Поездка в Штаты случилась довольно неожиданно. Ничего не предвещало дальнюю командировку, но миром правит случай: в то время военный исследовательский центр «Подразделение икс», где я служил после призыва в армию, разрабатывал научную тему по микромоторике мышц лица и неосознанным движениям тела, чтобы определить, говорит человек правду или лжет. Суть в том, что незаметные, неконтролируемые сокращения мимических мышц и непреднамеренные жесты специалисту выдают тайные умыслы, сокровенные желания, скрытые поползновения, определяют ложь или подтверждают истинную правду. Об эту пору стало известно, что вскоре в одной из клиник университета Сан-Франциско по заявленной теме состоится научная конференция. Меня срочно командировали в необыкновенный город Святого Франциска, привольно раскинувшийся над просторным океанским заливом, где галсами ходят яхты под цветными парусами, чалятся белоснежные океанские лайнеры, похожие на плавучие города, и вознесся ввысь знаменитый мост Золотые Ворота, который американцы называют великой арфой под небесами. Причудливый и непостижимый город необозримо лежит на обширных холмах, называемых Русскими. И если удалось там побывать и какое-то время пожить, смело можно считать, что повезло, улыбнулась нечаянно удача. К научной командировке тотчас подверсталась разведка, воспользовалась оказией в своих нуждах. Предстояло тайно повстречаться с некоторыми людьми и обследовать их как пациентов — привычная работа, только и всего. Нет смысла таиться и скрывать, в разведке служат тоже люди. Факт, конечно, интересный, но агенты, как и большинство населения, иной раз хворают, их надобно лечить. Время от времени разведка обращались к нам с вопросами или за содействием. Иногда сомнения вызывал диагноз, нам предлагали подтвердить или опровергнуть, иногда требовался прогноз на будущее, а иногда нас просили создать модель поведения конкретного пациента в тех или иных обстоятельствах. Разведку, как правило, интересовали последствия, которые могли возникнуть, а кроме того, действия, которые следовало предпринять. Что ж, ничего не попишешь, если человек попадает в реанимацию или на операционный стол, где гарантия, что в беспамятстве, в бессознательном состоянии, в бреду или под наркозом он себя не выдаст? Не заговорит, к примеру, на родном языке, не пустится в милые воспоминания детства и юности, не выболтает местной жене, с которой он прожил десяток лет, что в Мытищах под Москвой жена давно его заждалась. Рисковать, понятное дело, разведка в любом случае не могла. Итак, мне предстояла работа в Италии. Несколько человек из европейской агентуры съезжались в легендарную Венецию на медицинский осмотр. Они работали в разных странах, но приболели, их следовало обследовать и решить, что делать с ними дальше: то ли с ущербом для работы вывозить через третьи, пятые, десятые страны домой, то ли оставить в стране пребывания. К местным врачам они, естественно, обратиться не могли по соображениям конспирации и безопасности. Кстати сказать, прикрытием для моей поездки в Италию образовалась вполне удобная оказия — Венецианский кинофестиваль. Он открывался первого сентября, тысячи людей хлынули отовсюду в сказочный город, затеряться на многолюдном празднике не составляло труда — какие подозрения, если все мы любим кино? Так или иначе, я летел над Атлантикой из Америки в Европу. Сидя в кресле, я настойчиво пытался вздремнуть под монотонный гул моторов, но не удавалось, не удавалось, мысли занимала работа, которая предстояла мне в ближайшие дни. По плану разведки прилететь в аэропорт Марко Поло я должен был первого сентября, к открытию фестиваля. Взлетев в аэропорту Кеннеди, самолет час за часом летел над ночным океаном, уверенно глотал пространство. Помнится, я не раз пересекал океан в любую погоду — в штиль и в шторм, когда ходил на торговых и пассажирских судах. Пейзаж, говоря откровенно, вскоре приедается, картина изводит и томит: водная пустыня, и ни кустика, ни деревца, ни паруса, ни дыма над трубой. Бескрайняя равнина колышется мерно от горизонта до горизонта, вздымается и опадает, словно дыхание живого существа. Иногда картину оживляют тугой фонтан и горбатая спина кита, смахивающего на подводную лодку. Лишь спустя несколько суток на полпути между континентами издали покажутся Азорские острова, точно встречные суда в стороне от курса. Встречи с Венецией ждешь с волнением, считаешь дни и часы, душа предвкушает праздник, о котором мечтал всю жизнь. Город кружит голову, внушает тревогу и дарит вдохновение, не случайно поэт Иосиф Бродский избрал Венецию самым желанным местом на планете, стремился туда постоянно, навещал каждую зиму на Рождество. Раньше я Венецию не посещал, но маршрут изучил заранее. Чтобы не терять времени понапрасну, дорожную сумку при регистрации в Нью-Йорке я предусмотрительно взял в салон как ручную кладь, и когда приземлился, ждать багажа мне не пришлось, таможенный и паспортный контроль в зале прилетов на первом этаже терминала в аэропорту Марко Поло я прошел без задержки, одним из первых. Сверяясь мысленно с маршрутом, из дверей терминала я повернул налево, за десять минут пешком добрался до причала Алилагуна, откуда удобный катер вапоретто, что означает речной трамвай, обходил венецианские острова. Мне следовало попасть на остров Лидо, где была заказана гостиница. От причала катер тотчас круто взял лево руля, неспешно пересек открытую воду лагуны и направился в канал острова Мурано, на котором вдоль набережных с узкими тротуарами покачивались лодки, гондолы, катера, маленькие баржи, грузовые баркасы и стояли, тесно прижавшись, старинные каменные дома в два и три этажа — разноцветные, с черепичными кровлями. На Мурано с незапамятных времен жили стеклодувы, их заставил покинуть город венецианский дож из-за боязни пожаров. Дома нравились мне все вместе и каждый в отдельности, они вызывали симпатию, в каждом тянуло пожить или хотя бы зайти на минуту, глянуть мельком, чтобы потом вспоминать. Вот уж, казалось бы, нет причин для печали — радуйся, дай себе волю, разинь рот и разуй глаза! О чем мечтать, если ненароком случилась Венеция, немыслимая реальность, сказочная действительность, неправдоподобная картина, сбывшаяся мечта.
И что печалиться, в кои-то веки повезло, угораздило по службе оказаться в райском месте — служба службой, но и себя не забывай. Однако всю дорогу, пока катер деловито шлепал по лагуне и каналам, я не столько любовался прекрасным венецианским пейзажем, сколько прислушивался к сигналам времени и пространства. Как-никак, мне предстояла тайная миссия, рискованное занятие, я пытался улучить и распознать предчувствия, уразуметь, что уготовано, что меня ждет. Вскоре после Мурано с левого борта надвинулся остров Лидо, отделяющий венецианскую лагуну от Адриатического моря. Катер вапоретто замедлил ход и, гася скорость, уткнулся в плавучий деревянный причал, обтянутый леерами из стальных тросов. Причал закачался и ответил на толчок мелкой дрожью, словно жаждал оторваться и пуститься в свободное плавание. По своей природе остров Лидо довольно узкий, всего несколько сотен метров поперек, даже плохому ходоку пересечь его не в тягость. Стоячая вода лагуны, откуда я приплыл, слегка попахивала гнилью, но стоило оказаться на берегу, в лицо повеял свежий морской ветер: до адриатического побережья было рукой подать. За несколько минут я быстрым шагом дошел до гостиницы «Капелло», скромного, но вполне удобного приюта «три звезды». Что говорить, архитектор весьма умело использовал клочок земли на берегу канала. Понятно, что задача оказалась не из легких. Канал тянулся вдоль задней стены отеля, с двух сторон вплотную подступали ограды соседних владений. Чтобы добиться максимальной выгоды и получить больше комнат, пришлось под разными углами изогнуть здание, искусно вписать его в маленький участок, ограниченный со всех сторон. За входной дверью я обнаружил стойку рецепции, крупный телом, немолодой портье с трудом уместился за конторкой из темного дерева. Он приветствовал меня дежурной улыбкой, когда под звон дверного колокольчика я возник на пороге. С внятным стуком он выложил на стойку ключ с большим деревянным брелоком и номером комнаты. Комната оказалась вполне пристойной, окно выходило на канал, уставленный лодками и катерами. Телевизор в номере отсутствовал, но на тумбочке возле широкой кровати стоял динамик с десятком программ — выбирай любую. Вообще, если честно, кинофестиваль грянул как нельзя кстати, не зря разведка, планируя операцию, назначила ее на первое сентября, по времени совместила с фестивалем. Пестрая фестивальная суета, многолюдная толчея и общее возбуждение публики способствовали работе, ради которой из Нью-Йорка я отправился не к себе, в лесную глушь Подмосковья, а в умопомрачительную Венецию. Это ж надо, какая случилась, стряслась, сложилась удача! Лидо, как известно, означает пляж. Широкие песчаные пляжи тянулись вдоль Адриатического моря с внешней стороны острова. Из отеля «Капелло» я переулком вышел на широкую прибрежную улицу имени писателя Д’Аннунцио и, миновав главный променад острова Гран виале Санта-Мария-Элизабетта, по набережной Маркони направился в отель «Эксельсиор палас», где из года в год размещался штаб фестиваля. Вдоль морского берега по набережной лениво фланировала праздная разноликая толпа, наслаждалась бездельем, роилась и клубилась возле баров и уличных кафе, но самым людным местом оказался кафе-бар «Лион», жизнь здесь кипела и била ключом, олицетворяя сладкое и беззаботное существование дорогого курорта. С Адриатики дул устойчивый бриз, трепал разноцветные флаги над Дворцом кино и входом в легендарный пятизвездный отель «Ди Бейн», в котором происходило действие романа Томаса Манна «Смерть в Венеции» и где на фестивалях, как правило, живут знаменитые кинозвезды. Отель «Ди Бейн», надо признаться, выглядел довольно прозаично, застенчивый итальянский модерн времен Муссолини. Ветер гулял по широкой набережной Маркони, волновал белые полотняные шатры купальных домиков на морском берегу, кружил над просторным летним кинотеатром «Арена» и безрезультатно бился о мрачные бетонные стены казино, больше похожего на долговременный оборонительный бункер. Сказать по правде, снаружи казино смотрелось не очень привлекательно, архитектура скорее отталкивала, чем завлекала и манила, а впрочем, играть, делать ставки, испытывать судьбу и прожигать азартно жизнь я все равно не собирался. Стоит, кстати, отметить, кое-где висели афиши скрипача Иегуди Менухина, который гастролировал тогда в городе. Седовласый пожилой музыкант в клетчатой белочерной рубахе одаривал с плаката сдержанной ироничной улыбкой. Пляжи оказались на редкость пустынными, фильмы показывали на пяти площадках с утра до глубокой ночи — какой загар, какой отдых, какие купания? А я подумал, что хорошо бы пробежать по безлюдному пляжу вдоль кромки моря свою дистанцию, привычные десять километров, я пробегал их повсюду, куда забрасывала судьба. Но сейчас даже бассейн и тренажеры я не мог себе позволить, не говоря уже о спарринге на ринге, все мысли затмила предстоящая встреча, назначенная разведкой. Прежде всего конспирация, разумеется, бдительность и оглядка — как иначе, если иначе нельзя. Отель «Эксельсиор палас» еще издали приковал внимание. Бело-розовый, с каменным декором, резными окнами и широкими куполами, какие бывают на мечетях, он напоминал средневековый восточный замок. Оно и немудрено, его построили в новом мавританском стиле для арабских шейхов, даже подобие минаретов соорудили — помпезный ковчег на узкой полосе суши между венецианской лагуной и Адриатическим морем. В просторном холле на первом этаже, где располагался пресс-центр фестиваля, было людно, разноязыкий гомон висел над головами, неспешно плавал вдоль и поперек емкого помещения, от стены к стене. За столами в глубине холла сидели девушки, регистрировали заезжих журналистов. Невзрачная, коротко стриженная девица, знающая русский язык, выдала мне проспекты фестиваля и расписание киносеансов в пяти залах. Если за мной и велось наблюдение, соглядатаи наверняка удивлялись и терялись в догадках: объект вел себя вполне невинно. Слежки, впрочем, за собой я не заметил, но исправно наблюдал за всеми, кто меня окружал, изучал пространство за спиной, изображал праздного зеваку, старался не привлекать внимания, усердно водил когото за нос, неизвестно, правда, кого. Из отеля «Эксельсиор» по широкой белокаменной лестнице, украшенной большими розетками с яркими красными гвоздиками, я спустился на пляж, где рядами тесно стояли белые купальные кабины, похожие на кибитки степных кочевников, и погулял вдоль кромки прибоя, прошелся по деревянному, уходящему в море помосту — коротал время до назначенной встречи.
Иногда я спрашивал прохожих, который час, или справлялся у купальщиков, теплая ли вода и какое здесь дно, в точности исполнял наивные рецепты конспирации, которыми меня снабдили. Для дилетанта в чужом деле лучше перебдеть, чем опростоволоситься и попасть впросак. Первую встречу разведка назначила в ресторане «Парк-отель», маршрут я изучил заранее. С причала Санта-Мария-Элизабетта речной трамвай вапоретто до причалов Сан-Марко, Риальто и площади Рима отходил каждые тридцать минут. Пассажиров оказалось немного, опередив меня, на палубу легко вспорхнула гибкая и грациозная девушка, лица я не видел, но стройные ноги, как водится среди венецианок, росли, похоже, непосредственно из ушей. На плече у нее висела маленькая дамская сумочка с длинным ремнем. Солнце уже поднялось, с лагуны задувал теплый ветер, гнал волну, катер раскачивался, с палубы открылся просторный вид на лагуну и на Венецию, от которого захватило дух. Слежки за собой я не заметил и устроился в кресле на корме. Пока мы плыли, о внешнем наблюдении я не думал, жадно глазел, не мог насмотреться, насытиться, надышаться — озирался, пытался удержать в памяти, присвоить и увезти с собой неповторимую картину, похожую на мираж. В прозрачной дымке, словно в кисее, росли из воды дворцы, соборы, башни, купола... Старые постройки на острове Сан-Джордже-Маджоре даже издали поражали воображение, но выше всех поднялась колокольня церкви Палладио — указующий перст, направленный в небо. Вдоль причалов теснились яхты, частокол мачт возвышался над водой, поодаль маячили остров Джудекка и Стрелка таможни, рядом с которой виднелась церковь Санта Мария делла Салюте. Девушка, которую я заметил еще на Лидо, сидела впереди и читала, склонясь над книгой, густые светлые волосы упали вниз, скрыв лицо. Впереди по курсу распахнулась акватория Сан-Марко, грандиозный вид на Пьяцетту, высокую колокольню, на Дворец дожей, на колонну с крылатым львом, гербом города, на библиотеку Тициана и невероятный собор апостола Марка, покровителя Венеции, — драгоценный ларец, византийская роскошь. Десятки гондол раскачивались на привязи возле чальных свай, укрытые от дождя синими чехлами, некоторые скользили по мутной зеленой воде Большого канала. Вид был вполне узнаваемый по бесчисленным иллюстрациям и все же ошеломил и сразил, я ненасытно шарил взглядом, не мог насмотреться и поверить — неужели я здесь?! Не верилось, не верилось, что это не сон, а явь. О девушке я на время забыл, как вы понимаете, тем более что лица я так и не увидел. Катер сбавил ход, нацелясь на причал. Мол Рива-дельи-Скьявони неуклонно приближался, я вспомнил, что пора выходить, и поднялся. Девушка читала, наклонив голову, ветер с лагуны шевелил ее волосы, время от времени она поправляла их узкой тонкой рукой с дорогим старинным перстнем. Я заглянул через ее плечо в книгу, прочитал на английском языке первую попавшуюся фразу: «Женщину теряешь так же, как теряешь свой батальон...» — фраза показалась знакомой. Катер размашисто по качивался с борта на борт, взгляд скользил и спотыкался, шатко ковылял по строчкам книги, осиливая качку, с трудом цеплялся за слова: «Я потерял в своей жизни три батальона и трех женщин, а теперь у меня четвертая, самая красивая из всех, и чем же, черт подери, это закончится?» Я знал эту книгу. Полковник американской пехоты Ричард Кантуэлл берет на службе короткий отпуск и едет в зимнюю Венецию, чтобы поохотиться на уток в топких болотах венецианской лагуны и навестить в городе свою последнюю любовь — девятнадцатилетнюю красавицу из богатой и знатной венецианской семьи, графиню Ренату. Утки, между прочим, как невзначай обронил автор, прилетели зимовать из России. В книге полным-полно несравненных описаний Венеции, утиной охоты, хорошего вина и вкусной еды, прекрасных сцен любви, автор знал толк и в том, и в другом, и в третьем. Я зачитывался книгой в юности — еще бы, романтические грезы, умопомрачительная любовь, охота, бары-рестораны, настоящая мужская жизнь! Роман «За рекой в тени деревьев» Хемингуэй написал вскоре после войны, ее отголоски встречаются в романе на многих страницах. — Across the river and into the trees, — внятно и отчетливо произнес я вслух по-английски и поспешил к выходу. Катер тем временем причалил, вахтенный матрос намотал чальный конец на кнехт и распахнул дверцу фальшьборта, а я, кровь из носа, не мог опоздать на встречу. Не будь ее, не назначь разведка заранее операцию, я, конечно, повременил бы выходить и не сошел бы, пожалуй, на причале Рива-дельи Скьявони, плыл бы дальше — туда, по крайней мере, куда плыла незнакомка.
Как говорится, хотя бы в глаза заглянуть. На молу Рива-дельи-Скьявони, куда причалил катер, посиживали и постаивали в ожидании седоков гондольеры в полосатых майках, концы цветных ленточек на плоских соломенных шляпах-канотье трепал ветер с лагуны. Их невесомые суденышки, привязанные к сваям, беспокойно раскачивала прибрежная зыбь, остроносые, круто изогнутые лодки, чьи форштевни смахивали на бивни носорогов, беспрестанно сновали вверх-вниз — искололи, изрешетили, испещрили уколами здешний воздух. На черных лаковых бортах поигрывали солнечные зайчики и водяные блики. Вездесущие туристы угощались в баре «Белла виста» и в ближайшей джелатерии, где мороженое всех цветов манило прохожих бесчисленным разнообразием. Людно было и в чистеньком уличном кафе «Понте-делла-Пиета» c его плетеными стульями цвета свежей зелени и красными скатертями. Я пересек Соломенный мост над каналом Рио-ди-Палаццо позади Дворца дожей, пьяцетта Сан-Марко встретила меня пестрой разноголосицей на всех мыслимых языках, приезжие из многих стран заполонили, запрудили сообща с местными голубями площадь до отказа. Туристы фотографировались на каждом шагу, громко перекрикивались, голуби путались под ногами, шарахались, вспархивали и садились, а иногда тучей беспричинно срывались с места и под оглушительный треск крыльев перелетали на другой конец площади. Не хотелось, но пришлось, я окунулся в толчею, в шум и гам, в суетное мельтешение, толпа клубилась и перемещалась туда и сюда, голова шла кругом. Неожиданно — с чего вдруг? — наступила тишина, как мне показалось. Вроде бы все вокруг приумолкли, притихли, онемели, прикусили языки. И вроде бы приостановились на какое-то мгновение, прекратили двигаться и сновать, и не только люди, но и голуби по непонятной причине застыли, видно, ощутили важность момента, прислушались и прониклись. В наступившей на площади Сан-Марко тишине мне показалось, кто-то меня окликнул. Нет, звук не долетел, не достиг слуха, я почувствовал чужой взгляд, который ощутимо тронул спину, будто прикосновение руки. Я даже успел подумать: неужто слежка, неужели задержание и арест?! Вполне могло случиться, нет никаких сомнений. Катер вапоретто, на котором я приплыл с острова Лидо, только-только отошел от причала. Девушка с книгой в руке поднялась и смотрела на берег, словно глазами встречала или провожала кого-то; на плече у нее висела маленькая дамская сумочка на длинном ремне. Наконец я увидел лицо девушки, мы встретились взглядами. Конечно, она была необыкновенно хороша собой, я затаил дыхание, влюбился с первого взгляда и даже подумал, что могу воочию представить графиню Ренату, возлюбленную полковника Кантуэлла из романа Хемингуэя «За рекой в тени деревьев»: красивое лицо, умные глаза, высокая порода, хорошая из века в век наследственность, благородная внешность. И не исключено, девушка была дочерью графини Ренаты или внучкой — те же черты, плод моей фантазии. Ах, мечтаешь, мечтаешь найти свою половину, да вот же она — безвозвратно уплывает по венецианской лагуне! Речной трамвай напористо взял курс на Большой канал. Мы смотрели не отрываясь — глаза в глаза, катер уходил, и ей пришлось обернуться. Мы расставались навсегда, я почувствовал тоскливое сожаление, надежда на встречу улетучивалась с каждым мгновением. Катер неудержимо удалялся, она уплывала, уплывала, горькое чувство утраты саднило внутри, тягостно ныло сердце. Мне показалось, и она сожалела, в лице угадывалось разочарование. Но что делать, что делать, хочешь не хочешь, уже не встретимся никогда, судьба не стучит, как почтальон, в дверь повторно. Впору было кинуться следом, бежать сломя голову вдоль каналов, срезать мостами и переулками расстояние, чтобы поспеть вперед катера на другой причал. До моста Риальто на Большом канале и площади Рима вапоретто делал несколько остановок. Что говорить, будь моя воля, я бы и побежал, быть может, если бы не работа: опоздать на встречу я не мог. Работа ждала меня, не отпускала, стерегла неотлучно и неотступно, караулила неотвязно, увесистыми веригами давила на плечи, сковывала по рукам и ногам. Нравится не нравится, я себе не принадлежал: служба — тяжкая ноша, веское бремя, непомерный груз. Впрочем, если бы не служба и не предстоящая работа, я бы не попал сюда вовсе, дивный город Венеция остался бы несбыточной мечтой. Теперь следовало подумать о безопасности. Прежде чем отправиться по маршруту разведки в «Парк-отель», необходимо было осмотреться, проверить, нет ли слежки. Я медленно побродил по набережной — туда и сюда, прошел мимо гостиницы «Лондра палас», старого здания из серого камня с резными балконами. Доска на стене указывала, что в декабре 1877 года здесь две недели жил великий русский композитор Чайковский. Гуляя, я заглянул в бар «Леони», столы под розовыми скатертями и плетеные стулья тесно стояли внутри и снаружи, под открытым небом. Я задержался возле широкой витрины, как бы изучая меню, сам в стекло наблюдал за улицей. Но все было мирно, спокойно, безмятежно, никто, похоже, за мной не следил или вел наружное наблюдение весьма умело, я, во всяком случае, ничего не заметил. Миновав бордовое четырехэтажное здание с белыми балконами гостиницы «Савойя», я вышел к причалу катеров на Мурано и пристани водных такси.
Вдоль набережной длинной цепью в два ряда тянулись уличные фонари, похожие на большие канделябры по три фонаря из белого и малинового стекла на каждом. Я подумал, что хорошо бы оказаться здесь ночью, красивое, должно быть, освещение и не менее красивое его отражение в канале. Набережная Рива-дельи-Скьявони смахивала на провинциальную ярмарку в базарный день, такого скопления людей я не ожидал. Вокруг бравурного конного памятника савойскому королю Виктору-Эммануилу, победно вскинувшему саблю, текла густая толпа, яблоку некуда было упасть. К полудню широкая набережная заполнилась до отказа — не протолкнуться, катера вапоретто причаливали один за другим, высаживали пассажиров, и казалось, еще чуть-чуть, начнется давка. Тем не менее по правилам конспирации требовалось дотошно проверить за собой местность. Я подумал, что ведись за мной слежка, в тесноте ее трудно организовать, как и заметить — все равно что иголку в стоге сена искать. По здравому смыслу наружное наблюдение проще обнаружить на безлюдной улице, на берегу пустынного канала — любой человек на виду. Обойдя белое помпезное здание гостиницы «Даниэли», на фоне которого памятник савойскому королю смотрелся особенно выразительно, я скрылся в низкой подворотне соседнего желтого дома и вышел на узкий канал, где сразу наткнулся на участок карабинеров. Старый дом, казалось, погрузился в канал, вода плескалась у порога. Вдоль фасада тянулся дощатый причал, возле которого покачивались на привязи быстроходные служебные катера. Рослые красавцы карабинеры в щеголеватых темных мундирах с красными лампасами картинно постаивали на причале, словно актеры на театральных подмостках, другие выглядели не так празднично: скромная полевая форма, темные береты, на плечах автоматы. Я почувствовал беспокойство, волнение и холод в груди, да и сердце болезненно сжалось: встреча с полицией и карабинерами не входила в мои планы. А вздумай разведка меня контролировать и отслеживать, вполне могла решить, будто я добровольно явился в участок, чтобы сдаться. Подумать только, куда ненароком и невзначай может вывести простая случайность! На ловца и зверь бежит, как говорят в народе. Впрочем, обошлось, карабинеры не обратили на меня внимания, моего присутствия, похоже, не заметили, обсуждали свои дела, я прошел мимо, изобразив безразличие. Рулевой катера в поисках радиочастоты лениво вращал ручку настройки, из рации мне вслед доносились переменчивые звуки эфира: обрывки музыки, разнобой голосов, свист, треск электрических разрядов. Мне ничего не оставалось, как вдоль узкого канала Рио-дель-Вин неспешно вернуться на многолюдную набережную, откуда я пришел. Перейдя Понте-делла-Польо, Соломенный мост над Дворцовым каналом, я побрел к площади Сан-Марко, где механические черные мавры, взобравшиеся на крышу Часовой башни, с размаха били молотами в большой колокол, отбивали полдень, двенадцать звонких ударов разнеслись над площадью. Что ж, работу никто не отменял, я готовился к встрече. Напустив на себя беспечный вид, я обогнул campa - nile, высокую остроконечную колокольню из красного кирпича, и обошел площадь, ограниченную со всех сторон красивыми зданиями: старой и новой прокураций, Часовой башней, кружевным собором Сан-Марко, построенном еще тогда, когда Венеция оставалась провинцией Византии, и ажурным Дворцом дожей, который напоминал драгоценный ларец, изготовленный виртуозными ювелирами. Меня, разумеется, интересовали архитектура и подробности венецианской жизни, но думать в первую очередь приходилось о безопасности. Со своей стороны разведка прежде всего настаивала на тщательной рекогносцировке местности, и я непринужденно прогуливался вдоль крытых галерей и арок, где повсюду тесно соседствовали рестораны и сувенирные лавки. Вдоль площади тянулись бесчисленные уличные кафе — сотни круглых столиков, цветные металлические стулья с плетеными сиденьями и рекламой «чинзано» на спинках. В проходах между столиками ловко скользили лощеные официанты в белых пиджаках с узкими погончиками из витых золотых шнуров. Среди заведений, укрывшихся в галерее под арками, выделялось знаменитое кафе «Флориан», роскошные залы напоминали музей. Цены были убийственные, но я пренебрег дороговизной, сел на гнутый тяжелый дубовый стул, отделанный кожей, выпил чашку ароматного чая, подышал здешним воздухом и как бы посидел за одним столом с теми, кто бывал здесь до меня — подсел к ним, можно сказать, присоседился. Странное, надо признаться, чувство испытал я в кафе «Флориан». Это было первое в Европе кафе, за две с половиной сотни лет здесь посиживали мировые знаменитости из многих стран: Гёте, Байрон, Казанова, Диккенс, тот же Хемингуэй, когда писал роман «За рекой в тени деревьев». Что ж, посмотри по сторонам и задумайся, оцени и проникнись: каких людей видывали эти стены! Однако нынче я думал не о них, мне мерещилось, кто-то пристально наблюдает за мной, будто незнакомый тайный соглядатай явился в кафе «Флориан» с его роскошным буржуазным интерьером, дорогой мебелью и расписными потолками. В причудливо оформленных залах на стенах висели картины старых мастеров, по соседству, в двух-трех столиках от меня, кофейничала пожилая пара — божьи одуванчики, как принято говорить. Седые и хрупкие, они были на редкость похожи между собой — что он, что она, видно, давно жили вместе. Старики молчком слушали маленький радиоприемник, сдвинув над круглым столиком морщинистые лица, забыли о кофе, который стыл в чашках, исходя паром. В кафе «Флориан» и на площади Сан-Марко играли маленькие оркестры, ансамбли старинной музыки и одинокие солисты, томительные давние мелодии плескались под арками сумрачных галерей. Я бродил из лавки в лавку вдоль широких стеклянных витрин, разглядывал изысканные местные кружева, перчатки, соломенные шляпы гондольеров, изделия из муранского стекла, веера, бесчисленные женские украшения, от которых рябило в глазах, и карнавальные маски. Знаменитые венецианские карнавалы с давних пор слывут разгулом буйного веселья и любовной страсти. Понятно, что инструкции и рецепты, которыми снабдила меня разведка, вполне пригодились дилетанту. Я усердно следовал правилам конспирации, совершал иногда мелкие покупки, выбирал открытки с видами Венеции, не забывая, разумеется, обозревать пространство за спиной, и, как отпетый зануда, придирчиво ощупывал взглядом каждого прохожего, особенно тех, кто наводил в мою сторону фотокамеру. Ничего подозрительного, однако, я не заметил, хотя ручаться, биться об заклад, конечно, не мог: у меня другая профессия. Выждав положенное время и обозрев местность, я отправился на встречу в «Паркотель». За аркой в Часовой башне узкие старые улицы и переулки уходили в глубь города, я миновал потемневшие от времени дома, в них помещались итальянская и бразильская авиакомпании, перед магазином «Стекло Мурано» журчал древний круглый фонтан с истертыми мраморными ступеньками. Меня удивило количество баров, их было больше, чем прохожих. Внимание привлекла мрачная гостиница «Конкордия», грязно-желтая, с глухими коричневыми ставнями, за которыми еще издали внятно угадываются зловещие преступные заговоры, тайные сборища, загадочные исчезновения и нераскрытые убийства. Виа Мерцерия, Галантерейная улица, насквозь пересекала излучину Большого канала. Мимо церкви Сан Зулиан я вышел к Военному каналу, Рио-Гуэрро, который под прямым углом сходился с каналом Рио-Фава. Меня вела, ни дать ни взять, сказочная дорога. Старинные желтые, серые и розовые дома, украшенные искусной резьбой по камню, живописно отражались в каналах. Их подклеты из белесых, вытравленных морской солью камней, покрытые водорослями, щербатые мраморные ступеньки и пороги, за века истертые ногами и растрескавшиеся от времени, утопали в мутной зеленой воде, солнечные блики переливались на стенах. Каждый дом разительно отличался от соседних, имел свою индивидуальность и жил сам по себе, собственной особой жизнью. Все вместе и каждый по отдельности дома приковывали внимание, возле каждого хотелось постоять без оглядки на время. В другой раз я бы и впрямь постоял, помечтал, полюбовался, но сейчас навязчиво помнилась назначенная разведкой встреча, гвоздем сидела в голове, настойчиво вторгалась в мысли. Ориентиром на карте разведки служила церковь Святого Варфоломея, от нее было рукой подать до моста Риальто, ступенчато висящего над Большим каналом. Рынок Риальто, сырные и галантерейные лавки, расположенные по обе стороны моста, радовали, конечно, взгляд, глаза разбежались, но я мужественно прошел мимо, не задерживаясь, будто сквозь строй — понятно, какой стоило выдержки и каких усилий. За мостом Риальто дорога, ломаясь, шла короткими отрезками вдоль каналов — от церкви к церкви, от моста к мосту. Сначала я миновал церковь Святого Сильвестра, потом Сан Поло, следующей оказалась готическая базилика Фрари из красного кирпича, за ней торжественная, в стиле высокого Ренессанса церковь Сан Рокко, украшенная многочисленными скульптурами. Чуть позже за каналом Менегетти я отыскал церковь Святого Николая, монументальную и довольно внушительную постройку в позднероманском стиле, поблизости от которой на другом берегу канала Рио-Толентини открылась наконец долгожданная гостиница «Парк-отель». Не секрет, заметить умелую слежку на улице отнюдь не просто. Мне, во всяком случае, пока не удалось. Может, ее и не было вовсе, но она мерещилась повсюду — у страха глаза велики. И то правда, чем ближе я подходил к месту встречи, тем сильнее меня одолевали сомнения, в каждом прохожем мнился тайный наблюдатель — пуганая ворона куста боится. Площадь Толентини перед собором Сан Николо деи Мендиколи довольно просторная по венецианским меркам, со стороны колокольни она граничит с узким каналом Святой Терезы, уставленным моторными лодками. Редкие туристы, заезжие паломники и местные прихожане неторопливо прогуливались вокруг церкви, и прежде чем направиться в «Парк-отель», я решил осмотреться напоследок — не дай бог, приведу кого-нибудь за собой. Для разведки встреча представляла особую ценность, лишняя предосторожность не повредит.
Обстановка на площади перед церковью наблюдалась вполне сонливая, но дремать не приходилось, я сосредоточенно изучал окрестности. Курчавый уличный художник цветными мелками рисовал по памяти виды Венеции. Две молодые веселые монахини в огромных белоснежных капорах второпях, улыбчиво и почти игриво скользили мимо, как яхты под парусами. Они скрылись за тяжелыми дверьми собора, откуда донесся переливчатый звук органа. Я подумал, что и мне не грех заглянуть туда: в некоторых фильмах о шпионах католическую церковь нередко используют для тайных встреч и скрытных наблюдений. Внутри церковь Сан Николо производила неизгладимое впечатление. Ее построили в глубокой древности, когда район Толентини славился бедностью, почти поголовной нищетой. Тогда здесь во множестве жили попрошайки, неизменно пробавлявшиеся исключительно подаянием на церковной паперти. С тех пор церковь много раз перестраивали, и теперь центральный неф поражал богатым внутренним убранством, дорогой резьбой, золотистыми арками и колоннами, росписью на стенах и потолке, выразительными статуями над алтарем. Правда, нищих на паперти, просящих милостыню, я не заметил, хотя церковь по-прежнему называлась деи Мендиколи, церковью попрошаек — куда они подевались, хотелось бы знать? В церкви было пустынно, дневной свет лился из широких верхних окон под потолком и вкрадчиво проникал из боковых галерей. Зайдя внутрь, веселые монахини посерьезнели и преклонили колени перед алтарем. Невидимый органист репетировал хорал Баха, готовился к мессе, звук органа до краев наполнял емкое помещение, размашисто плескался под высокими сводами. Массивные скамьи из темного дерева приглашали сесть, забыть о спешке, отрешиться от суеты и призадуматься, поразмыслить о превратностях существования. Я присел в последнем ряду, музыка уместно сопровождала течение мысли. Время от времени музыкант брал паузу, в тишине сипло вздыхали органные трубы, инструмент переводил дыхание, наполнял легкие воздухом. Пока я сидел, в церкви никто не появился, явно за мной никто не следил. В глубине души, однако, я понимал чужое присутствие, словно кто-то скрытно наблюдал со стороны. Мне казалось, прошло много времени, часы показали несколько минут. Между прочим, снаружи ничего не изменилось. Как раньше, на площади перед церковью фотографировались редкие туристы, постаивали и прогуливались заезжие паломники и местные прихожане. В любом случае ничего подозрительного я не заметил. К слову сказать, лучшего места для обзора и наблюдения, чем горбатый мостик над каналом, трудно сыскать. Вроде бы с высокой точки любуешься архитектурой как впечатлительный турист, глазеешь в свое удовольствие, возвышенно мечтаешь с поэтическим настроением в мимике, не можешь наглядеться на венецианскую бирюзовую воду, а сам внимательным образом беспрепятственно контролируешь местность. С гребня моста, вздыбившегося над каналом Рио-Толентини, распахнулись окрестности: площадь перед церковью Сан Николо деи Мендиколи, узкие набережные и канал в обе стороны от моста. Изогнувшись, канал Толентини под прямым углом сворачивал к лагуне, а здесь, на мысу, высился «Парк-отель», современное здание о семи этажах, редкое явление в заповедном городе. Одинокая гондола, застыв, смиренно покоилась в неподвижной воде перед входом, упрятанным под навес. Название гостиницы вполне оправдывал зеленый остров внутри квартала с высокими деревьями, стрижеными кустами, густыми зарослями, газонами, клумбами и лужайками. Тенистый парк позади отеля выходил на Большой канал. Из воды в гостиницу вела скромная лестница в бордовых тонах, на стене висел желтый фонарь, возле входа я никого не заметил, полное безлюдье, неподвижная, стойкая, непоколебимая тишина. Казалось, заблаговременно объявили тревогу, всех предусмотрительно сдуло — ни души в поле зрения, ни одного человека. Пустынно было и в холле, словно все попрятались кто куда, только уютный ресторан, отделанный диким камнем, наглядно доказывал, что на планете теплится жизнь. Редкие посетители тихо обедали, не привлекая внимания, из интерьера в зале мне приглянулись сплетенные корни, сухие и сучковатые, они противоестественным образом тянулись из земли вверх, где вечнозеленый плющ сплошь оплел и надежно укрыл помещение. Задняя стена оказалась стеклянной, к ней вплотную подступали сумрачные заросли парка, отсюда, из ресторана, они напоминали джунгли. Обозревая зал, я замедлил на пороге шаги, ощупал взглядом редких посетителей. Нельзя сказать, что я испытывал страх, но волнение, которое с утра тлело в груди, неожиданно проснулось и коснулось сердца. По большому счету, наступил момент истины — что угодно могло сейчас произойти, если кто-то из нас ошибся, сплоховал, попал впросак. Тот, с кем предстояла встреча, уже сидел за столом, я приметил его по фотографиям, которые изучил в подразделении икс. Мы обменялись условными фразами, и я сел напротив. Агент мало напоминал соотечественника, что и немудрено: он давно жил в чужих краях. Говоря откровенно, я ничего о нем не знал — кто он, откуда прибыл, где и кем работает — меня не посвящали из соображений безопасности, естественно, а интересоваться, допытываться мне и в голову не пришло. Даже страну пребывания я не знал, но и то правда: меньше знаешь — крепче спишь. По моим догадкам, разведка неограниченно дорожила агентом. Его долго и тщательно готовили, засылали через промежуточные страны, годами кропотливо внедряли, подстилали солому, чтобы ни сучка ни задоринки, комар носа не подточил. И сладилось, в конце концов разведка своего добилась, он попал, куда намечали, и делал карьеру, успешно продвигался по службе. Теперь его ждало повышение, желанная для разведки должность, которая сулила ценную информацию. Но вот загвоздка: обязательным условием предполагалась дотошная проверка на полиграфе, без нее доступа не получить. Такое правило завели в секретном ведомстве, где нынче служил агент, что с определенного уровня весь руководящий состав подвергался контрольным проверкам — ни отказаться, ни уклониться, ни избежать. И мало того, отказ мог вызвать законное подозрение, вся работа пошла бы насмарку, годы скрупулезного труда. Не говоря уже о серьезной опасности — провал, арест, тюрьма... Когда-то, в годы учебы, он прошел длительную подготовку, знал, как преодолеть детектор, но это было давно, с тех пор и приборы усовершенствовали, и методику изменили. Так или иначе, агент срочно нуждался в консультации, специально прилетел, чтобы встретиться со мной. Круглый стол под кремовой скатертью был сервирован на четверых: наборы разнообразных вилок, ножей, бокалов и рюмок. Да и посуда радовала глаз — тонкий дорогой фарфор с эмблемой ресторана «Парк-отель». Впрочем, свободных столов в зале осталось довольно много, мы надеялись, к нам никого не подсадят: гнутые венские стулья с желтыми плетеными сиденьями пустовали по всему залу. — Съедите что-нибудь? — спросил агент по-английски и предложил венецианскую кухню, сказал, что угощает. Разумеется, я не ломался, согласился сразу — когда еще повезет? Тем более что в гостиницу «Капелло» на острове Лидо, где меня ждали паста, то есть макароны, и комплексный обед, я уже не поспевал. Нам, командировочным из провинции, нет возможности ходить по дорогим ресторанам, а тем более — платить. И что тут скажешь, цены в зарубежной действительности сводили нашу бухгалтерию с ума, валюта подлежала строгой экономии и отчету. Впрочем, цены в меню, похоже, не заботили агента вовсе. Роберт, так он представился, заказал на закуску verdure fritt, ассорти из жареных овощей, и polpette di granchio, котлетки из крабов. На первое вместо привычного супа нам подали riziebizi, ризотто с зеленым горошком, жареной грудинкой, луком и петрушкой, обильно посыпанной тертым пармезаном. Вторым блюдом оказалась baccala alla vicentina, вяленая треска, тушенная с помидорами, каперсами и луком. Мы поговорили о том о сем, больше о кинофестивале, обсудили последние фильмы, актеров и режиссеров и, что греха таить, для постороннего наблюдателя вполне сошли бы за киноманов, для которых фестиваль — манна небесная. Говорить за столом о делах, которые привели нас сюда, мы не стали из соображений безопасности, стол мог прослушиваться, а наблюдай кто-нибудь со стороны, тему и содержание разговора легко определить по артикуляции. Правда, мы и вина не заказали, обошлись минеральной водой, к вящему удивлению официанта, ведь подлинная венецианская кухня предполагает определенные вина провинции Венето. Но официант не знал, какая ясность мысли нам требуется, какие усилия, концентрация внимания и сосредоточенная вдумчивая работа нам предстоят, а кроме того, незамутненное трезвое сознание — мы не могли рисковать. Время от времени мы выходили в сад, непринужденно прогуливались среди зарослей и, убедившись, что дорожки не просматриваются, обсуждали задачу, которую нам следовало решить. Когда-то Роберт прошел основательную подготовку, учился преодолевать детектор лжи. Создавая легенду, разведка планомерно учила агента лицедейству, вводили в образ персонажа, которым предстояло стать. Профессиональные актеры и режиссеры преподавали сценичное мастерство, натаскивали на максимальное перевоплощение. Не секрет, хороший актер умеет слиться с персонажем, которого изображает. Пока артист на сцене, он себя забывает, себе не принадлежит, для него нет разницы между собой и личностью героя. Да, умелый актер искренне верит, что он тот, кого играет, его поведение соответствует роли — по системе Станиславского, естественно, в предлагаемых обстоятельствах. Специалисты знают, что актеры и люди с явными сценичными задатками, умеющие вживаться в образ, привыкшие существовать в чужом обличье и способные выдать смех и слезы по надобности или на заказ, могут уверенно обвести полиграф вокруг пальца. Если испытуемый склонен к перевоплощению, физиологические показатели организма — пульс, дыхание, потоотделение, даже КГР, (кожно-гальваническая реакция), показывающая электрический потенциал кожи, — будут соответствовать показателям изображаемого персонажа. Аппарат не различает достоверную иллюзию и реальность, для него между придуманным образом и кон кретной личностью дистанции нет, характерных изменений он не обнаружит. Не случайно проверка на детекторе психопатов, у которых нет адекватного восприятия действительности, и патологических лжецов, которые сами верят в свою ложь, бессмысленна и бесполезна. Для прибора их грезы и выдумки оборачиваются правдой, он даже ухом не ведет, глазом не моргнет. А пациентов с маниакальным психозом или шизофренией, не замечающих разницы между иллюзией и реальностью, на полиграфе вообще не исследуют — пустая затея, бездарная трата времени. На десерт официант принес нам bussola, торт, пропитанный вином марсала, мы решили, что десерт нам не повредит, вина в нем кот наплакал, а хороший кофе обострит восприятие. И что лукавить, кофе с тортом буссола повышает настроение, улучшает самочувствие, гонит кровь по жилам и внушает оптимизм. Как говорится, то, что доктор прописал — надо ли спорить, стоит ли возражать? Переговариваясь, мы прогуливались в парке, иногда возвращались к столу, демонстративно и горячо беседовали о кино и снова гуляли, вполголоса обсуждали насущную проблему. — Если хотите, я пойду вместо вас, — предложил я агенту, и он ухмыльнулся, оценил шутку. — Я бы с радостью, но боюсь, фирма будет возражать, — ответил Роберт и сказал, что в свое время его вдумчиво и усердно натаскивали, чтобы нейро-гуморальная регуляция организма в любых ситуациях проявляла устойчивость и оставалась стабильной даже в условиях стресса. Что ж, выучка пришлась кстати, метаболизм, или, говоря проще, обмен веществ, сохранял равновесие при дотошных проверках на полиграфе, а следовательно, и физиологические реакции практически не менялись. Дрессура оказалась удачной, на зачетных проверках агент показал хорошие результаты, водил полиграф за нос, и все годы Роберт занимался аутотренингом, преуспел в медитации и самовнушении, а кроме того, настойчиво отрешался, отстранялся, отдалялся от подробностей и опыта прошлой жизни. Нынче, однако, спустя годы, агент опасался проверки. Мне предстояло вывести его из сомнений, укрепить веру в себя, ведь полиграф не любит победителей: на быстрые и уверенные ответы в приборе начинаются разброд и шатания, показатели и выводы идут вкривь и вкось. Прежде всего, как водится, следовало разрушить мнение о точности и непогрешимости детектора, развеять и развенчать миф о его проницательности и непогрешимости. Миф придумали заинтересованные фирмы и операторы, которые бьются за кусок хлеба. На самом деле достоверность полиграфа в практическом смысле довольно мала, расчет делается на мистический страх, который он внушает обычному человеку — с улицы, как принято выражаться. Дескать, ничего не скроешь, не утаишь, не спрячешь, даже не пытайся. Лабораторные и полевые испытания в подразделении икс показали, что осмысленно использовать полиграф удается лишь в половине случаев, да и то без гарантированного результата. С подготовкой, которую прошел Роберт, точность показаний вообще значительно падает. Так или иначе, свои выводы я изложил собеседнику, он заметно повеселел, и, похоже, у него отлегло от сердца. Для убедительности я вспомнил исследования Северо-Западного университета, расположенного в пригороде Чикаго Эванстоне, штат Илинойс, которые показали, что если испытуемый убежден в своем превосходстве, отвечает быстро, легко и уверенно, то аппарат начинает буксовать, теряет калибровку, настройка сбивается, прибор считывает лишь приблизительную информацию и не делает различий между правдой и ложью. — В американском университете считают, что полиграф почти всегда врет, но мы к слову «почти» отнесемся серьезно, — сказал я агенту. — Шапками забрасывать не будем. — Я готов, доктор, командуйте. Помогите мне, в долгу не останусь. Теперь следовало поразмыслить, что предпринять. Я поинтересовался, есть ли у него хронические заболевания, он пожаловался на вегетативно-сосудистую дистонию, которая проявлялась иногда в скачках артериального давления, потливости и периодической аллергии на ультрафиолет, то есть в солнечных дерматитах. — Прекрасно! — непроизвольно обрадовался я. — Очень хороший диагноз! — В каком смысле? — удивился Роберт, и я объяснил ему, что заболевание вполне уместное, можно воспользоваться фармакологическими средствами, они введут детектор в заблуждение, умело его одурачат. Скажем, гипотензивными препаратами, которые снижают артериальное давление, и бета-блокаторами, они препятствуют выработке адреналина. Мы сосредоточенно переговаривались, гуляя по ухоженному парку, шаг за шагом я вникал в особенности чужого организма. Свежий ветер с лагуны пробегал иногда по верхушкам деревьев, рождая в парке шелест листьев, но слабел и сникал в густых зарослях. Роберт подозвал официанта, расплатился, оставил чаевые, и мы поднялись в номер, чтобы продолжить занятия. Первым делом он включил маленький прибор, замаскированный под фотоаппарат, который показал, что скрытых камер и микрофонов в номере нет, съемку и запись никто не ведет. Убедившись в безопасности, мы продолжили работу. — А если зададут вопрос, принимал ли я что-нибудь? — поинтересовался агент, снимая одежду. — Вы честно, не моргнув глазом, ответите: «Да, принимал», это соответствует действительности, что и зафиксирует аппарат. Ваш диагноз оправдывает применение фармакологии. Понятно, что вы принимаете лекарства. Надо ли говорить, я обследовал его самым внимательным образом, проверил рефлексы и двенадцать пар черепно-мозговых нервов, сенсорные анализаторы и реакцию кожи, изучил эндокринную систему, дотошно прослушал сердце и легкие. — Жить буду? — полюбопытствовал Роберт с усмешкой. — Еще как! — бодро успокоил я агента. — Лучше всех! — Ладони мокнут,— огорченно посетовал он, предъявив руки. У него на самом деле пошаливала вегетативная система, которая независимо от сознания днем и ночью автоматически регулирует процессы жизнедеятельности. Функцию коры головного мозга, то есть деятельность центральной нервной системы, пациент умело и старательно контролировал, как его научили, но длительное подавление инстинктов и желаний, а кроме того, невозможность расслабиться, по обыкновению, аукнулись на подсознательном уровне, сублимация разладила функцию вагуса, то есть парасимпатику, которая сознанию не подвластна. Если честно, я против искусственных средств и способов борьбы с полиграфом. Обычно поверхностные знатоки рекомендуют покусывать на сеансе кончик языка или как можно сильнее прижать язык к нёбу, напрячь икроножные мышцы, вдавить пальцы ног в пол и свести глаза к носу, что якобы помогает отвлечься от полиграфа, сосредоточиться на внутренних ощущениях. Когда-то некоторые умники даже советовали подкладывать в обувь канцелярские кнопки, чтобы боль путала детектору карты. Выделение пота, по мнению знатоков, следует подавить антиперспирантами. Однако любой из способов легко обнаружить, механический — с помощью дополнительных датчиков, химию — по запаху и цвету. В любом случае толковый и наблюдательный оператор заподозрит умысел и обман. Нет, я предпочитал натуральные способы, которые всегда можно объяснить и обосновать естественной причиной. В подразделении икс применяли способ «якорь»: человека тренировали, чтобы сократить латентное время, другими словами, ускорить реакцию, и обучали, как сразу переключить себя в требуемое психофизиологическое состояние. Впрочем, существуют и другие способы. Для притупления сенсорной чувствительности кое-кто использует недосып и физическую усталость. Если мало спать, но много бегать, плавать, рубить дрова, активно посещать тренажерный зал, а накануне проверки выпить приличную дозу крепкого алкоголя, то на фоне усталости и похмелья образуется вялая реакция, показания сглаживаются, полиграмма с трудом поддается расшифровке. Нелишним будет за час до проверки выпить литр воды, чтобы жгучая мечта о туалете затмила все мысли — отвлекает почище острой кнопки в ботинке. Как бы то ни было, мы обсудили каждый способ, оценили с разных сторон, и незаметно для агента я постепенно внушил ему уверенность, сомнения улетучились, тревога развеялась. Вдобавок я предложил ему навестить меня в гостинице «Капелло» на острове Лидо, чтобы в спокойной обстановке провести еще один сеанс, закрепить достигнутое. Долго ли, коротко ли, мы условились о встрече на Лидо, я собрался уходить, когда Роберт озабоченно заметил: — Доктор, с верхним и нижним дыханием я справлюсь, а что делать с руками? Дезодорант не годится. Как правило, любой полиграф фиксирует верхнее и нижнее дыхание, датчики крепятся на груди и на животе, датчики на пальцах определяют выделение пота и электрическую проводимость кожи рук. — Не в моих правилах, но воспользуемся проверенным средством. Часа за два до проверки надо втереть в кожу обычную салицилово-цинковую мазь. Купите в любой аптеке. Некоторое время кожно-гальваническая реакция будет постоянной, датчики не отметят изменений. — А если мне предложат помыть руки? — Правильно, почти всегда предлагают. Прежде чем втирать мазь, распарьте как следует руки в кипятке, потом несколько минут тщательно втирайте мазь, чтобы она глубже проникла в эпидермис. Перед сеансом протрите руки спиртом, он подсушит кожу, закупорит поры. Можете смело мыть руки водой. — Ах, доктор, как с вами легко и просто! — воскликнул Роберт с явным воодушевлением. — Я бы охотно взял вас с собой! — Не положено, — ответил я скромно, как блюститель порядка из нижних чинов. — Вам, наверное, любой детектор по зубам? — предположил он с явным почтением и в одобрительной манере. — Служба, — сказал я будничным тоном и даже со скукой в голосе, чтобы никто из нас не заносился, не задирал нос, не надувался спесью и не смотрел на мир свысока. По совести говоря, мой скепсис по отношению к полиграфу основан на веских причинах. В разведках многих стран нередко случались казусы, когда агенты, с успехом пройдя детектор, впоследствии проявляли тайный умысел, становились перебежчиками или исчезали бесследно, оставив разведку с носом. А ведь полиграф их не заподозрил, тревогу не поднимал, в колокола не бил. С другой стороны, я знаю немало случаев, когда хорошие верные агенты годами и десятилетиями плодотворно трудились на невидимом фронте, а потом вдруг их решили проверить на полиграфе, и они его не прошли. Между прочим, у них и в мыслях не было куда-то переметнуться, совершить измену, прибиться к чужому берегу. Тем не менее электрический стукач с проводами торжествовал победу, людям перестали доверять. Я вообще не очень жалую электрическую бытовую технику — чайник, к примеру, или, скажем, электрические щипцы для завивки волос, не говоря уже о полиграфе, который неоправданно и опрометчиво называют детектором лжи, черт бы его побрал! Назад я отправился другой дорогой, чтобы поближе узнать Венецию. За мостом Толентини я свернул налево, к улице Делла-Амаи, которая вела к мосту через канал Менегетти. На удивление пустынными оказались старинные улицы — ни души.
Вымерли и каналы, вдоль узких набережных на воде неподвижно стояли разнообразные посудины без экипажей — гребные и моторные лодки, грузовые баркасы, катера, но хотя бы один человек показался на глаза — ни одного! Причудливый город, казалось, обезлюдел в одночасье, население и приезжие странным образом запропастились куда-то, испарились и улетучились бесследно, исчезли напрочь. Все, похоже, сгинули, точно Венецию, как случалось не раз, посетила эпидемия чумы. Другими словами, разразился повальный мор, извел всех под корень. Подумать только, что за странное явление застигло меня в приходе Толентини. Еще отчетливо помнилась шумная сутолока набережной Скьявони, память еще прочно удерживала многоликую толчею и пестрое мельтешение на площадях Сан-Марко и Виктора-Эммануила, еще не забылось оживленное движение судов на Большом канале, а здесь противоестественно и необъяснимо царило безмолвие, в поисках людей взгляд беспомощно шарил по необитаемому пространству. Неограниченная тишина висела над щербатыми плитами улиц, над каналами, обрамленными в камень, над узкими набережными, над чудесными старыми домами, подклеты которых за века изъела, источила, искрошила морская соль. В тишине я одиноко брел по улице Амаи в квартале Санта-Кроче. Впереди показался широкий мост через канал Менегетти. Однако по-прежнему было пустынно, как на угасшей и вымершей планете. Могло сдаться, люди покинули местную среду обитания, и жизнь постепенно исчезла, следы ее затерялись. Похоже, я один случайно выжил — один на всю Венецию, только и оставалось, что потерянно озираться в надежде углядеть кого-то. Но не было никого, не было — поблизости и вдали, за все время, пока я шел, никто не появился, взгляд никого не обнаружил. Неожиданно за мостом в утвердившейся тишине послышались шаги — беззаботный перестук каблуков, легкая поступь. На другом берегу канала Менегетти со стороны набережной Сечери и соседних с ней улиц Кампаззо и Чиовери кто-то неспешно приближался, видно, к счастью, выжил, как и я, в зачумленной местности Толентини. Разумеется, это была она, таинственная незнакомка, загадочная дама, мечта поэта. Для нас — для нее и для меня — не было другого пути, кроме моста над каналом. Медленно и как бы задумчиво она поднялась на покатый мост и шла навстречу — неотвратимо приближалась. Пустынно было вокруг, пустынно и тихо, мы оказались единственными обитателями, неисповедимо оставшимися на планете, тишину нарушали лишь звонкие женские каблуки. Естественно и неизбежно мы встретились взглядами и, пока сходились, глаз не отводили. Ее лицо показалось мне знакомым. Я вдруг понял, что давно знаю эту женщину, встречал когда-то — но где, когда?! Мучительно и надсадно я напрягал память, гадал, пытался вспомнить. Что сомневаться, за минувшее время она не потеряла привлекательности, хотя первая молодость прошла. Глаза, однако, сохранили юную живость, тело — гибкость, лицо — былую красоту, а ноги — длину и стройность. Мы поравнялись на середине моста, она улыбнулась — мне, конечно, кому ж еще? — я почувствовал себя окрыленным, хотя вспомнить ее не мог. Несмотря на усилия, памяти не хватило мочи. Поравнявшись, мы разошлись и продолжали расходиться — как в море корабли, если быть точным. Спустя несколько шагов я обернулся, но и она обернулась, глянула улыбчиво и лукаво. Так мы шли, оборачиваясь и обмениваясь улыбками, пока не кончился мост. А потом вдруг, уже за мостом, я неожиданно понял, кто она: по прихоти случая мне повстречалась на мосту актриса Моника Витти, обворожительная, неподвластная времени. Вершина ее славы давно прошла, но лет двадцать назад она была мировой звездой, играла красивых, умных и разочарованных аристократок, сводила с ума мужское население планеты. А сейчас, видно, она сбежала от фестивальной суеты, чтобы насладиться одиночеством среди старинных улиц, каналов и мостов. А я подумал: какие широкие возможности открывает перед мужчиной Венеция, где на улице можно встретить мировую звезду экрана. Однако неожиданная встреча на мосту оказалась предтечей другой встречи — предвестием, как принято говорить. К тому времени в городе полыхал закат. С причала Риальто катер вапоретто бодро отправился по Большому каналу в сторону лагуны. Едва речной трамвай отошел от пристани, я увидел ее — девушку, с которой утром плыл с острова Лидо и которая читала роман Хемингуэя «За рекой в тени деревьев». Быстро и легко, почти невесомо, как будто не касаясь старинных плит, она бежала по набережной к причалу в надежде успеть на катер, однако не успела на мгновение, катер отошел. На ее лице промелькнуло мимолетное огорчение, что и понятно: люди , опоздав, всегда испытывают досаду и недовольство. Впрочем, она тотчас чутко насторожилась, сосредоточенно глянула по сторонам, как будто кто-то ее окликнул, намеренно привлек внимание. Она озабоченно и недоверчиво озиралась, видимо, почувствовала сторонний взгляд. С палубы катера я, не отрываясь, смотрел на нее, она угадала направление, и мы встретились глазами. Не знаю, была ли она моей суженой, но глядя на нее, думаю, что была. Нет, не зазнобой, не увлечением, а, без сомнения, именно суженой — на всю оставшуюся жизнь. Новая встреча мнилась мне неизбежной и неотвратимой, случай, казалось, подарил новую возможность. Да, судьба иногда, изредка снисходит, проявляет милость, стучит, как почтальон, в дверь, снова, второй раз. Мы смотрели друг на друга, как утром, не сводя глаз, с той лишь разницей, что сейчас уплывал я, она стояла на причале с маленькой дамской сумочкой на плече. Медное солнце неподвижно пылало за венецианскими соборами и дворцами, ярко отражалось в стеклах венецианских окон, бесчисленные костры из солнечных отражений тлели в зеленой воде канала. Освещенная закатным солнцем, с той же книгой в руке, девушка задумчиво стояла на причале. Я прислушался к себе, вник в ход мысли, в послание сердца — нет, я не ошибся утром, не обманулся, мнение осталось прежним, за день усилилось и окрепло, и сейчас волнение снова проникло в кровь. Девушка была само очарование. Нахлынуло редкое непередаваемое чувство, причал Риальто манил неодолимо, хоть бросайся в воду, плыви назад. Думаю, моя суженая оценила бы по достоинству, кинься я безрассудно в стоячую воду канала, но я помнил, зачем я здесь, и по здравому смыслу не мог рисковать. Даже просто обратить на себя внимание не имел права. Тем более что временами по набережной парами медленно прохаживались карабинеры, по каналу скользили быстроходные полицейские катера. Речной трамвай постепенно удалялся от причала, в лице девушки я прочитал некоторое смятение. Не знаю, что ее удручало, предположить можно любую причину. Однако я надеялся, что огорчилась она — хотелось бы верить — по причине нашей разлуки. Случай вновь нас обнадежил, второй раз за день свел в одно время в одном месте, хотя большинству людей на свете вообще не удается повстречаться с уготованной небом любовью. Вероятно, обстоятельства и на этот раз сложились неблагоприятно, мы снова разминулись. Только и оставалось, что уповать на новый случай. Если откровенно, я был пленником своей работы, не мог ни отвлечься, ни рискнуть, ни пренебречь. Личные прихоти и пристрастия военная служба в расчет не берет и не учитывает, любовь же вообще мыслится незначительной категорией — лишней, вполне никчемной. Тем не менее я решил дождаться свою избранницу на причале острова Лидо, откуда утром мы плыли в город вместе. По моему предположению, на Лидо она могла приплыть следующим катером, я надеялся встретить ее на причале Санта-Мария-Элизабетта. До острова Лидо катер ходко шел по широкой солнечной дороге, закатное солнце воспламенило, казалось, просторную воду лагуны. На закате величественная панорама соборов, неповторимых средневековых зданий и дворцов ошеломила сильнее, чем утром в туманной дымке. Венецианский закат кружил голову, я подумал, что не случись у разведки служебной нужды, мне бы и не попасть сюда вовсе, умопомрачительная Венеция навсегда осталась бы несбыточной мечтой. Как бы то ни было, но по большому счету, и электрическое устройство полиграф вполне мне пригодилось, внесло свой неоценимый вклад в скромную жизнь провинциаль - ного офицера. Следующий катер я ждал на причале Санта-Мария-Элизабетта, девушки, однако, на нем не оказалось. Я подумал, что по какой-то причине она пропустила катер, отлучилась, допустим, за покупками на соседний рынок моста Риальто. Однако ее не было и на следующем катере. Я ждал ее на причале довольно долго, катера прибывали один за другим, девушка не появилась. Она могла воспользоваться быстроходным водным такси, которые, глиссируя, носились по всей лагуне, но у такси на Лидо был другой причал. Кроме того, не исключено, что она осталась на ночь в городе и на Лидо отправится утром. Так или иначе, встретиться нам не удалось, надежда истаяла и улетучилась, даже следов не осталось. С причала я ушел вечером. Кто бы сомневался, уповать, что случай еще раз улыбнется, одарит третьей встречей, было, конечно, глупо и нелепо, судьба исчерпала, конечно, возможности сполна. По людной Гран виале Санта-Мария-Элизабетта, где в обе стороны, туда и сюда фланировала густая толпа, я дошел до набережной Маркони. Адриатическое море встретило меня вечерним бризом, перед входом в отель «Ди Бейн» кучковались любители автографов, терпеливо поджидали очередную жертву.
Морской ветер лениво полоскал на высоких мачтах флаги стран, участвующих в кинофестивале. На открытой террасе клуба «Пагода», которая нависала над безлюдным пляжем отеля «Ди Бейн», играла музыка, было шумно и весело, оживленно расхаживали и постаивали многочисленные гости с бокалами в руках, легко было догадаться, что некая съемочная группа из неведомой страны устроила прием по случаю премьеры. Лишь одинокая пара, закутавшись в белые купальные халаты, романтическим образом и в кинематографической манере посиживала на песке у края воды, подчеркивая тем самым пустоту и безлюдье вечернего пляжа. Но не о том речь, не о том, разумеется. Я почувствовал чужой взгляд, словно кто-то со стороны пристально меня изучал, и, как уже случалось, пришла мысль о слежке. Помня законы конспирации, я заглянул в отель «Ди Бейн», где среди мировых кинозвезд жил Джанни Буттафата, обозреватель журнала «Эспрессо» из Милана. Мы познакомились полгода назад, в зимней Москве, на мальчишнике в доме поэта Евгения Рейна, моего давнего, со времен юности приятеля. На вечеринке мы с Джанни поговорили о том о сем, и он тогда сказал: «Будешь в Италии, заходи». И теперь я решил навестить его: пригласили — уважь! — знакомство оказалось кстати. Если кто и следил за мной, пусть теряется в догадках, ломает голову, движется по кругу, по ложному следу. Я даже нарочито громко и обстоятельно справился на рецепции, в каком номере остановился синьор Буттафата, журналист из Милана. Широкие холлы и коридоры отеля производили благоприятное впечатление: просторно, большие окна, белизна стен и высоких потолков, дорогие картины и антикварная мебель, старомодная роскошь начала века. К моему удивлению, весельчак Джанни, тучный, добродушный и вполне домашний, неожиданно оказался в номере, сидел в подтяжках за столом, писал статью для журнала. А ведь фильмы шли в пяти залах, и ему, кинокритику, полагалось сидеть в каждом из них или во всех сразу: военные корреспонденты обязаны посещать окопы на линии фронта. Как бы не так! Ничуть не удивившись неожиданному гостю, Джанни охотно и с готовностью отложил перо, словно искал повод отлынить от работы, незамедлительно и безотлагательно повел меня в бар, где заказал нам по крепкому коктейлю с бурбоном.Через день в урочный час я встречал на причале Санта-Мария-Элизабетта моего пациента Роберта. Как уговорились, нам предстояло отправиться в гостиницу «Капелло», где нас ждала изнурительная работа — легче землю копать и тесать камни. Впрочем, землекопа и каменотеса можно заменить, мою работу за меня никто не сделает. Утром на плавучем деревянном причале, который зыбко покачивался на воде, теснилась изрядная толпа, пассажиры ждали катер на Венецию. Как случалось уже, внезапно я почувствовал чужой взгляд — тронул ощутимо, будто прикосновение руки. Хотите — верьте, хотите — нет, но естественную от природы способность я успешно развил в подразделении икс, мы разработали методику и рекомендации для разведки. И сейчас я внятно ощутил взгляд со стороны, тотчас возникла тревога: кто-то в толпе проявил интерес, скрытно воззрился и внимательно за мной наблюдал, едва я появился на причале. Разумеется, я не подал вида, изобразил равнодушие, сделал вид, что ничего не происходит. Следовало незаметно осмотреться, понять направление, определить источник и причину: то ли чье-то досужее любопытство, то ли слежка, наружное наблюдение. Я отошел к перилам, ограждающим причал, облокотился и принялся читать газету «Нью-Йорк таймс», которую стюардесса предложила мне в самолете, сам тем временем дотошно, но с полным безразличием в лице изучал пассажиров, ожидающих катер. Бог ты мой, я увидел ее в толпе! Моя суженая, предназначенная мне свыше, неисповедимо присутствовала среди пассажиров на другой стороне причала. Судьба, видно, предоставила еще один, может быть, последний шанс. Девушку окружали многие люди, но она от всех отличалась и выглядела так, что казалось, будто стоит одна — отдельно от всех. Я впервые видел ее так близко. Она и с короткого расстояния смотрелась ослепительно, и как уже случилось дважды, она и на третий раз сразила меня наповал. Что говорить, с первого взгляда она производила неизгладимое впечатление. В ней угадывались неисчислимые достоинства: высокая порода, благородное происхождение, редкое обаяние, сокрушительная привлекательность и невероятное, неограниченное, непостижимое очарование, перед которым невозможно было устоять. Стало понятно, откуда исходил взгляд, который, зайдя на причал, я вдруг отчетливо почувствовал. Сказать по правде, я замер, ошеломленный до потери пульса. Она пытливо смотрела в мою сторону, в глазах я уразумел ожидание. Казалось бы, чего проще: десяток-другой шагов — обратись, заговори, сведи знакомство... А там уж как угодно небу: то ли вместе, то ли врозь. Понятно, что другой возможности не представится, не предвидится, никто не предложит, судьба и без того оказалась щедрой, отнеслась благосклонно, неслыханно и неправдоподобно пошла навстречу. Поспешай, служивый, оцени удачу и лови момент, счастье благоволит, не упусти! Ее взгляд побуждал меня к действию. В ту секунду, однако, я услышал пронзительный остерегающий сигнал: над лагуной резко и внезапно прозвучала сирена. К берегу приближался речной трамвай вапоретто, предусмотрительно оповестил всех о своем прибытии. Роберта я увидел еще издали, он стоял на палубе возле фальшборта, чтобы поскорее выйти на причал. Мог ли я что-то изменить, как-то повлиять на события? Сказать, например, пациенту, погуляй тут, повремени, пока я определюсь с любовью. Или пренебречь конспирацией, обратиться к суженой, дождись, мол, пока я освобожусь. Выхода я не видел, ничего не поделаешь, военная служба — тяжкое бремя. Приблизившись, катер бортом коснулся причала, тот взволнованно ожил, качнулся, заходил ходуном. Роберт надел темные очки, подал условный знак, что он меня заметил, готов сопровождать. Как водится, разведка в своих планах любовь не предусмотрела. С причала я направился в сторону набережной. Девушка уже стояла на палубе катера и смотрела мне вслед. Затылком и спиной я внятно ощутил прощальный взгляд, было понятно, само собой разумелось, больше нам уже никогда не встретиться, все случайности и оказии состоялись, продолжения не будет. И если не обманываться напоследок, не заблуждаться, не лукавить, в глазах девушки я усмотрел сожаление и упрек. Надо признаться, в ту минуту меня посетило горькое чувство потери. С отчетливой ясностью я осознал, что свою долгожданную любовь я нынче потерял навсегда. Следом накатилось гнетущее чувство вины, будто я кого-то обнадежил и ввел в заблуждение, пообещал и не исполнил, обманул. Врозь, как требовала конспирация, на противоположных сторонах улицы мы с Робертом прошлись по оживленной Гран виале Санта-Мария-Элизабетта. Прежде чем отправиться в гостиницу, следовало проверить, нет ли слежки. Мы усердно исполнили все предписания разведки, свернули в тихие безлюдные улочки вдоль узких каналов, где любой соглядатай, появись он здесь, окажется на виду. Каждый из нас старательно отследил и проверил окрестное пространство, боковые улицы и набережные каналов. Понаблюдав, мы никого не заметили, слежку не обнаружили и сошлись перед дверью гостиницы «Капелло». К нашему общему с Робертом удивлению, с утра гостиница «Капелло» оказалась на редкость безлюдной. Постояльцы отеля, соседи по коридору уже сидели в кинозалах, отбывали повинность на фестивале, мы беспрепятственно могли работать. Готовя Роберта к полиграфу, следовало закрыть, заблокировать память о прошлом, стереть и удалить воспоминания, запечатать определенным тайным кодом. Агенту предстояло забыть на время, кем он был когда-то и всякую связь с разведкой, чтобы полиграф его не раскусил, не распознал, не разоблачил. Кто бы сомневался, амнезия на прежние события поможет Роберту утвердиться в его нынешней личине. Если оператор полиграфа спросит, не агент ли он, и поинтересуется давним прошлым, в том сегменте памяти, который я закрою, обнаружится провал, черная дыра. С интервалом в несколько часов пришлось тщательно провести два сеанса — поверхностный и глубокий. Что ж, я сделал свою работу, надеюсь, что хорошо. После сеансов Роберт напрочь забыл отдаленное прошлое: детство, учебу, подготовку в школе разведки и себя, того, давнего, из минувшего времени — до определенной черты, с которой началась его жизнь в новом обличье. Диссоциированная амнезия по заданной программе накрыла обширное поле долговременной памяти и закрепилась в коре головного мозга как стойкий очаг. Из памяти Роберта стерлись давние события, люди и факты его личной жизни, но сохранились все приобретенные знания, навыки и способности — ювелирная работа, надо признать, кропотливый труд. Теперь не было повода тревожиться и опасаться за безопасность и состояние агента. Позже, спустя время, амнезия, конечно, размоется, развеется, постепенно ослабеет, в ней появятся светлые пятна, прорехи, промоины, ее плотность убавится. Следом агент вспомнит отдельные эпизоды и случаи из прошлого, и память мало-помалу восстановится — естественным образом, сама собой. В крайнем случае я смогу ее разблокировать в подразделении икс. Закончив работу, мы пили чай с печеньем. Как заправский командировочный я возил с собой кипятильник и заварку, пользовался от случая к случаю, несмотря на пожарные правила и строгий запрет гостиниц. Угощение, надо признаться, не соответствовало праведным законам гостеприимства и обоюдной взаимности. В «Парк-отеле» Роберт угостил меня венецианской кухней, я же в гостинице «Капелло» на острове Лидо потчевал его стаканом чая — пусть меня осудят и заклеймят. Впрочем, что за неуместные суждения и досужие выдумки?! Из гостиницы «Капелло» к причалу Санта-Мария-Элизабетта Роберт шел по широкой улице Д’Аннунцио бодрым шагом и веселой поступью, беззаботный, вполне удовлетворенный существованием. Отныне его не мучили сомнения, не терзали лишние заботы, исчезли тревоги, страхи и опасения, судьба впредь сулила удачу и успех. Теперь он представлял свою жизнь безоблачной и незамутненной и знал лишь ту правду, которую требовал полиграф. Взамен агент оставил мне свое прошлое, я взялся бережно его хранить — верну, если захочет, если понадобится, если будет нужда или необходимость. Говоря откровенно, по гамбургскому счету, он сейчас во мне не нуждался, врач для него уже ничего не значил — лишняя обуза, избыток внимания. Радостный и счастливый, как победитель и чемпион, Роберт торопился к себе в «Парк-отель». Безоглядно и нетерпеливо, словно школьный выпускник из провинции, который пустился в дорогу, чтобы покорить столицу, он рвался улететь ближайшим рейсом — к себе, в страну пребывания, за новым высоким назначением. Со своей стороны я как врач не мог отпустить пациента без надзора: после двух сеансов час-другой за ним следовало понаблюдать: нет ли осложнений, побочных явлений и нежелательных последствий. Под вечер с причала Санта-Мария-Элизабетта мы с Робертом на катере вапоретто плыли в прекрасную Венецию. Закат уже отгорел, но было еще светло, вода в лагуне отражала небо. Сейчас старинные здания на острове Сан-Джордже Маджоре выглядели как театральные декорации, особенно колокольня церкви Палладио. Как обычно, возле причалов теснились парусные яхты, густой лес мачт высился над водой. На лагуну постепенно спускались ранние сумерки, но остров Джудекка, Стрелка таможни и церковь Санта Мария делла Салюте были отчетливо видны на фоне светлого неба. В акватории Сан-Марко кое-где уже зажгли огни, отразились в темной воде лагуны. От Большого канала шел встречный катер на Лидо, по непонятной причине мне вдруг подумалось, что на нем непременно плывет моя суженая. Прислонясь к рубке, она стояла на палубе вапоретто, обозревала завораживающую картину соседних островов с их грандиозными старыми постройками. Речные трамваи быстро сближались, девушка неожиданно встрепенулась, вскинула голову, бросила недоверчивый взгляд на наш катер, словно кто-то внезапно нашептал, надоумил, безмолвно подсказал. Катера на мгновение поравнялись и с близкого расстояния быстро разминулись, мы едва успели переглянуться — короткая встреча, мимолетное свидание. У меня снова, как случалось уже, сжалось и печально заныло сердце, настигло беспомощное состояние, когда мечтаешь, стремишься, рвешься, но ничего изменить нельзя, от тебя ничего не зависит. Неправдоподобная, можно сказать, невероятная командировка длилась еще неделю. Я встречался с пациентами из разных стран, у каждого была своя программа и своя проблема, каждому я старался помочь, надеюсь, что удалось. Посещать их приходилось в гостиницах, где они остановились, в монастыре на острове Сан-Лазар, который тоже давал приют некоторым постояльцам, или они приплывали ко мне на Лидо, где кипел венецианский кинофестиваль.
Несметные толпы клубились возле Дворца кино и большого открытого кинотеатра «Арена», где фильмы показывали, когда стемнеет — вечером и ночью. Перед входом в отели «Эксельсиор палас» и «Ди Бейн», в которых жили знаменитые кинозвезды, кучковались охотники за автографами, людно было в местных кафе, барах и ресторанах, повсюду наблюдались горячее возбуждение, азартная лихорадка, жгучий озноб и ажиотаж. Царящая повсеместно обстановка помогала моим пациентам и мне затеряться, стать одними из многих — людьми толпы, как принято говорить. Любой приезжий в дни фестиваля был на Лидо, словно иголка в стоге сена, раствориться в многолюдной толчее среди бесчисленных зрителей и гостей, стать незаметным не составляло труда. От случая к случаю в те дни мне везло, удавалось повидать свою любовь. Мы виделись на встречных катерах вапоретто, идущих в противоположных направлениях — один на Лидо, другой на Венецию, едва успевали встретиться глазами. Речные трамваи второпях расходились, нам только и оставалось, что с грустью провожать вапоретто глазами. В последний день кинофестиваля я с острова Лидо отправился на встречу с пациентом в центре Венеции. От дворца Гримани на Большом канале по набережной канала Рио-ди-Санта-Лука я шел в сторону театра Россини. Плавно изгибаясь, канал прорезает территорию между церквами Святого Луки и Святой Бернедетты. Помпезные, невыносимо прекрасные здания в роскошном старовенецианском стиле настраивают человека на высокий и торжественный лад, как волшебная средневековая музыка в исполнении органа, клавесина, оркестра старинных инструментов: воспаряешь, возносишь - ся мыслями в небеса. Я медленно брел по набережной вдоль канала Рио-ди-Санта Лука и рассеянно думал о том, что третий после Марка и Матфея евангелист апостол Лука был писателем, врачом и странником — как и я, думалось мне нескромно. Среди покоя, безмятежного настроения, отрешенного созерцания я вдруг почувствовал в окружающем пространстве, необъяснимо угадал, непостижимо уловил чужое присутствие. Ощущение было настолько явным, что я сразу заподозрил слежку. Срочно, то есть без промедления, следовало проверить свои подозрения и убедиться, удостовериться, чтобы, не дай бог, не засветить агента, не привести к нему «хвост». Я тотчас шагнул к чугунной, взятой в гранит решетке, ограждающей набережную. Пронизанный солнцем канал отдавал бирюзой, вдоль уреза воды каменную стену канала выстилали изумрудные водоросли. Наведя объектив, я сделал несколько снимков и увидел ее, мою милую, идущую следом. В полусотне шагов позади она шла за мной по набережной вдоль канала Рио-ди-Санта-Лука. Как же она была хороша — глаз не отвести, неотразимая буквально! Грациозно покачиваясь на высоких каблуках и как бы слегка танцуя, она шла сейчас в короткой юбке, которая убедительно подчеркивала длину великолепных ног, свойственных венецианкам. Светлые волосы она собрала и подколола кверху, стройная и тонкая фигура мнилась невесомой, легкая походка завораживала — неземное создание, ангел во плоти. При ходьбе она непринужденно и даже игриво помахивала в такт шагам маленькой дамской сумочкой на длинном ремне. Слов нет, потеряв дар речи, я не сводил с моей суженой восхищенных глаз, она, казалось, излучает сияние, тут поневоле онемеешь, потеряешь дар речи. Своим присутствием она как будто осеняла живописный канал, старинную набережную с ее причудливыми домами и всю необыкновенную, неописуемую, непостижимую Венецию. Моя суженая шла ко мне и приближалась, приближалась... Ни одна, казалось, причина уже не помешает нашей встрече. К счастью, встреча наконец предстояла сейчас неизбежно и неотвратимо как назначенная свыше. Все запреты и сомнения, все препятствия исчезли, растаяли, улетучились, случай вновь улыбнулся, подарил реальную возможность свидания. Теперь следовало дождаться мою суженую — нет, поспешить, побежать, помчаться навстречу и, не раздумывая, без промедления и задержки признаться в любви. Никакие возражения, помехи и препоны, никакие причины не могли меня остановить. Что ж, я так и поступил бы, если бы не пациент. Он ждал меня в урочном месте в урочное время, опоздать я никак не мог. Любовь плохо согласуется, сочетается, соотносится и сообразуется с воинской присягой, пора бы знать. Испытывая стыд и чувствуя себя презренным дезертиром, я позорно бежал с поля боя. Глубокое разочарование и обида беззвучно летели мне вслед, я внятно ощутил их спиной и затылком. Под укоризненным взглядом девушки я свернул на улицу Фриццели в том месте, где канал Рио-ди-Санта-Лука, сужаясь, переходит в канал Рио-ди-Баркарол — и скрылся в лабиринте соседних улочек, в сплетении узких переулков и каналов. Не зря говорят: с глаз долой — из сердца вон! Наутро я улетал домой. В аэропорт Марко Поло на улице Галилео Галилея в городке Тессера я приехал с острова Лидо заблаговременно, катер вапоретто исправно доставил меня к причалу аэропорта на северо-востоке лагуны. Маршрут предстоял мне окольный, с пересадками в разных странах по законам конспирации: сначала я летел на Канары, с острова Тенерифе в Барселону, оттуда в Амстердам, потом в Киев и на поезде в Москву. Я уже прошел регистрацию, таможенный досмотр и паспортный контроль в зоне вылета на втором этаже терминала. Дорожную сумку я, по обыновению, взял на борт как ручную кладь и ждал, когда объявят посадку. В такие минуты испытываешь некоторое опустошение, погружаешься в ожидание, как в стоячую воду. Прислушиваясь к объявлениям, я безучастно прогуливался по залу среди бесчисленных лавок и магазинов, размышлял, какая долгая в угоду конспирации мне предстоит дорога. Господи, твоя воля, ангелы небесные и святые угодники! Я увидел вдруг ее, мою суженую, в первое мгновение не поверил глазам. Она спешила, видно, на другой рейс, за собой везла чемодан на колесах, маленькая дамская сумочка на длинном ремне висела на плече. Вокруг царила суета, беспокойно жил аэропорт, покупатели оживленно роились возле магазина дьюти-фри, динамики гулко транслировали объявления, но окружающих я не замечал, трансляцию не слышал, видел только ее, не спускал с нее глаз. Она и сейчас выглядела дивно, мне показалось, что краше, чем раньше, хотя в лице присутствовала озабоченность, и спешила она без оглядки, быстро стригла зал ожидания длинными стройными ногами на высоких каблуках. Я неотрывно следил за ней и, говоря по совести, не знал, что делать, как поступить. Опрометью броситься следом, спросить телефон, адрес или хотя бы фамилию, город и страну, чтобы написать «до востребования»? В свою очередь и со своей стороны оставить ей мой адрес или телефон я не мог, не имел права, режим секретности в подразделении икс бдел неуклонно, неустанно, неотступно, днем и ночью, круглые сутки, не смыкая глаз. Внезапно она резко остановилась, словно возникла преграда, и замерла, стала озираться. Через мгновение она поняла, откуда исходит внимание, мы встретились глазами. Девушка стояла среди неутомимо снующих людей, которые торопились улететь во все концы планеты, встречные потоки огибали ее слева и справа. В зале шумно плескался разноязыкий гомон, оглушительно вещали динамики, и пассажиры без устали кружили вокруг, мы безмолвно и неподвижно стояли, окаменев, точно пораженные громом. В ее взгляде я отчетливо прочитал вопрос: что дальше? — и усмотрел ожидание. Надо было без промедления, без задержки и ожидания что-то предпринять: сказать, что она моя суженая, предназначенная только мне, не откладывая и не надеясь на другой случай. С пронзительной ясностью было понятно, само собой разумелось, что счастливая возможность больше никогда не представится, даже ненароком удача не повторится: все случайности себя исчерпали, вновь испытать судьбу не удастся. Не знаю, сколько длилось оцепенение — вечность или мгновение. Внезапно ожили динамики, диктор объявила рейс на Канарские острова. Я растерянно присутствовал, как нелепый истукан, в зале ожидания аэропорта Марка Поло, тупо размышлял и не двигался с места. Ожидание и надежда в лице моей ненаглядной сменились укором, упреком, разочарованием и обидой. Я не мог ничего изменить, потерянно и стыдливо побрел на посадку. Кто знает, встретил ли я в прекрасной Венеции необыкновенную любовь, единственную и неповторимую, которая случается раз в жизни, — встретил нечаянно и упустил, утерял, утратил? Или то была чья-то изысканная, тонкая, изобретательная слежка? Ответа нет, никогда не будет. В глубине души едва слышно шевелится и тихо скребется робкая мысль, зыбкое предположение: может быть, наша разведка находчиво приложила руку, предусмотрительно назначила умелое и, я бы сказал, обворожительное сопровождение, — на всякий, как водится, случай, для наблюдения и контроля. Случись что-то не так, она знала, что делать, как поступить.
В России обычно говорят: подстелить солому. Если я прав, пусть она встретит меня на Киевском вокзале в Москве, я тоже знаю, что делать и как поступить. Впрочем, не исключено, ей дали и другое задание. При определенных непредвиденных обстоятельствах ей, может быть, поручили обрубить концы. Другими словами, устранить объект наблюдения или, говоря проще, ликвидировать. Кто знает, что моя любовь хранила в маленькой дамской сумочке на длинном ремне. Чудная, сказочная Венеция издавна славится весельем буйных карнавалов, кипящей страстью любовных приключений, однако и редким изощренным коварством.
НЕВА 12’2023
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.