Надо же, через сорок без малого лет мне снова снятся скрипучие качели-лодочки в нашем старом-добром городском саду Кирова. И белобрысая девочка с васильковыми глазами, моя одноклассница, в которую я тогда был безнадежно влюблен.
Мы отмахали с ней, помню, большой круг: Парк славы, кинотеатр Металлист, затем ДК Металлург, и наконец оказались у этих качелей в саду Кирова. «Давай покатаемся», – неожиданно предложила она, прервав наконец наше затянувшееся тягостное молчание. «Давай», – радостно согласился я, поскольку судорожно искал и не мог найти выход из этого тупика, в который мы зашли, не зная что сказать, чтобы разрубить наконец глухую стену, выросшую между нами. А ведь каких усилий мне стоило вытянуть ее на эту прогулку, на это нелепое свидание. Я сунул руку в карман брюк и тотчас почувствовал, как земля уплывает из-под ног вслед за беспрерывным кружением сидушек на цепочной карусели сбоку от нас, а лицо и шею заливает горячей краской – я забыл дома кошелек с деньгами. Не стоило ничего говорить – она все поняла по выражению моего лица. Но я все-таки проговорил это, нелепо улыбаясь: «Забыл кошелек!» – а сам готов был провалиться в этот момент сквозь землю. «Ну, ладно, может, в следующий раз», – облегченно выдохнула она. И вдруг рассмеялась, не в голос, а тихонько, стараясь сдержать безудержный колокольчик смеха, и не смогла. А потом сказала легко, все еще лучисто смеясь глазами: «Ну, пока, не провожай меня, дальше я сама!» – развернулась и пошла по зеленой, залитой предвечерним майским солнцем аллее. А я, как истукан, застыл на месте, словно бы меня заколдовали, и как завороженный смотрел на ее удаляющуюся стройную и ладную девичью фигурку в синих джинсах, плотно облегавших ее бедра и ноги, и бледно-розовой кофточке. А на душе почему-то сразу стало так легко, как будто тяжелый камень упал с плеч – никогда не думал, что на свидании может быть так тяжело, и совсем не о чем говорить. «Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает», – вспомнил я слова песни.
А когда наконец вышел из оцепенения, зачем-то сунул руку в задний карман брюк и наткнулся там на смятый рубль. И я понял тогда, что есть на свете Судьба, и ее нельзя обмануть. И еще понял, что всему свое время, а потому нельзя раньше времени срывать недозревший плод с дерева. И тогда с легким сердцем я купил несколько билетов на цепочную карусель. Через две минуты я уже взмывал над деревьями и ухал в пропасть под действием центробежной силы, о которой нам рассказывали на уроках физики, и дух мой захватывало от высоты и чувства легкости и свободы. А из динамиков звучала знакомая песня из фильма «Приключения Электроника»: «Крылатые качели летят-летят-летят…». Накатавшись до одури, на оставшиеся деньги я купил здесь же у атракционов, у пожилой приветливой мороженщицы в белом чепчике, два сливочных пломбира по двадцать копеек и с удовольствием навернул обе порции («За себя и за нее», – подумал). А на следующий день посреди уроков у меня разболелось горло, и наша классная, потрогав мой лоб, отпустила меня с последних двух уроков литературы, наказав прочитать тургеневскую «Асю», или «Вешние воды», уж не помню. И я, напившись чаю, завернулся в своей комнатке в плед, забился в угол дивана и до вечера залпом проглотил эти самые «Вешние воды», которые, что называется, с первых же страниц с головой захватили меня.
А потом были последние экзамены и выпускной бал. И уже через три дня после выпуска поезд дальнего следования увозил меня из родного города – за три с лишним тысячи километров – навстречу новой жизни. Мама сказала: «Не переживай так, надо просто немного подождать. Всему свое время!» И она, конечно же, была как всегда права, моя дорогая мама. Все пройдет, перемелется, мука будет! А мука – это ведь пыль: дунул – и нет ничего, одно только белое прозрачное облачко, в котором растаял силуэт смешной белокурой девочки с васильковыми глазами, моей бывшей одноклассницы. Зачем же она время от времени является мне на склоне лет в тревожных юношеских снах? А еще – эти летящие над зелеными кронами парка безумные «крылатые качели», уносящие нас с ней в лазурную бездну небес. Ну, кто мне ответит – зачем?
Дождь в моем сердце
Эти летние дожди, эти радуги и тучи… О, боже мой! – из каких незапамятных времен всплыли эти песенные строки, из каких глубин души – под мерное, убаюкивающее накрапывание июньского дождичка за окном? Да все из тех же – незакатных, золотых, васильковых – из счастливой и, увы, невозвратной поры моего босоногого (метафора!) и бесконечно счастливого детства. Которое, как казалось в ту мифически далекую пору, будет длиться и длиться до бесконечности, аж до самого горизонта, озаренного алыми и изумрудными всполохами от закатывающегося за леса-реки-горы солнца, и впрямь подобного древнему мифическому божеству – самому главному по дохристианскому канону на Руси. И как бесконечно долго в раннем детстве, особенно в эту вот, начальную летнюю пору тянулся каждый божий день. И столько всего в него вмещалось, столько всего – как подумаешь – целая жизнь! Да, каждый летний день – как отдельная жизнь, ну, по крайней мере – повесть, уж точно!
Вот ты сидишь на рассвете с удочкой над речкой, на деревянном шатком мосточке за огородами, и внимательно следишь за красно-синими поплавками: вот сейчас клюнет, вот сейчас, еще мгновение, еще, еще… И ведь клевала рыбка «золотая», одна за другой, и ты, подражая старшим, по-хозяйски подсекал речную эту рыбешку в серебряной чешуе и с достоинством пускал ее в ведро – твоя, пусть и скромная, лепта в общий улов (а затем и – котел). И вновь – длительное бдение над поплавком в рассветном зыбком тумане, который постепенно рассеивается, распадается на куски под нещадными светоносными стрелами, прошивающими его насквозь своими светозарными иглами, которые становятся все острее, все ярче… И вот наконец над речкой, над всем подлунным миром поднимается, выныривая из-за горизонта по левую руку, огромное огнедышащее светило, озаряя все вокруг своим золотым светом – и радостный птичий гомон встречает его, и петухи испуганно вскрикивают спросонья с разных концов деревни… А спустя время, когда вовсю уж разгорается летний погожий денек, уже после завтрака и всех каждодневных обязательных дел, ты летишь на всех парах на своем «Урале», который тебе еще не вполне по росту, через деревню, насквозь пронизанную людскими звонкими голосами, стуком топоров и запоздалыми криками петухов, и со всей дури влетаешь в бескрайнее поле, золотящееся травами, полнящееся непередаваемыми запахами, дивным, убаюкивающим стрекотом кузнечиков и каким-то необъяснимым – прямо-таки хрустальным звоном, льющимся словно бы с самих небес. И, переполненный целым сонмом чувств, главным из которых выпирает счастье, ты пришпориваешь своего стального коня у огромного стога сена и кидаешься в него, как в речку или даже море… А потом, млея от неги, долго лежишь на спине, разбросав в стороны руки, зажмурившись от нещадного и бесконечно ласкового солнца, ни о чем, кажется, не думая, напрочь позабыв о времени, как и вообще обо всем на свете. Просто лежишь и наслаждаешься ласковым теплом, золотым светом, синью, негой и бесконечной свободой. Потому что времени и жизни у тебя впереди еще целая бездна – и до нового учебного года еще целых два с лишним месяца – и впрямь ведь целая жизнь. Да нет – две, а может, и все три жизни! Ведь по возвращении из отцовской деревни ты еще, скорее всего, поедешь с мамой на Кавказ, к синему-синему морю, которое словно по какому-то недоразумению назвали Черным – ведь она давно уж обещала! Ну а после всего этого счастья – еще как минимум полмесяца останется на подготовку к школе, а на самом деле – на бесконечные «гонки» с друзьями по городским вашим дворам и заповедным проулкам, на игры в футбол и «войнушку», на тайные от родителей поездки на трамвае в Бугринскую рощу, на Обь, и – на атракционы в центральном городском парке. А если на день или два вдруг зарядят дожди и грозы, вот как сейчас, – не беда! – ведь под дождичек так сладко забиться в угол дивана с ногами или кресло у окошка и погрузиться в дивный, сказочный, дух захватывающий мир, который открывали перед тобой толстые книги из родительского серванта: Дюма-отец, Жюль Верн, Марк Твен, Чарлз Диккенс, Джек Лондон, Конан Дойль… Наконец – Аксаков, Пришвин, Тургенев, Куприн, Чехов, Пушкин, произведения которых вам на лето задали прочитать в школе.
Но что за дела – книга раскрыта на середине, и какая книга! – захватывающие рассказы Джека Лондона о Севере, о дерзких и отважных людях, бросивших вызов судьбе, – а строчки плывут-плывут перед глазами, и вместо бесконечных льдов и северного сияния ты внутренним своим взором видишь девочку в светлом платьице, перед которой ты только что лихо притормозил с разворотом на своем велике, разогнавшись перед этим до умопомрачительной скорости, в тайной надежде на ее поощрительную улыбку. Но вместо улыбки получаешь, как обухом по голове: «Совсем дурак, что ли?»
И еще долго после этого тебе никак не удавалось привлечь к себе ее внимание, как ты ни старался и не лез из кожи вон, громче всех крича и хохоча во время игры у ее ворот с пацанами в футбол или лапту. Оставалось довольствоваться редкими счастливыми мгновениями подглядывания за нею из своего двора – через два забора – когда она появлялась на своем огороде среди грядок с мамой своей или бабушкой. И имя ее особенное, солнечное, Лена, ты узнал сначала не от нее самой, а от своей бабушки Веры которая, конечно же, всех и вся в округе знала как облупленных…
Однажды после обеда, когда я сидел у реки на бревне, прислонившись спиной к забору, и неторопливо перелистывал страницы подаренной мне недавно на день рождения отцом книги Александра Грина «Алые паруса», ко мне неслышно подсела сбоку та самая соседская девчонка в своем светлом платьице до колен и со смешными золотистыми косичками до плеч и по свойски, с вызовом, спросила: «Что, никак ищешь знакомые буквы?» — «Лена!» – выдохнул я обескураженно. Она, вскинув бровки, удивленно и внимательно посмотрела на меня своими синими-синими, как небо или море, глазами, и улыбнулась: «Ну да, уже почти 11 лет как Лена! А ты — Са-шу-ня?» – Она похоже изобразила мою бабушку Веру и мы враз рассмеялись тихим счастливым смехом. «Счастливым», – это я про себя, потому что почувствовал в ту минуту, как будто тяжелый груз разом свалился с моих плеч долой. И нашей с Леной дружбе с того памятного мгновения оставалось всего ничего – меньше недели. Вскоре мы разъехались по своим домам: она – в Свердловск, а я – в свой Н-ск, договорившись обязательно встретиться следующим летом. Но встречи этой, увы, так и не случилось…
Ах, зачем я теперь, через бездну лет и расстояний (через полвека, считай), вдруг вспомнил об этом? А виной всему – дождь, что назойливо стучится в мое окно. Дождь за окном – и в моем сердце.
Песочные часы
И дни мои стали напоминать мне золотые песчинки в песочных часах, которые непрерывно истекают из верхней их чаши в нижнюю, – кажется, с постоянно нарастающим ускорением. И нет такой силы на земле, что могла бы остановить этот безудержный лавинообразный поток – и ты завороженно смотришь на него и шепчешь про себя, как заклинание: «Чуть помедленнее, прошу, чуть помедленнее!»
А ведь было время, когда дни тянулись медленно и тягуче, как золотая струйка меда, переливаемого из огромного алюминиевого шбана в стеклянную банку: этот чудный, завораживающий процесс ты увидел однажды на излете лета, в золотом месяце августе, на шумном, по-карнавальному веселом, пестром, разноликом и разноязычном восточном базаре в белом-золотом-оранжевом городе, который суровыми неподкупными стражниками обступили призрачные синие и белые горы, окутанные слепящим сиянием и пушистыми облаками, подобными драгоценным сибирским мехам… Или — как путь твой на подвесной канатной дороге, в маленьком голубом вагончике, набитом до отказа людьми, как селедками в бочке, который длился, кажется, целую вечность. И под твоими ногами, внизу, постепенно разворачивался этот нереальный, мифический город, заключенный в круг из своих вековечных безмолвных неподкупных стражников: белый-синий-зеленый – весь какой-то нереальный, призрачный, воздушный, похожий на твои тогдашние смутные мальчишеские сны и мечты: «Мой белый город!» – шептали бессознательно пересохшие губы, подражая какой-то далекой, когда-то слышанной по радио песне! А вагончик медленно поднимал тебя все выше и выше, кажется, к самим облакам – и все призрачней и нереальней становились виды вокруг – сказочные горы, белый город внизу, как на ладони, а за городом бесконечные желто-зеленые дали, как море, простирающееся до горизонта. И ты уже не мог, как ни старался, разглядеть у себя под ногами крышу белого того двухэтажного домика, где вы с мамой и братом нашли в этом сказочном городе свой недолгий в общем-то – всего-то неделя какая-то – приют.
Но как же долго длилась эта самая неделя, как медленно, муторно и тягуче истекало время в то далекое лето, – и впрямь словно бы тянулось, и даже не как мед, а как бесформенное кисельное желе, растопленное и оплывшее от нещадного южного солнца. И сам ты чувствовал себя, особенно на пике дня, подобно этому самому желе, расползающемуся, податливому, безвольному, готовому раствориться в этом колышущемся от зноя воздухе, поддавшись чьей-то твердой и непреклонной воле, совершенно уже не в силах ей сопротивляться и проявить свою, хотя бы для самоутверждения. А она, воля, у тебя в те времена уже вполне сформировалась – и периодически давала о себе знать, выплескиваясь на окружающих по тому или иному поводу. Но это все будет потом, после, когда вы с мамой и братом вернетесь домой и надо будет, хочешь или нет, входить в привычную будничную колею: выполнять свои каждодневные домашние обязанности, готовиться к школе, решать заданные на лето примеры и задачи, читать книги по длинному списку литературы… Да мало ли – что еще. А пока, пока — можно просто предаться блаженному ничегонеделанию, созерцанию и размышлениям – о чем? – да кто его знает – обо всем на свете и ни о чем конкретно.
Ну, например, о том, куда каждое утро, ни свет ни заря, устремляется эта странная русоволосая и золотокожая женщина — невестка хозяев, в своем необъятном сине-зеленом платье-балахоне и в «золотых» тончайших босоножках, надетых на голую ногу, вслед которой ты отчего-то каждый раз так завороженно смотришь, затаив дыхание и не смея оторвать глаз, пока это «чудное видение» не обернется золотым облачком в конце вашей бесконечной «загородной» улицы, утопающей в пышной зелени и находящейся по какому-то недогляду либо недоразумению в самом центре города: рядом огромный белый дворец из стекла и бетона – Дом советов, чуть поодаль возвышается изящная высотка современной гостиницы «Казахстан». И тебе все не дает покоя, где и с кем проводит эта «белявка» с золотыми солнечными крапинками на коже свои дни, а порой и ночи, и что за странную, загадочную, непонятную жизнь она ведет? И почему не ходит каждый день на работу, как все остальные «нормальные» люди?
Ты думаешь об этом целыми днями во время длительных прогулок с мамой и братом по бесконечным солнечным улицам этого странного белого города со столь разными, но неизменно приметными, интересными домами, — улицам, подобно стрелам устремляющимся в какие-то не постижимые воображением дали, аж за горизонт. И когда сидишь на берегу бурливой горной речки и наблюдаешь, как непрерывно течет меж камнями чистый, звонкий поток воды и как играют на поверхности его золотые солнечные рыбки, невпопад отвечая на какие-то мамины реплики и вопросы. Или не отвечая вовсе. Зачем? Ведь мама все равно думает и переживает сейчас больше не за тебя, а за маленького брата, который со всей дури лупит прутом по луже, уничтожая в ней каких-то невидимых козявок. Мама давно уже стала другой, какой-то недосягаемой и далекой по сравнению с тем, какой она была когда-то, в пору твоего золотого детства, когда еще не было в помине брата – и вообще, казалось, никого, кроме тебя и мамы, не было вокруг. И какое же это было счастливое время! И какой красивой и молодой тогда была мама. И как быстро прошел тот незабываемый, волшебный период — и все в одночасье изменилось.
Но и теперь, в эти несколько августовских дней, отпущенных нам судьбой провести в Алма-Ате, время, казалось, тянулось так тягуче, нудно и так бесконечно долго, что просто не было никаких сил. Как бывало в далеком-предалеком твоем детстве. Целая неделя впереди! Или это так только кажется в самом начале, от избытка всевозможных впечатлений и чувств, свалившихся на тебя? А в конце её — твое шестнадцатилетие, а за ним, получается, наступит уже вполне взрослая жизнь. И что-что, кто скажет, ждет тебя в этой будущей, «взрослой» жизни, на пороге которой ты так неожиданно оказался? Не только же свободное посещение вечерних киносеансов с пометкой «Дети до 16 лет не допускаются» — нет, конечно. Но что тогда, что? Ведь впереди еще целый выпускной класс, и все внешне должно остаться как прежде. Но что-то ведь все-таки должно измениться – или уже изменилось, а ты и не заметил!?
Ну, вот, например, каким новым взглядом и с какими мыслями и чувствами ты сейчас смотришь на маму свою и брата, как при этом у тебя отчего-то замирает и сжимается сердце в груди. Или — как завороженно по утрам на постороннюю совершенно, «солнечную» женщину, невестку ваших нынешних хозяев и маминых бывших сотрудников по работе, смотришь, а от нее и впрямь отчего-то трудно бывает оторвать глаз, и какие смешанные, сложные чувства вскипают у тебя при этом внутри. И эти назойливые, цветные, странные, а подчас и стыдные сны, что мучают тебя на протяжении уже полугода, если не больше… А пестрая россыпь тех смешливых озорных девушек в ярких национальных костюмах и в обязательных тюбетейках с затейливыми узорами, стайкой метнувшихся мимо тебя к дверям солидного серого здания с колоннами, на котором сверху шла внушительная, белым камнем по темному фону, надпись: «Государственный педагогический институт», и осыпавших тебя, как лепестками роз, своими беглыми огнистыми взглядами и улыбками — к какому неожиданному взрыву в груди она привела!..
Да, ты давно уже стал другим, не таким совсем, как в своем солнечном незакатном детстве, о котором только что вспоминал — ты возмужал внешне и незримо изменился внутренне, и весь окружающий мир изменился вместе с тобой. Получается, что уже стал взрослым, и сам не заметил как. А грядущая знаменательная дата лишь подводит очередную черту под этим непрерывным и неудержимым процессом, явно не поспевая за ним. И, стало быть, нечего думать да гадать — что там еще будет да как. Как говорит мама, будет день, будет и пища.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.