Андрей ЖЕРЕБНЕВ

До выхода знаменитого романа «99 франков» Фредерика Бегбедера оставалось еще целых пять лет…

Впрочем, французский автор в своём знаменитом романе проблемы мирового масштаба потом поднимал, да рассматривал. А мы тогда, в сенегальском Дакаре, исключительно мелкошкурными вопросами одолевались, вертя в руках купюры диковинные.

Впарили их нам – франки эти французские – вместо песет ходовых, испанских, валютой за рейс законной. Наказало береговое начальство – за отказ поработать еще на промысле месяцок – другой: и потом уж в милый сердцу Лас-Пальмас по окончании, мол, зайдёте!

- Нет – я тогда застрелюсь! – сказал на общесудовом собрании, созванном по этому поводу, капитан.

Ему и впрямь не повезло: первый рейс в должности капитана, и такой залихватски разбойный экипажик: «Мне кажется порой, что я не капитан-директор этого судна, а начальник ЛТП!».

Все, конечно, были против продления рейса – мол, огород уже пойдёт, грибы – рыбалка. Кроме пятнадцати штрафников, бывших на крючке и ходивших под топором за выдающиеся свои заслуги - проделки. Я был шестнадцатым «за» - четвёртый штурман с капитаном долго тянули шеи, высматривая мою подпись в протоколе собрания: «Ты с графой, случаем, не ошибся?».

У меня были свои резоны. Лопатник, что исправно носил теперь всегда при себе, всё более распухал от выгрузки к выгрузке. Ибо почти безраздельно ведал я трюмами, из которых честной морской народ выуживал прилов и продавал эту рыбу местным перекупщикам, приезжавшим к борту судна на моторных своих лодках за многие мили. Сенегальцы были не только отважны, но и умны: с одного борта дружно покупали у нашего брата рыбу, тогда как с другого борта болталась на волнах джонка, груженая виски, пивом, колой, и папайей с бананами. Так что, зелёные денежки в натруженных руках долго не задерживались – минуя промысловую палубу поперёк, они перекочевывали в надёжные руки сенегальцев – возвращались почти моментально.

- Ни шагу назад! – громко вещал поэтому на собрании дюжий матрос Вакулин – один из тех, пятнадцати. – Виски возят, жрать дают!.. Еще бы баб возили!

- Да уж, тебе ли жаловаться! – почти хором откликнулось несколько голосов.

Вакулин имел непозволительные отношения с прокуренной буфетчицей, что недолго горевала после списания за драку по пьяной, опять же, лавочке штатного своего бой-френда – слесаря машинной команды. Матрос же воспылал чувством чуть не до пожарной тревоги, частенько бросая свою работу в рыбцехе – прямо посреди вахты! – и убегая в каюту к любимой.

- Люблю, Иванович, люблю её! – только и оправдывался он после перед разгневанным рыбмастером. – Женюсь, точно женюсь!

- Так у тебя же, дурень, семья, жена!

- Да, я уж все равно три года дома не был… Разведусь!

Так что, пока дело до развода не дошло, рейс стоило сворачивать…

Вот и свернули – в Дакар. И выплатили валютную часть заработка франками – «отлистали»: «Конвертируемая валюта!».

Обманутые в своих надеждах моряки вздыхали потерянно, почти обреченно: уж какая – никакая!.. Вернуться домой без валюты вовсе – тогда уж лучше здесь, у тех самым торговцев гребцами на галерах остаться!

В мой бумажник шесть купюр в сто франков ( и еще три двадцатки – мелочевка!) поместились легко, внеся свой французский шарм и оживление в галерею надменных и скучных заокеанских деятелей. Купюру можно было рассматривать долго – как картину в Лувре. И если оборотная сторона, с автопортретом Эжена Делакруа с гусиным пером в руках, убогого ценителя не слишком впечатлила, то лицевая сторона деньгИ взор пленяла каждый раз. Тот же автопортрет Делакруа на фоне картины «Свобода, ведущая народ».

Свобода!.. О ней только и говорили - не вдаваясь в занудные подробности, от кого, и от чего? К ней не то, что стремились – к ней гнали теперь толпами, без сентиментальной оглядки на тех, кого ненароком, да впопыхах, безжалостно затоптали. Цель оправдывала средства: свобода, которой никто в глаза толком не видел, и образ только представлял – каждый по-разному, и в свою меру.

А я теперь созерцал воочию – стоило только бумажник раскрыть…

Правда, в обменниках родного города диковинным купюрам были не очень рады, и рассматривали чуть не через лупу – как экзотическую бабочку невиданную. А хорошая моя знакомая, перед которой французской наличностью похвастал, повертев купюру, безоговорочно вынесла свой женский приговор:

- Вот, французы! Даже на деньгах без голых баб обойтись не могут!

Впрочем, аморальные купюры в сто франков долго моих друзей не смущали. Упорхнули, словно бабочки, по жаркому лету достаточно быстро: фривольных девиц – только что, без флага в руках - вокруг повесы хватало…

А Вакулина буфетчица со слесарем домой-таки отправили – уговорили, двадцать последних его франков, что остались после совместного двухнедельного запоя, в дорогу всучив: не оставили доброхоты человека!