Игорь БЕЗРУК
 
– Ну, проходи, – Елена пропустила меня в свою московскую съемную квартиру, – гостем будешь.
Я смущенно переступил порог. Судя по округлившемуся животу Елены, она была в положении.
– Привет, – вымолвил я растерянно. 
Елена беременна… Почему Павловна, ее мать, направляя к ней, ничего мне не сказала? Сама не знала? 
Я поставил на пол две спортивные сумки.
– Раздевайся, ты как раз вовремя: мы садимся ужинать.
Ее будущий ребенок как упрек мне: в нашей семье с детьми все благополучно, а у вас с твоей Лидией ничего не получилось… Вот, Ты не дал мне потомства…
Из кухни вышел Паша, одноклассник брата Елены и ее теперешний гражданский муж, длинный, худой, немного заросший после трудового дня, улыбнулся. Мы обменялись рукопожатиями. Значит, это его ребенок…
Я скинул верхнюю одежду.
– Одна из сумок ваша – Павловна передала вам гостинцев.
– Спасибо. Как добрался? – поинтересовалась Елена.
– Нормально, – ответил я, но не признался, что все поезда мне давно порядком надоели. Таможенники, пограничники, менты, цыгане, аферисты и мошенники разных мастей – всем чего-то от него в поездах и на вокзалах надо было. Я уже забыл, когда в последнее время ездил в поезде без приключений. Не обошлось и в этот раз. Едва я отъехал от своей станции, буквально через десять минут – я не успел еще постель получить, – ко мне в плацкартное купе (а я был один) ввалились два мента: худощавый, похожий на башкира, и – постарше – круглолицый. Видно было сразу: ушлые сержантики, нюхом чувствующие текущую в их руки добычу. С ходу они пристали ко мне: проверка документов, куда следуете, что везете… 
При слове «Москва» глаза обоих загорелись еще ярче (прямо, оборотни какие-то), а при виде баклажки с самогоном, обнаруженной в одной из моих сумок, которую Елена попросила свою мать передать через меня для друзей-товарищей, языки сержантиков, казалось, совсем выпали из ртов.
– Заводскую, закупоренную продукцию провозить – пожалуйста, а вот домашнюю – это уже статья и конфискация, – худощавый сержантик вытянул полторашку самогона из моей сумки.
Меня аж затрясло:
– Да что вы, землячки, ексель-моксель, творите? Как будто с дуба свалились, как будто не в провинции выросли! Мне ли вам объяснять, что значит сало и настоящая горилка для земляка, вынужденного хлебать паленую водку в Москве? Да меня друганы со свету сживут, если я из дома не привезу им ни поллитра свойской. Что хотите со мной делайте, хоть вяжите, хоть режьте, но самогонку отдать вам я не могу. Отпейте половину, отлейте, но оставьте мне хоть граммулю, – я землякам пообещал, обещание сдержать должен. Разве вы сами не уважили бы земляка? 
Я крепко сжал рукой баклажку, которую держал худощавый, и с вызовом посмотрел ему в глаза. Неизвестно что отвело от меня напасть, но сержантики неожиданно поостыли, тот, что постарше, круглолицый, небрежно махнул рукой и кинул худощавому:
– Ладно, Рустамчик, отдай земляку его добро. Наши с тобой братья тоже где-то маются на чужбине. 
Худощавый (было видно) не без сожаления выпустил полторашку с самогонкой из рук, и сержантики ретировались. Я облегченно выдохнул. Сам от себя не ожидал. Что меня толкнуло на такое безрассудство? Ради чего? А если бы менты оказались понаглее, да уложили бы меня на пол, да отпинали, как последнюю дворнягу, – я не думал о таком развитии событий?
Эту историю я рассказывал Елене и Павлу, как анекдот. Теперь и мне было смешно вспоминать случившееся. Тем более у этого анекдота был не менее забавный конец: не прошло и полчаса, как те самые сержантики пронеслись мимо моего купе в обратном направлении, каждый с полторашкой мутной под мышкой – на ловца, как говорится, и зверь бежит. В который раз я поблагодарил своего ангела-хранителя за покровительство.
В конце ужина Елена ввела меня в курс дела. Пока я не найду себе жилье, мне было позволено на неделю-две – не больше, уж не обессудь – остановиться у них. Работу она нашла мне на своем строительном рынке на Каширке. В том же районе я смогу найти и жилье (бабушки там постоянно ходят, предлагают комнаты). Выбирать не приходилось (впрочем, как всегда), я был согласен на любые условия (зачем тогда приехал?). Спасть меня уложили на диванчике в кухне (мне не впервой спать, на чем и где попало). Рано утром – подъем.
Поначалу мы с Еленой добирались на рынок вместе (ее сожитель Паша работал с Юркой на другом рынке) и первое время вместе возвращались. Из дома до автобусной остановки шли, как добрые приятели, но в автобусе, особенно когда появлялись свободные места рядом, Елена просовывала свою руку через мой локоть и опускала голову на мое плечо.
– Ты совсем не понимаешь, как я рада тебя видеть, – сказала она мне в первую же поездку. – Но мой Паша ничего о нас не должен знать. Я его по-своему люблю, он мне дорог, я не хочу его терять, тем более мы ждем ребенка, поэтому, будь добр, никогда при нем не смотри на меня масляными глазами. Я все равно твоей уже никогда не буду, так что не ломай мне жизнь.
– Я и не собирался, – успокоил я Елену, радуясь, что мы с ней как и прежде понимаем друг друга с полуслова. Я уже смирился и сейчас испытывал к ней больше нежности, чем страсти. Наши нынешние отношения я назвал бы скорее дружбой, чем влечением. Мне было легко с ней общаться, как будто мы всегда были с ней, как брат и сестра, а не как любовники.
Елена нежно поцеловала меня и тесно прижалась к моему плечу. Со стороны – так любящая пара. Но только в автобусе и только с оглядкой по сторонам. По пути к рынку – словно старые, добрые приятели: беззаботные, веселые, не испытывающие скуки.
– Ну, давай, до вечера.
Мы расставались у входа в рынок, я шел в свой контейнер, Елена в свой. По окончании работы она заходила за мной, и мы снова, если я не задерживался на разгрузке, вместе брели к автобусной остановке, снова ехали плечом к плечу и отрывались друг от друга только на выходе. Я не мог претендовать на большее, не должен был: Елена была по-своему счастлива, и я был бы последней скотиной, если бы разбил ее образовавшееся счастье.
Через неделю я съехал, и жизнь моя опять перешла в русло, параллельное руслу Елены. Сожаление об этом я пытался заглушить новой работой. 
Новый хозяин мой, Ярослав, – молодой парнишка откуда-то с Белгородчины (я тоже вроде не старый, но мои двадцать восемь и двадцать четыре хозяина оказались отдалены, как Москва от Урала), на которого, как снег на голову, свалилось богатство в виде однокомнатной московской квартиры и наличных деньжат, которые обнаружились после внезапно скончавшейся тетки. Ему хватило ума не разбазарить обнаруженное, а арендовать небольшой контейнер на рынке стройматериалов, закупить товара и нанять продавца. Сложнее оказалось с переоформлением квартиры. Временное проживание он успел получить еще при жизни тетки, так как уже более года жил у нее, но дальше дело не пошло: ему было лень собирать справки, толкаться у нотариуса, доказывать через судей свое родство и факт наследования. Он жил в квартире тетки, продолжая оплачивать коммуналку, соседи на него не доносили, так как знали, что он действительно племянник их давней соседки, значит, имеет право, живет законно, ничего не нарушая, никого не тревожа.
Я не вдавался в подробности личной жизни нового хозяина, узнал обо всем из уст таких же работяг, как я. Да мне, собственно, было все равно, что там у новоиспеченного молодого предпринимателя за душой, лишь бы вовремя подвозил товар, закупал потребное, платил зарплату. 
Предыдущий продавец, говорят, ушел именно по этой причине, но я не привык жить на последние гроши, поэтому сразу договорился с Ярославом, что зарплату я буду получать ежедневно, вычитывая ее из проданного за день. Я исправно – копейка к копейке – сдавал вечером выручку, и так как выручка составляла не менее средней по рынку, Ярослав оценил мое усердие и согласился на мои условия, в дальнейшем уже не появляясь вечером, а заезжая в три-четыре дня, а позже и раз в неделю. Но на первых порах меня это мало волновало: мой контейнер, размером с автомобильный гараж, был забит под самую крышу, распродавать все это мне хватило бы на целый месяц.
Немного погодя я заметил, что быстрее всего на этом рынке уходил цемент, смеси и шпаклевки. Я попросил Ярослава завезти цемента и мне (у него в ассортименте цемента не было), и с его поступлением моя зарплата стала более стабильной – на цемент спрос не снижался ни разу.
Пока Ярослав не завез смеси, я, не долго думая, предложил по-соседски двум киргизам, Азату и Нурбеку, чей контейнер был напротив моего контейнера, помогать им сплавлять мешки с цементом, когда у тех была орда покупателей другого товара, а я в это время был свободен. Они не воспротивились: чем быстрее уходил товар, тем быстрее его пополняли. Таким макаром я добавлял себе к заработку лишних пять-семь процентов в день, отдавая киргизам деньги по их заявленной стоимости с учетом скидки. За отдельную плату я помогал им также разгружать машины с цементом и смесями – мне было не привыкать таскать весомое.
Ассортимент товара своего контейнера я выучил за считанные дни – память у меня еще со школы работала, как у счетовода. Сам распределил товары по близким группам, разложил их в контейнере по определенным местам и вскоре мог, как дома, где я любую книгу на полке отыскивал в считанные секунды, быстро найти в том или ином углу какую-нибудь краску, затирку или шпатлевку. Мне это было по нраву. И даже не столько процесс торговли (торговля и так всегда доставляла мне удовольствие), сколько общение с людьми, наблюдение за ними и их поведением. Любой человек на рынке раскрывался полностью, был прозрачен, как вымытое окно. Никто на рынке не контролировал себя, никто не пытался изображать из себя кого-то другого. За воротами рынка это были серьезные и недоступные, важные и деловые люди, а здесь обычные покупатели, которые для продавцов подобных рынков иными быть и не могли. Мне сослужило службу и мое юношеское увлечение психологией. Да зоркий глаз, да острый язычок. Шутя, с прибаутками да поговорками заманивал я заезжих купцов, мастеров да покупателей в свой контейнер, перехватывал торопыг прямо на ходу, окучивал неуверенных, советовал сомневающимся. Мне было как никогда легко и непринужденно, никто на меня не давил, никто над душой не стоял, все у меня спорилось, все получалось. И нравились окружающие товарищи: простой в общении и открытый Мишка Ступин из контейнера справа, его соседка Зинаида, Марат из контейнера сантехники, те же улыбчивые Азат и Нурбек, как двое из ларца – одинаковы с лица. 
Как оказалось, работу мне подыскала именно Зинаида, в свое время работавшая в соседнем контейнере с Еленой, а позже перебравшаяся на это место. 
Зинка слыла бабой своенравной и независимой. Многие к ней клеились и тут же получали отпор. Она всегда, словно львица в прайде, выбирала сама. Заигрывал с ней по-соседски и Мишка Ступин, предлагая встретиться в более «подобающей» обстановке, но Зинка отваживала его одним махом:
– А бабушка твоя возражать не будет? 
– Какая бабушка, о чем ты? – спрашивал он, недоумевая.
– Да которая тебе пирожки приносит и каждый день из-за забора выглядывает.
«Бабушка» та была квартирной хозяйкой Михаила и по возрасту годилась ему если не в бабушки, то в матери точно. Подозревали, что она просто втюрилась в него на старости лет без памяти, потому что, когда появлялась на рынке, даже выглядела, как помешанная: улыбалась сама себе и от Мишкиного контейнера почти не отходила. С трудом ему приходилось ее выпроваживать, а потом оправдываться перед товарищами: мол, не берите в голову, хозяйка его на самом деле какая-то не от мира сего. 
Моя квартирная хозяйка была старушкой набожной, тихой. Редко когда из ее комнаты раздавался шум телевизора, Я никогда не слышал ее шагов, кашля, стонов. Ее одиночество скрадывал молитвослов, иконы висели в каждой комнате, а в ее небольшой комнатушке святые и угодники занимали чуть ли не полстены. 
Комнату у нее для меня нашла тоже Зинаида: вычитала в одном из объявлений, которые обычно развешивают на стенах домов. Она же сговорилась с хозяйкой и по оплате и по условиям пребывания. 
Меня это устраивало, готовить я умел, телевизор мне был не нужен, в свободное время я больше читал, чем ездил по Москве, потому что в Москве менты в метро и на улицах лютовали, ловили гастарбайтеров на каждом шагу, у них словно нюх был на приезжих. Последние не имели никаких прав, особенно, если не успели оформить регистрацию, а ее, как правило, не имел каждый второй, если не больше. 
Когда устраивались облавы на рынках, работяги без регистрации прятались, где могли; которые попадались, откупались, но только на время – второй раз лучше было не попадаться, могли посадить в «обезьянник», а после – депортировать. За это Москву я не переваривал – мне было в ней некомфортно, поэтому и приходилось, как правило, на работу и с работы добираться, что называется, дворами-помойками, минуя, если возможно, метро и многолюдные улицы, чтобы лишний раз не напороться на бдительных ментов и не доказывать им каждый раз, что ты не олух небесный, не криминал какой-нибудь, а простой и честный трудяга из глубинки со светлыми помыслами в голове. А в остальном меня все устраивало: работа спорилась, деньги не переводились, за квартиру уплачено на два месяца вперед. Я смог даже оформить временную регистрацию: квартирная хозяйка не отказала, лично сходила со мной в паспортный и подала заявление. Теперь в свободные минуты по выходным я безбоязненно выбирался в город, посещал музеи и картинные галереи, любовался храмами. Ангел, казалось, похлопал меня по плечу. Однако в какой-то момент неожиданно он на минуту отвлекся или взял отгул: прошло около двух месяцев, как я проработал, – мой хозяин Ярослав, неожиданно пропал. Неделю его не было, вторая пошла, товар убавляется, наличка скапливается, самый ходовой товар ушел, на мелочевке хорошей выручки не сделаешь. 
Я был в растерянности, тревога сжимала сердце: никто не знал даже, где живет Ярослав, как его разыскать. Несколько дней подряд я выходил на работу, тщетно просиживал день (если не помогал соседям разгружаться), вечером из накопленной от продажи суммы отбирал себе оговоренную с Ярославом дневную минималку и огорченно уезжал домой. Сколько так могло продолжаться? И что мне прикажете делать дальше, как поступать? Кому отдать выручку? Кому передать ключи от контейнера и оставшийся товар? Голова шла кругом. А тут еще сорока на хвосте принесла, что, якобы, Ярослав хорошо загулял, запил или подсел на иглу, – я еще больше осерчал. Наконец к концу месяца Ярослав объявился. Высохший, заросший, с темными кругами под глазами, в каком-то замызганном спортивном трико и стоптанных кроссовках. Увидев пустой контейнер, недовольно буркнул:
– Ты чего, сам не мог закупить товара?
Меня от такой наглости аж передернуло:
– Ты сам-то себя хоть слышишь? Я, что ли, тут хозяином контейнера обзывался? Если помнишь, я нанимался продавцом, а не поставщиком, поставки – твоя забота, нечего с больной головы на здоровую перекладывать! Принимай лучше выручку и завези мне товара, если хочешь и дальше что-то иметь.
Ярослав скривился.
– Мне сейчас не до торговли, я закрываю контейнер, ищи себе другую работу.
– Как скажешь.  
Я отдал Ярославу месячную выручку, забрал свои вещи, попрощался с соседями и вернулся на съемную квартиру.
И что теперь? 
Я пересчитал свои накопления. При рациональном расходе и умеренном питании около месяца протянуть смогу. Конечно, знал бы я, что все так случится, придержал бы себя в тратах до этого, но после драки кулаками не машут. Регистрации мне хватит еще месяца на два, деньги есть на месяц вперед проплатить и жилье. Неужели я не найду работу? Не может такого быть, хотя в Москве, как правило, редко кто берет на работу человека с улицы, хоть какую-то протекцию иметь надобно.
Не откладывая в долгий ящик, тем же вечером я снова отправился к Елене. Она уже с месяц как не работала, тяжести поднимать было ей нежелательно.
– Привет, Диман, - открыл мне дверь Пашка. – Какими судьбами?
– Не спрашивай. Не от хорошей жизни, – сказал я, переступив порог.
– Привет, – поздоровалась со мной и вышедшая в прихожую Елена.
– Привет, – смутился я.
Елена еще больше округлилась, теперь не было никаких сомнений, что она ждет ребенка.
– Проходи. Что-то случилось? – спросила Елена. – Паш, поставь, пожалуйста, чайник.
Павел без возражений тут же засеменил на кухню. Любящий, заботливый муж. Именно такой Елене сейчас и нужен. Смог бы я быть таким?  Может быть, и был бы, если бы захотел, – кольнуло в сердце.
– Случилось, я опять потерял работу, – я перевел взгляд на Елену.
– Надо было думать. Хотя поначалу Ярослав совсем не выглядел таким бесшабашным: серьезным был, деловым.
– Мне тоже так казалось сначала. Я, собственно, и приехал расспросить тебя или Пашу, нет ли чего еще на примете?
– Я уж тебе вряд ли помогу, сам видишь, а вот Паша может порасспрашивать. Паш, у вас там ничего для Димы не найдется?
– Не знаю, надо узнавать. Подъедь к нам завтра, если свободен, разузнаем, – крикнул из кухни Паша.
– Пойдем, чаю попьем, – потянула меня с собой Елена.
Паша уже заваривал свежий чай.
– Я тогда с утра подъеду.
– Давай, давай, мы с десяти. Пробежимся по рынку, пока народ не повалил, а Юрка, если надо, подстрахует.
– Хорошо, – сказала Елена.
– Присаживайся, – пригласила она меня к столу.
Павел выставил на стол конфеты в розетке, печенье. Я почувствовал себя не в своей тарелке. Елена больше не была моей женщиной, а Павел лишний раз доказывал мне, как я одинок. Хотел бы я так суетиться вокруг своей жены, любимой жены. Ею могла быть Елена, но уже не будет. Никогда. К Лиде я тоже не вернусь. Я не из тех людей, которые дважды входят в одну и ту же реку. Нынче одиночество мой удел. Может, когда-нибудь я тоже встречу свою судьбу, я еще не стар, не пресыщен, холостяцкая жизнь не моя мечта, и я тоже хотел бы иметь ребенка, даже не одного, родить наследника, вырастить его, стать ему другом, научить, как быть независимым и самостоятельным, уберечь по возможности от передряг, которые случились со мной. Но – на все воля Божья.
 
...Нет, не светила, видно, мне работа в Москве. Обегал я с Юркой почти весь рынок, где они с Павлом работали, но нигде продавцы не требовались. За хорошего продавца хозяева держались. Я уехал ни с чем. Вернулся на Каширку, заручился обещаниями прежних соседей по рабочему месту, в случае, если что появится, на день-два придержать, я постараюсь наведываться раз в два-три дня.
Можно было заглянуть и на другие крупные торговые точки, там тоже работали продавцами мои земляки, пусть то были и вещевые рынки, разница небольшая: выучил ассортимент, развязал язык, а дальше молись Меркурию и лови за крыло удачу.
Сложнее было в период поиска работы изображать человека занятого перед квартирной хозяйкой. Оставаться даже на полдня в комнате, значило вызвать у нее подозрительные домыслы: если у тебя, как ты утверждаешь, есть работа, – почему не работаешь? Или работа у тебя не того профиля, как говорил, а на самом деле ты занимаешься непотребностями? Ей неприятности ни к чему. Она хочет, чтобы у нее жил порядочный человек, аккуратный, честный, платежеспособный. Я был таковым, таковым и должен был оставаться. Поэтому я как прежде поднимался в семь утра, умывался, брился, собирался, завтракал; в восемь выходил из дома, в половине седьмого вечера возвращался. Но вынужден был целый день бродить от ларька к ларьку, от павильона к павильону, от контейнера к контейнеру, расспрашивать продавцов и хозяев, друзей и знакомых, не найдется ли для меня хоть какого-нибудь места, хоть временного, хоть на подхвате.
В один из дней, устав от поисков, отчаявшись, я решил просто прогуляться по городу – возвращаться на квартиру было еще рано. Из метро выбрался на Арбат. Каким-то пустынным показался он мне. Вероятно, оттого, что был будний день. Но с другой стороны так даже удобнее: толчея отсутствовала, я спокойно бродил и наслаждался окружающим: картинами художников, графикой портретистов, антикварным богатством арбатских лавок. 
Приостановившись у одного из рисовальщиков, я от души посмеялся над его шаржами. Ко мне подскочил сосед рисовальщика, средних лет бородач; в разудалом восторге насел на меня: 
– А вы, молодой человек, не желаете шаржик? В ваших чертах все так выразительно, есть за что зацепиться. 
Я отнекался от навязчивого бородача, ссылаясь на то, что зацепиться всегда есть за что, однако настроение у меня сейчас отнюдь не шаржевое (на самом деле настроение мое было скорее лирическое).
В одной из антикварных лавок я услышал забавный диалог, претендовавший на звание классического. Я рассматривал нумизматический отдел, когда за моей спиной громко раздалось:
– А, братец, шалишь! Что тут делаешь? Где сейчас?
– Да заехал на денек из Нью-Йорка, завтра обратно.
– А почему меня избегаешь? Почему не заглянул?
– Дак времени в обрез, кручусь все.
– И в Мюнхене я тебя что-то не видал.
– Я был там.
– Такого-то?
– И в это время.
– Я же говорю: избегаешь, брат, шалишь…
Я пошел к выходу и на секунду обернулся, чтобы посмотреть на беседующих. Ими оказались не «новые русские», а люди солидные, респектабельные, скорее всего, элитного пошиба; как говорится, высокого полета птицы. Возрастом лет под пятьдесят, внешностью – маститые литераторы или художники, люди культуры. Мне было любопытно на них глядеть и больно осознавать свою нищету и убогость, ведь я еще ни одной страны мира не видел и, наверное, никогда в жизни не увижу…
 
Деньги таяли на глазах. Я бы плюнул на поиски и уехал, но квартира проплачена наперед, регистрация оформлена – не всякий владелец квартиры пойдет на такое – аферистов хватает. Однако каждодневные поездки из одного места в другое, метро, автобус, троллейбус высасывали из карманов последнее, а заработка все не было, восполнить затраты было нечем. 
Я начал записывать свои расходы, ограничил себя в еде, перестал покупать сладости к чаю, про кофе только вспоминал, – продержался две недели. Подходил к концу июль. За квартиру я еще мог рассчитаться, но когда кончится регистрация, колесить по Москве станет проблемнее, любая проверка – и меня отправят обратно на родину.
– Начни сам торговать, – посоветовал мне один из земляков, с которым мы учились в школе.
Тот на одном из базаров арендовал уголок возле контейнера, поставил металлическую сетку, зимой торговал шапками и перчатками, летом бейсболками и кепи. Закупал в нижних рядах, где было подешевле, чуть накручивал и перепродавал – не все покупатели упорно бродили от павильона к павильону, от контейнера к контейнеру, выискивая, где повыгоднее.
Я соглашался с ним, но раскрывал свой загашник и понимал, что мне с его остатком не то что участок, – пятачок возле контейнера не снять, а еще надо было на что-то закупить товар.
Молодая пара искала продавца на ручные часы. Раскладной столик в междурядье. Пока муж бегал за товаром, первое время у столика стояла жена. Когда немного раскрутились, понадобился продавец. На ловца, как говорится, и зверь бежит: я проходил мимо, увидел объявление, предложил свои услуги. 
Первый день я стоял с хозяином, второй – с хозяйкой, на несколько дней меня оставили одного. Потом спохватились: им показалось, что я только этого и ждал, чтобы увести их товар или подложить вместо него аналогичный – они закупали часы оптом на рядах пониже у корейцев. 
Хозяин был категоричен. Что ему нашептали? Чего он испугался? – можно было только догадываться. Я в который раз остался не у дел. 
Деньги заканчивались. Я только о том и думал, бродя по московским улочкам. 
Раз, заметив впереди девушку с элегантной сумочкой, поймал себя на мысли, что смогу вырвать сумочку из ее рук и быстро скрыться в ближайшей подворотне. В сумочке наверняка окажется приличная сумма (судя по внешнему виду девушки). 
Не спуская глаз с сумочки, я шел за девушкой, наверное, минут пять, потом резко одернул себя: куда меня черт понес? Неужели я способен на грабеж? Я уже совсем не контролирую себя, совсем сдался? 
Квартирной хозяйке сказал, что на следующий день мне дали выходной. Переваривая случившееся, я провалялся в постели почти до обеда. 
Как легко человек может опуститься. Я дошел до последней черты или еще способен бороться? Когда наступит предел моей прочности? Я сам себя не узнавал, как мог, отгонял навязчивые мысли.
Утром снова встал в половине седьмого, выпил крепкого чаю с бутербродом, побрился последним лезвием, оделся, вышел из квартиры. Если за три дня я не найду работу, придется съезжать, покупать билет домой и навсегда распрощаться с Москвой. Не всех она принимает в свои объятья, не все ей любы. Надо признать это, как должное. Москва – это бездушный конгломерат, в котором гибнут или возносятся великие провинциалы. Именно им Москва обязана своим великолепием.
Прошло три дня. Ничего не изменилось. Значит, так угодно судьбе, – смирился я уже со своей неудачей, поблагодарил за все квартирную хозяйку, повесил спортивную сумку на плечо и ретировался. Денег оставалось только на обратный билет и карманные расходы. Прощай, Москва златоглавая!