, где формировался полк РККА...   С окончанием Гражданской войны началось массовое сокращение армии, но Евдоким в свое село после демобилизации не вернулся. Последний год он служил в Уфе, писарем в штабе, и присмотрел для себя Политехникум, где сумел завести кое-какие знакомства. Приняли его, бойца Красной армии, на учебу без каких-либо возражений. Учился Егоров старательно, и через три года стал дипломированным бухгалтером. По распределению отправился он в Сибирь, где был назначен в контору Томского ликероводочного завода. Года через два, когда Евдоким Васильевич стал уже заместителем главного бухгалтера, перебрался он из заводского общежития в благоустроенную квартиру только что построенного двухэтажного здания. Отдельную квартиру завком выделил ему не столько даже по должности, сколько по гражданскому статусу - он готовился вступить в брак с молоденькой комсомолкой Дусей Власовой из цеха готовой продукции.   Жизнь молодой четы складывалась наилучшим образом. Евдоким имел авторитет в финансовых кругах Томска и уже вскоре его перевели в городские структуры. Евдокия заботилась о своем супруге и стремилась создать уют в их маленькой квартирке. А ровно через 9 месяцев после свадьбы молодая семья пополнилась голосистой и требовательной дочуркой, которую назвали Лидочкой. Годы бежали один за другим, Евдоким Васильевич рос в должностях, а Евдокия, давно уйдя с работы, рожала попеременно сыновей и дочерей. К 1938 году в семье было уже четверо детей, а жили они теперь в просторной квартире в центре города, не зная ни в чем нужды. Более того, многочисленные родственники Дуси всегда находили в их доме гостеприимный прием, а то и приют. Одна из бездетных ее сестер стала жить с ними, помогая Дусе управляться с детьми.   Но прокатившаяся по стране в тридцатых годах волна репрессий не обошла стороной и провинциальный Томск. Многие знакомые Евдокима Васильевича оказались за решеткой либо отправлены еще дальше на север, в ссылку. Сам-то он был далек от политики, но, когда арестовали его начальника управления, от должности был отстранен и главбух. Несколько недель прожила семья его в тревоге и ожидании, испытывая все большую нехватку на столе. К счастью, в горсовете не все забыли о Евдокиме Егорове, и ему была предложена должность главбуха в пригородном Доме отдыха "Ключи", куда он вскоре и перевез всю семью.   Жить на этой Территории, как именовали жильцы свой дачный посёлок, было приятно, а главное - спокойно. И на радостях Егоровы, чьи дети уже подросли, решили обзавестись еще одним ребенком. Томочка появилась на свет почти сразу после Рождества, которое все в их поселке праздновали не таясь. Но счастье длилось не долго: июньским днем висевший на столбе возле столовой серебристый "колокольчик" возвестил о начале Великой Отечественной войны. И хотя в первую волну мобилизации Евдоким Васильевич не попал, все понимали, что это всего лишь отсрочка неизбежного. К концу 1941 года Дом отдыха был закрыт, а главбух Егоров получил повестку из райвоенкомата...  ***   К весне 1942-го красноармеец Егоров оказался в составе 238-й стрелковой дивизии, находившейся на переформировании в районе Тулы. После завершения сражения под Москвой это соединение, потерявшее почти половину своего состава, некоторое время несло службу в тылу фронта. А в конце мая было преобразовано в 30-ю гвардейскую дивизию, которая и получила задачу готовиться к предстоящему летнему наступлению. 94-й гвардейский стрелковый полк, в который попал Евдоким Васильевич, понес под Москвой наибольшие потери и пополнялся, в основном, сибиряками из запасных полков. Сорокалетний красноармеец, с большим жизненным опытом, был замечен командованием и получил назначение на весьма почетную должность писаря 3-го батальона. А с учетом того, что начальником штаба батальона (тогда эта должность еще именовалась "адъютант старший") был недавно призванный из запаса сельский учитель, основная часть штабной работы легла на плечи бывшего главбуха.   Ближе к концу лета дивизия была передана в состав 33-й армии Западного фронта, с задачей готовиться к наступлению в Ржевском направлении. Письма домой Евдоким Васильевич слал регулярно и так же постоянно получал весточки от жены и детей. В начале лета они покинули опустевшие Ключи и возвратились в Томск, где им была предоставлена квартира. Конечно, не такая, как прежде, но жить все таки было можно. Дуся пошла работать на манометровый завод, развернутый на месте их прежнего из эвакуированных московского и ряда ленинградских предприятий. В короткий срок она освоила работу контролера ОТК, а затем привела на завод и старшего сына, который стал учеником токаря. К сентябрю встал к станку и младший сын, поступив в открывшееся при заводе ремесленное училище. А дома оставалась маленькая Томочка, под присмотром своей тети да старшей сестры, заканчивавшей школу. Казалось бы, жизнь наладилась в новой обстановке, и все с нетерпением ждали победы.   Но спустя еще год Егоровым перестали приходить фронтовые "треугольники" и в их квартире поселилась тревога. Ничего не прояснило и обращение в военкомат, где ответ в подобных ситуациях был один: "Ждите". И вот дождались! Пришло извещение, что "гвардии красноармеец Егоров Е.В. пропал без вести". А это было еще хуже "похоронки", к ожиданию которой они уже были готовы. Та хоть давала право гордиться своим погибшим героем, а эта бумажка с туманной формулировкой несла еще и подозрение, дескать, неизвестно, где он. Дуся плакала, мальчишки терли кулаками глаза, и лишь старшая дочь Лида не сдавалась, рассылая письма и запросы во все доступные ей инстанции. И добилась-таки своего: из папиного полка пришел официальный конверт с черной вестью - их отец геройски погиб в бою. Горе стало не таким горьким - им было кем гордиться, а военкомат оформил пенсии за потерю кормильца. Но неугомонная Лида решила мстить фашистам за погибшего отца и, приписав себе два года, добровольно ушла на фронт. Домой она никогда уже не возвратилась...  ***   К 1943 году инициатива в советско-германской войне явственно перешла в руки Ставки под началом И.В.Сталина. В соответствии с замыслами летнего наступления Красная Армия наносила главный удар на юго-западном направлении, где находились главные силы вермахта. Но не менее важным считался и разгром группы армий "Центр" на Смоленском направлении, где противник удерживал позиции на удалении 250-300 километров от Москвы, продолжая угрожать столице Советского Союза. Исходя из этого и готовился переход в наступление войск Калининского и Западного фронтов, с задачей выхода их на рубеж Смоленск - Рославль.   Западный фронт, под командованием генерал-полковника Соколовского, имел в своем составе 8 общевойсковых армий, 4 отдельных корпуса и воздушную армию. На направление главного удара выделялось 4 армии - 10 гвардейская, 33, 68 и 21-я. Им предстояло прорвать оборону немцев на участке в 16 километров и, овладев важным узлом дорог Рославль, выйти затем на рубеж Ярцево, Починок, Дубровка. Смоленская стратегическая наступательная операция состояла из четырех фронтовых операций, объединенных общим замыслом. Первой из них была Спас-Деменская, со сроком выполнения с 7 по 20 августа. В ходе этой операции войска Западного фронта разгромили группировку противника в районе Спас-Деменска и продвинулись на 30-40 километров, но были остановлены на промежуточном оборонительном рубеже. Спас-Деменский плацдарм к августу 1943 г. являлся для немцев символом их успехов 1941 года.   Наступление советских войск началось ранним утром 7 августа: после мощной артподготовки в бой пошли 56 и 65 гвардейская стрелковые дивизии. 15 гвардейский стрелковый корпус, входивший в состав 33 армии генерал-полковника Гордова, состоял из 30-й и 85-й гвардейских дивизий и наступал севернее направления главного удара. В первом эшелоне 30 гв.сд генерал-майора Кулешова наступали два стрелковых полка - 94 и 98. Исходное положение они имели на правом берегу речки Угра, юго-западнее населенного пункта Всходы. Арт подготовка на этом участке была не такой мощной, как у соседей слева, да и немцы, похоже, были готовы к наступлению русских. Лишь первой траншеей полки завладели с ходу и почти без потерь, но дальше атака захлебнулась. К исходу первого дня продвижение наступающих не превышало 3-4 километров. А с утра второго дня немцы, подтянув резервы, предприняли попытки вернуть утраченные позиции. В третьем батальоне 94-го полка, которым командовал подполковник Трибушный, потери были наиболее ощутимыми: ранен и отправлен в тыл старший адъютант, а при отражении утренней контратаки "фрицев" убит и сам комбат.   В командование батальоном вступил командир первой роты, лишь недавно прибывший из армейского госпиталя, а штаб возглавил 20-летний лейтенант, адъютант батальона. В ротах осталось по 40-50 бойцов, а задачу наступления никто и не думал отменять! Корпус лишь недавно был передан в 33 армию и фактически оставался на самообеспечении, ничего не получая от армейцев, не поступало в его дивизии и пополнение. Ночью Трибушный побывал на всех позициях, "накрутил хвосты" комбатам и ротным, а на рассвете бросил в атаку свой резервный батальон, поддерживать который должны были все ранее задействованные. Немцы проспали этот маневр русских, и 94 полк успешно продвинулся еще на пару километров, но на пути его встретилась деревушка Шимени, превращенная нацистами в опорный пункт, и наступление вновь забуксовало. 9 августа, где-то в середине дня, обороняющаяся сторона возобновила минометный обстрел залегшей в перелесках южнее Шимени пехоты красных. И одна из мин прилетела прямо в окоп штаба 3 сб, где пытались наладить управление ротами лейтенант, трое связистов и писарь батальона гвардии красноармеец Егоров. Уцелеть в такой ситуации не мог никто...  ***   После Победы жизнь в сибирской глубинке мало изменилась, разве что на предприятиях Томска стало заметно больше мужчин в армейских гимнастерках и кителях. Семья Егоровых, за годы войны сократившись на треть, продолжала борьбу за выживание. Дуся с сыновьями работали все на том же манометровом заводе, а подросшая дочурка пошла в детский сад. Но вскоре в их ветхой квартире случился обвал, едва не стоивший жизни Томочке. Именно в том углу комнаты, где стояла ее кроватка, обвалился потолок. К счастью, незадолго до этого ее, упиравшуюся, увели на прогулку в горсад. И это был уже не первый случай, когда она могла погибнуть! Еще когда они жили в Ключах, едва начавшая ходить Томочка, сбежав от "семи нянек", умудрилась бултыхнуться в пруд. И, кинувшиеся на поиски пропавшей малышки, вряд ли нашли бы ее, если бы не капор на синем пальтишке, красным пятнышком выделявшийся на воде...   А теперь пришлось Егоровым сменить адрес, перебравшись из кирпичного здания на улице Белинского в старый бревенчатый дом на Красноармейской. Со временем ушел в "прыймы" старший сын, а когда обзавелся семьей и младший, мать отдала ему свою квартиру, выкроив для себя угловую комнату и сделав в нее отдельный вход с пристроенным тамбуром. Там и жили они с дочерью, ходившей в школу на проспекте Кирова. Томочке оставалось совсем немного до получения аттестата зрелости, когда внезапно, ночью, скончалась ее мать, едва преодолевшая полувековой рубеж. И осталась она сама-одинешенька, горькая сиротинушка, перебивалась с хлеба на воду, получая скудную пенсию за погибшего отца-красноармейца...   Бог свел нас с Томочкой в первый день учебного года, последнего для меня в Томском артиллерийском училище. Летние каникулы я проводил, как всегда, в своем родном Скадовске, но к концу августа, когда разъехались по своим "бурсам" почти все друзья, мне стало так пусто и одиноко, что решил досрочно возвращаться в Томск. Обычно я летал самолетом, экономя свое отпускное время, а тогда решил ехать поездом, как в первый раз, когда весь наш курс переводили из Одессы в Томск. И всю дорогу не покидало меня ощущение скорой встречи с той единственной, лишь для меня предназначенной! Приглядывался в поезде я к попутчицам, во все глаза смотрел и в Новосибирске при пересадке, и даже присмотрел в томском поезде одну студентку, но все оказалось не то. И лишь после первого дня занятий, который пришелся на субботу, встретил я ту, о которой с уверенность сказал: "Это Она!" Вся наша последующая совместная жизнь подтвердила этот выбор, а я с благодарностью вспоминал подаривших мне счастье Евдокима и Евдокию.  
1.9.2021г.  

ЖАРКОЕ ЛЕТО   

Что такое караульная служба, они по-настоящему узнали лишь в самом конце первого курса. Конечно, их взвод, как и все остальные курсантские подразделения, и прежде не раз заступал во внутренний караул в училище, а в начале лета - и в лагере. Но тогда это случалось один-два раза в месяц и вносило даже некоторое разнообразие в их монотонные учебные будни.   Ведь у первокурсников артиллерийского училища значительную долю учебной программы составляли так называемые общеобразовательные предметы - высшая математика, техническая механика, черчение и другие технические дисциплины, а также иностранный язык. Естественно, что для парней, избравших себе военную профессию, куда более привлекательны были любые занятия с оружием. Хотя вряд ли кому из них так уж нравилась подготовка к несению караульной службы, включавшая изучение устава и различных инструкций, занятия на караульном городке. Исключение составлял, пожалуй, лишь отводимый для дневного сна час.   Но с каким достоинством рапортовал потом каждый из них, заступив на пост с боевым оружием и патронами:  - Курсант (такой-то) пост принял!  С этого мгновенья он становился ответственным за все, что может произойти на  охраняемом объекте, и никто - включая всех его прямых начальников! - не мог ступить туда без его разрешения. Тех же, кто попытался бы это сделать, он не то что мог, а был обязан задержать, при необходимости положив на землю, а то и открыть огонь...   Все это не раз приходило в голову Алику Грошеву при подготовке к караулу, а затем - и в долгие часы несения службы на посту. Таким же или подобным образом рассуждали, очевидно, и многие его однокурсники.     Все поменялось для них в конце июня, когда больше половины курса отправили из Одессы в Ленинград, где начиналась подготовка к Спартакиаде народов СССР, в которой курсантам целого ряда военных училищ предстояло сыграть роль массовки - живого помоста для выступлений знаменитых спортсменов на церемонии открытия. Тем же, кто не попал в так называемую спортроту, довелось принять на свои плечи всю тяжесть караульной службы и работ по обеспечению жизнедеятельности училища. И не только. В разгар лета убыл на крупные учения штаб округа и охрана его зданий также была возложена на курсантов двух училищ - пехотного и артиллерийского.   При этом в последнем из трех курсов реально оставалось лишь около сотни первокурсников, временно сведенных в одну батарею, командование которой принял капитан Закревский. Выпускники к тому времени уже начали сдавать госэкзамены и ни к чему иному не привлекались, а второкурсников спешно отправили всех в отпуск, чтобы в конце лета было на кого взвалить ту ношу, которую пока тащили младшие. Комбат своих временных подчиненных видел настолько редко, что многих не знал даже в лицо. Ведь составлявшие батарею три взвода заступали в караул через день, максимум два - то в училище, то в штабе округа, меняя друг друга.   Курсант Грошев не был отпетым разгильдяем и в учебе считался "хорошистом", да и в спорте был не среди последних. Однако в спортроту Алика не взял собственный взводный, старший лейтенант Зазвонов, в наказание за его последнее "выступление". Язык у Алика был подвешен неплохо, да вот беда - не всегда вовремя открывался рот. А в тот раз он и вовсе "ляпнул" Зазвонычу глупость - насчет того, что вне уставных норм ничего делать не станет. "Я вам не Соколовский, - сказал он, имея в виду своего друга Валерку, - и печку в квартире ложить не стану".   Когда на вечерней поверке был зачитан список убывающих в Питер, Алик не поверил своим ушам, не услышав собственной фамилии. Потом решил, что сержант Волобуев, их замкомвзвода, случайно пропустил ее и хотел было съязвить что-то по этому поводу, да вовремя прикусил язык. Как оказалось - очень своевременно, так как сержант достал из папки второй список.  - А нижеперечисленные товарищи, - торжественно провозгласил Волобуев, -  остаются со мной вместе дома, в училище, для сдачи экзаменов и несения караульной службы. Вы что-то хотели сказать, товарищ Грошев? - уел сержант напоследок Алика.  Но тот подавленно молчал, все еще не понимая причины такой дискриминации.  Горечь не покидала в тот вечер Алика Грошева, сделав непривычно молчаливым, что не укрылось от его лучшего друга Эмиля Бродецкого, который с трудом сдерживал свой восторг от перспективы поездки в Ленинград.  - Алик, ты думаешь - нам в Питере сладко придется? - пытался Миля утешить  друга. Но тот лишь кисло улыбнулся ему в ответ.  "Питерцы" уехали на следующий день, когда остатки зазвоновского взвода уже  готовились к заступлению в караул. Алик Грошев заступал на первый пост, к Знамени, так что готовить пришлось парадный мундир, который он после майских праздников еще ни разу не брал из каптерки. Чистка, глаженье, подшивка подворотничка отвлекли его от мыслей о тех, кто уезжает на Спартакиаду. А в карауле он и вовсе перестал о них думать, полностью адаптировавшись в сложившейся ситуации. Дальше дни понеслись чередой: караул сменялся дежурством по батарее либо на КПП училища. А как-то их подняли среди ночи, да сразу после смены с караула, отправив на товарную станцию - разгружать вагоны с имуществом Калининградского артучилища, попавшего "под нож" хрущевских реформ.     Когда в Одессу возвратился наконец-то штаб округа со своей ротой охраны, курсанты облегченно вздохнули: теперь остались только училищные караулы - через два на третий. Но так продолжалось недолго и спустя несколько дней сводной батарее поступила - из того же штаба округа! - новая задача. Теперь из ее состава выделялся почетный караул для встречи на пограничной станции Унгены премьер-министра Италии А.Фанфани. Отобраны были тридцать шесть курсантов примерно одного роста, во главе взводов поставили двух лейтенантов с шашками, а возглавил роту сам капитан Закревский. И началось самое "приятное" для артиллеристов - строевая подготовка.   Задача оказалась срочной, и на подготовку почетного караула высокий штаб отвел всего лишь три дня. Весь вторник Закревский муштровал своих подчиненных в выполнении приемов с автоматом и прохождении торжественным маршем. А утром в среду прибывший на контроль генерал из штаба округа забраковал всю их подготовку и приказал получить карабины в расположенном неподалеку пехотном училище. Чуть не пол-дня ушло на получение со склада карабинов и снятие их с консервации. Но и смена оружия ожидаемого эффекта не дала: с карабинами, которые артиллеристы впервые держали в руках, ружейные приемы выглядели еще более нестройно.  - Дрессируйте их до потери пульса, капитан! - приказал вновь появившийся  на плацу окружник с лампасами, и добавил: - Отъезд поездом завтра днем.  Капитан Закревский понимал, что оставшегося времени хватит лишь для того,  чтобы курсанты подготовили парадную форму, а их ведь нужно было еще хоть немного потренировать в этой форме. Все тренировки проводились в хэбэ, в котором ребята чувствовали себя привычнее и свободнее, а в мундирах ружейные приемы, да и марш с карабинами "на плечо" даются куда как сложнее. И почти до темноты рота почетного караула потешала собравшихся у кромки плаца зевак, маршируя с карабинами, которые так и норовили свалиться с плеча. А после ужина все занимались мундирами, только Грошев и двое его коллег, лишь пару дней назад отстоявшие у Знамени, завалились на койки - их "парадка" была в полном порядке, как срифмовал Алик.   Поутру рота почетного караула вся сверкала парадным обмундированием и весьма довольный этим капитан Закревский, построив ее после завтрака в центре плаца с оружием, не стал больше "дрессировать" курсантов. Лишь один раз прошли они всю церемонию встречи почетного гостя и так, с карабинами "на плечо", отправились к боковому входу в казарму первого дивизиона. А сразу после обеда прямо на плац были поданы три грузовика, в кузова которых организованно погрузились как-то сразу посерьезневшие курсанты. Места в кабинах заняли офицеры роты - при шашках и с аксельбантами.   Прибытие их небольшой, но достаточно внушительной колонны произвело на одесском вокзале настоящий фурор. Кто куда ринулись уголовники разных мастей, пола и возраста, учуяв вероятную облаву. На всякий случай решили "смыться" и люди без определенных занятий. А довольные этим зрелищем курсанты ржали от души, да еще приговаривая, чтобы их слышали, насчет "количества лиц, подлежащих аресту". Ротный быстро погасил это веселье и, построив у края перрона, отправил повзводно к поезду на Станислав, на который уже была объявлена посадка.   Заняв отведенные им места в общем вагоне, курсанты уложили карабины в ящики под сиденьями и, негромко переговариваясь, стали ждать отправления. Но так и не дождались: минут за пять до этого возле вагона появился капитан Закревский и, стуча по окнам шашкой в ножнах, приказал всем немедленно... выгружаться. Алик не стал, как другие, удивляться этому, на "полном серьезе" заявив:  - Все, пацаны, приехали: урки взорвали путь и угнали наш паровоз...  Спешно разобрав оружие, ребята повыскакивали из вагона, не зная, что будет  дальше. Ничего не объяснили им и командиры взводов. Построив курсантов, они повели их к калитке, возле которой лишь недавно высадились с машин. А вскоре и те ГАЗ-63, успевшие уехать в училище, вернулись. Когда все вновь загрузились, ротный, садясь в кабину, через плечо, хотя и с явным удовлетворением, бросил:  - Выезд в Унгены отменяется.  На следующий день первокурсники приступили к подготовке к экзаменам и  уже вскоре позабыли о той несостоявшейся поездке на границу. Лишь Алик Грошев никак не мог успокоиться и все строил догадки, почему все же отменили их выезд. Ни по радио, ни по телевидению - а в ленкомнате дивизиона не так давно появился первый на все училище "телек" - он ничего не услышал. Зато в газете "Красная Звезда" спустя несколько дней прочел Алик коротенькое сообщение о том, что А.Фанфани самолетом прилетел в Москву. И тут же, на самоподготовке, проинформировал об этом друзей-товарищей, не преминув от себя прокомментировать.  - Во, пацаны, как он нас заценил! Узнав, что в Унгенах его будут встречать с  карабинами одесские артиллеристы, он три дня прятался в руинах Колизея. А после его все же поймали местные карабинеры и тайком отправили в Москву, минуя Унгены...    Что в действительности заставило главу итальянского правительства Аминторе  Фанфани изменить первоначальный план поездки поездом из Рима в Москву, осталось неизвестным для большинства одесских артиллеристов. Но Алику удалось несколько позднее, находясь дома в отпуске, поймать своим "ВЭФ-Аккордом" сообщение "из-за бугра", в котором говорилось, что "руководство СССР не гарантировало итальянскому премьеру безопасный проезд по советской территории". Так что шутка Алика весьма близка оказалась к истине. Если, конечно, это была действительно истина...
 
 ЗА БУДАПЕШТ    

Золотая осень - это точно сказано про чудный городок у Днестровского лимана, который приезжие нередко принимают за море. В старину он носил такое загадочное, явно турецкого происхождения название Аккерман, но в советское время ему вернули исконное славянское имя Белгород, с указанием местонахождения - Днестровский.   Буроватого оттенка руины древней турецкой крепости в ту пору удивительно гармонировали с отсвечивавшими золотом темнозелеными водами лимана. А еще не утратившие пышные кроны деревья, полукольцом обступившие крепость, превращали пейзаж в некое подобие полотна художника с буйной фантазией.   Прогуливавшийся вдоль берега военный с восторгом разглядывал невероятное это творение природы, почти позабыв, зачем он здесь находится, да и вообще - кто он есть теперь. А был он - пока еще! - командиром экипажа среднего танка в стоявшем позади крепости гвардейском танковом полку. Хотя трехлетняя его служба близилась к завершению и где-то через месяц он собирался вновь стать гражданским человеком.   Сюда же, на берег лимана, Виктора привела в воскресный день любовь: здесь назначил он свидание своей девушке, которой намеревался сделать предложение стать его женой. Лида училась в местном медучилище и, конечно же, не смогла бы сразу уехать с Виктором. Но будущим летом, размышлял бравый сержант, получив диплом, она могла бы распределиться к нему в Херсон. А сам он к тому времени рассчитывал устроиться там и с работой, и с жильем. Не возвращаться же ему, в самом деле, в свое село над Днепром, на трактор...   - Виктор, это вы? - услышал он незнакомый голос у себя за спиной. Обернув-   шись, сержант увидел двух девушек в одинаковых светлых курточках на "молнии".   - Так, я. А вы, наверное, из лидиной группы? Что с ней? - встревожился он.   - Нет-нет, не беспокойтесь, - поспешили успокоить его подружки, - с ней все   в порядке. Просто ее родители домой позвали на выходной, помочь в уборке винограда. Уже завтра утром она вернется в город, на занятия...     Но к утру следующего дня сержант Виктор Приходько совершенно неожиданно   оказался со всем своим экипажем совсем в другой стороне - на подступах к венгерской границе. Вечером он досрочно возвратился из увольнения, поскольку свидание с Лидой не состоялось, а бесцельно бродить по улицам ему быстро надоело. В казарме было пусто, и Виктор решил засесть за письма - дома ведь еще и не знают, когда ждать его из армии.   А после вечерней поверки все сержанты роты собрались в каптерке с целью отметить первый "дембель" - утром покидал казарму еще в субботу получивший все документы самый авторитетный из них - старший сержант Иван Чуйко. Дежуривший по полку их ротный тоже заглянул к ним "на огонек", а, уходя затем, велел сержантам не засиживаться долго...     - Рота, подъем! Тревога! - звенящий от напряжения голос дневального вдруг   ворвался в первый сон Виктора. Привычно откинув на спинку кровати одеяло, сержант первым делом бросил взгляд на соседние койки - поднялся ли экипаж, а затем взглянул на свои ручные часы, в прошлом году полученные от командира полка на батальонных учениях. Обе стрелки едва переползли за верхнюю отметку.   - Что-то чересчур рано нынче у нас учебная тревога, - вполголоса произнес   Приходько, надевая одним движением гимнастерку. И тут, как бы опровергая это его предположение, вошедший в спальное помещение дежурный по роте громко объявил:   - Тревога боевая. Поэтому всем получить оружие, боеприпасы, не забудьте и   противогазы. - И шевелись давай! - грозно добавил он.   В том, что дела действительно нешуточные, солдаты и сержанты окончательно убедились в парке боевых машин полка, куда они прибежали, на ходу застегиваясь и прилаживая амуницию.   - Война! - услышали они от дежурившего в парке старшины-сверхсрочника.     Тревожной для мира оказалась осень 1956 года. Так называемый "секретный"   доклад Н.Хрущева на ХХ съезде КПСС о культе личности Сталина и его последствиях вызвал кризис в ряде стран советского блока. Вначале Польшу потрясли конфликты в Силезии, Лодзи, Познани, ряде других мест, но к осени там удалось нормализовать обстановку. А вот кризис в Венгрии имел куда более тяжелые последствия, унеся жизни многих венгерских и советских граждан. Да и вспыхнувшая в то же время война на Ближнем Востоке добавила градусов к и без того перегретой мировой атмосфере.   Серьезные ошибки в деятельности М.Ракоши, возглавлявшего правящую в стране Венгерскую партию трудящихся (ВПТ), привели к росту недовольства народа, возникновению недоверия к власти. В то же время в партийном руководстве росла и крепла ревизионистская группа И.Надя. А Запад уже активно реализовывал свою политику ликвидации социалистического строя в странах Восточной Европы. Штабом контрреволюции стала радиостанция "Свободная Европа", регулярно получавшая из-за океана указания и директивы. В Венгрии у ее микрофонов во время кризиса почти непрерывно находился бывший хортистский офицер Ю.Боршани, под псевдонимом "полковника Белла" отдававший распоряжения мятежникам.   К вечеру 23 октября они начали штурм Будапештского радио, затем захвачены были несколько автобаз. И уже на их грузовиках и автобусах вооруженные группы отправились захватывать другие важные объекты. Из тюрем было выпущено свыше 13 тысяч заключенных - уголовников и политических - большинство из которых получили оружие. Контрреволюционный мятеж оказался неожиданным для сил социализма в Венгрии, застал их врасплох - в столице даже не оказалось боеспособного гарнизона.   Состоявшийся в ночь с 23 на 24 октября пленум ЦК ВПТ ввел в свой состав И.Надя и членов его группы, а он сам был рекомендован на пост главы правительства. И дальнейшие действия нового руководителя были цепью сплошных ошибок, которые стали откровенным предательством. Боевые дружины рабочих, подразделения армии и милиции попытались дать отпор мятежникам. В кровавых схватках приняли участие и воины советских частей, стоявших в Венгрии, отозвавшись на призыв правительства.   Крупнейшая военная акция против главной группировки мятежников началась на рассвете 28 октября, но уже через час в венгерские части поступил приказ: операция отменяется, поскольку мятежники готовы сложить оружие. Венгерские военные тут же исчезли с улиц, а советские оказались под перекрестным огнем. А затем премьер Надь пошел еще дальше, потребовав, под угрозой собственной отставки, признать силы контрреволюции "национально-демократическим движением", объявить перемирие и вывести из Будапешта советские войска, в дальнейшем начав переговоры о полном их выводе с территории Венгрии.   Однако остановить этими уступками прорвавшихся к власти ревизионистов не удалось, и вскоре они приступили к полной ликвидации остатков социалистического строя. В Будапеште был развернут белый террор: коммунистов и их сторонников убивали, подвешивали за ноги на столбах, на предприятиях и в учреждениях началась "чистка" кадров. А шеф ЦРУ Даллес в те дни доложил президенту США Эйзенхауэру, что "у повстанцев нет энергичной личности - лидера". Имре Надь, открывший "шлюзы" вооруженной оппозиции, сам подписал себе смертный приговор. Надежды Запада с того дня были обращены исключительно к кардиналу Миндсенти, выпущенному из тюрьмы, где он отбывал наказание за антигосударственную деятельность. Выступая по радио 3 ноября, кардинал изложил программу реставрации капитализма в Венгрии.   Все это вынудило советское руководство прийти к выводу о необходимости решительных действий. Утром 4 ноября мир узнал о создании революционного рабоче-крестьянского правительства Венгрии во главе с Яношем Кадаром. В то же самое время советские войска с разных сторон вошли в Будапешт, откликнувшись на призыв нового руководства страны. Возглавлял эту операцию по ликвидации мятежа лично Маршал Советского Союза Г.Жуков. А советский вождь Н.Хрущев, отдавший ему этот приказ, лишь накануне возвратился из Югославии, где, вопреки ожиданиям, легко получил от И.Тито "санкцию" на разгром венгерской контрреволюции.     Головная походная застава, в составе которой был и танк сержанта Приходько, вышла к восточной окраине Пешта перед самым рассветом 28 октября, преодолев за два труднейших перехода почти тысячу километров. Когда в наушниках прозвучало долгожданное "Стой!" - силы танкистов были уже на исходе. Виктор, стащив с головы пропотевший шлемофон, жестом показал механику-водителю: глуши мотор. И лишь когда кто-то нетерпеливо стал постукивать по броне чем-то железным, он собрался с силами и, открыв командирский люк, выкарабкался на поверхность.   Вместо ожидаемого сна и отдыха экипажи получили задачу дозаправить танки горючим, и приготовиться к бою. Где находится противник и каковы его силы - не знал и сам командир роты, поставивший перед офицерами и сержантами эту задачу. Не было еще известно и время "Ч" - ждали прибытия комбата, на мотоцикле уехавшего к командиру полка для получения боевой задачи.   А ровно в пять утра началась артиллерийская подготовка, и под ее "зонтиком" венгерская мотопехота и советские танки начали выдвижение из исходных районов. Сердца молодых танкистов учащенно бились в предвидении первой в их жизни схватки с врагом. Но никто и подумать не мог, что все обернется так катастрофически плохо...   Кварталы городских окраин танк Виктора Приходько, как и остальные машины батальона, прошел без единого выстрела и на достаточно высокой скорости. Но затем куда-то исчезли шедшие впереди бронетранспортеры венгров, а оставшихся без пехоты советских танкистов стали обстреливать из домов и подворотен устроившие там засады мятежники. Головной танк был сразу же подбит выстрелом из противотанковой пушки, а два остановившихся за ним забросали из окон бутылками с зажигательной смесью. Таким образом, весь первый взвод был выведен из строя в считанные секунды, и помочь ему можно было лишь ответным огнем из танковых пушек.   Сержант Приходько моментально понял это и, не дожидаясь команды ротного, пятясь, сдал свой танк на более выгодную позицию и приказал наводчику осколочным снарядом ударить по окнам, где стояли, не скрываясь, "бомбисты". Его поддержали другие экипажи и через пару минут фасады двух угловых домов превратились в руины. А танкисты подожженных машин получили возможность покинуть их, чтобы погасить на броне огонь. У головного Т-54 была перебита гусеница, но и с этой неприятностью его экипажу удалось справиться после того, как пулеметным огнем он уничтожил в подворотне расчет "сорокапятки".   Менее четверти часа ушло у танкистов роты на ликвидацию этой задержки, а сзади их подпирали уже другие подразделения, также рвавшиеся в бой. Когда марш возобновился, взвод Приходько оказался в голове колонны, а первый боевой опыт подсказал танкистам иную, более осмотрительную тактику действий. Преодолев без сопротивления несколько кварталов, в каждом из которых делали 1-2 выстрела - для "профилактики", рота вновь наткнулась на укрепленный узел мятежников. На этот раз противотанковая пушка оказалась в окне второго этажа, и выпущенный из нее снаряд повредил трансмиссию первой машины. Танк командира взвода остановился, а шедший за ним танк Приходько открыл огонь по окнам здания, но ему не хватало возвышения.   И тут, натужно ревя, впритирку с ним прополз еще один танк взвода, которым командовал старший сержант Чуйко. Будучи уже уволен в запас, он не мог оставаться в казарме, когда вся его рота, весь их гвардейский полк по тревоге уходили воевать. Свой танк он сдал молодому сержанту, и места для него в боевом строю уже не было. И все же Чуйко добился, чтобы ротный доверил ему танк сержанта, накануне повредившего руку и оказавшегося в лазарете. На радостях этот "дембель" не стал даже искать у кого-нибудь хэбэ - свое-то он уже сдал старшине - и помчался в парк при полном параде...   Протиснувшись затем по узкой улице и мимо подбитого танка, Чуйко пальнул по окну из пушки, но из-за все того же угла возвышения снаряд попал ниже, а его танк теперь сам оказался мишенью для вражеского наводчика. Решение сержант принял мгновенно: заскрежетав гусеницами по булыжной мостовой, танк круто развернулся и на повышенных оборотах вломился в парадное старинного дома. Проскочив с ходу пролет массивной мраморной лестницы, он застрял на площадке, успев развернуть башню влево, и выпустил три снаряда, круша все перед собой.   Вражескую "сорокапятку" завалило обломками стен и спустя минуту танк Приходько, а за ним и остальные продолжили движение. Выбравшийся из застрявшего между этажами танка старший сержант, утерев кровь с разбитого о триплекс лба, стал оценивать ситуацию и размышлять, как вернуться на землю. Забыв, очевидно, что находится он во вражеском логове. А выстрел из пистолета уцелевшего "пушкаря" в затылок перенес геройского танкиста Чуйко в бессмертие...     Вскоре полк был выведен из Будапешта, оставив на его улицах более десятка подбитых или сгоревших танков. А спустя неделю вновь получили боевой приказ. И вновь были потери - ведь танки не предназначены для ведения уличных боев, да еще в таком старинном городе, с очень узкими улицами.   Но поставленная боевая задача была выполнена танкистами, и к концу ноября полк возвратился в родной гарнизон, в мирный городок над лиманом. А где-то перед Новым годом уволился в запас, наконец-то, сержант Виктор Приходько, награжденный за бои в Будапеште орденом Красной Звезды, и уехал к себе на Херсонщину. Но не смог вернуться на родину его земляк Иван Чуйко, будучи навечно зачислен в состав их первой роты гвардейского танкового полка. Звание Героя (посмертно) было присвоено ему за Будапешт значительно позднее.