Игорь БЕЗРУК
 
– Я знаю твое неуемное желание познать прошлое, дорогой, – обращался высокий мужчина к сидящему против него в кресле другому мужчине, тучного телосложения и приятной наружности, с лицом, обрамленным небольшой, аккуратно подстриженной бородкой. – Ты всегда слыл дотошным исследователем, тружеником, ибо знал, что талант есть ни что иное, как труд, каждодневный, беспощадный, на износ. Твои мытарства в науке оправдывали скудное существование, отсутствие заботы о себе, – ты всегда больше заботился об истине, чем о карьере, поэтому жизнь пестовала тебя, любила, разрешала заглядывать в свои тайники. Природа одарила тебя умом и сообразительностью, знания сделали из тебя смышленого малого, память закрепила в голове связь сущего. Ты стал тем, кем хотел: настоящим ученым, оспорить невозможно. Твои труды, благодаря близости к истине, приобрели известность, на них стали ссылаться. К тому же из узкоспециальной области ты вышел в общезначимую на уровне поисков развития сознания и общественного бытия.
Высокий мужчина подошел к столу, налил себе в стакан минеральной воды, выпил.
–   Все это так. Ты доволен всем. Да. Но то, что создал я, может изменить все твои понятия, опровергнуть или, наоборот, подтвердить открытия и догадки. Не буду долго искушать, скажу лишь, что выбрал именно тебя потому, что знаю давно, знаю твое желание познания истины. Ты, помнится, горел этим с молодости, да и сейчас в груди не остыли великие порывы. Взгляни, – высокий мужчина сбросил покрывало со стола, и взгляду предстало нагромождение различных приборов, открытых микросхем, ряды тумблеров и датчиков. В центре всего расположения находился динамик или по крайней мере то, что напоминало обычный динамик, такое же элипсоидное, вогнутое и довольно-таки хрупкое.
– Не буду рассказывать, как я достиг этого, как возникла идея о создании подобной установки. Ты знаешь, мысль – субстанция неуловимая и зачастую кратковременная, – все давно стерлось из памяти. Сохранился только принцип. Обрати внимание, этот прибор, – он показал на черный ящик, – позволяет любому перенестись в прошлое за считанные минуты.
– Машина времени?
Изобретатель усмехнулся.
– Называй, как хочешь, смысл от этого не изменится. Только сразу скажу, перемещение тела в пространстве и времени – досужие вымыслы фантастов. Я работаю исключительно с человеческим мозгом. Моя установка позволяет проникнуть в прошлое посредством сознания. Не кажется ли тебе это реальным разделением души и тела? Как у древних. Существует лишь сознание, идет работа мозга со всеми ощущениями, – технология будущего! Прибор, напоминающий динамик, позволяет всего лишь обособить мозг от посторонних шумов разной природы, которые могут помешать тебе сосредоточиться. Вот, по сути дела, в двух словах и всё.
Высокий мужчина сложил руки на груди и с любопытством уставился на собеседника.
Тучный мужчина, не отрывая взгляд от установки, ловил каждое слово лаконичной речи друга и товарища. На его лице отразился беспорядочный рой мысли, шла напряженная работа мозга, и, было видно, что он пока не в состоянии переварить услышанное.
– Сам-то ты уже опробовал аппарат в действии?
– Хотел бы побеседовать с Эйнштейном или Теслой, но одному, без контроля со стороны, внедряться в чужое сознание я бы не советовал. Но можешь не сомневаться: машина работает как часики. К тому же с тобой никаких происшествий произойти не может: я буду контролировать все твои жизненные показатели, в случае каких-либо отклонений, сразу выведу из критического состояния. Что касается особ, с которыми ты столкнешься, – они совсем не будут видеть тебя: общаться будешь с ними исключительно посредством сознания, присутствовать в их голове, как мысль. Что-то родственное телепатии, но на расстоянии временных отрезков различной продолжительности. Решайся!
Тучный мужчина немного помялся.
– Велик соблазн, но все же… Нужно подумать. Всё так неожиданно…
– Как скажешь. В любое время дня и ночи я к твоим услугам. Надумаешь, – прошлое в полном твоем распоряжении!
 
* * *
 
Соблазн действительно был велик, а времени для осмысления не так много, – мало что может произойти! Значит, все текущие дела – к такой-то матери! Единственная проблема – в какое время переместиться. Несомненно, это должна быть чрезвычайно важная, значимая лично для него эпоха.
Профессор Солодовников заперся у себя в кабинете, достал пухлые папки прежних исследований, стал заново пересматривать их.
Следует сказать, что почти вся его научная деятельность была посвящена философии сознания. 
Вопросы становления и развития сознания занимали его еще в молодости. Он буквально зачитывался различной литературой по психологии, психиатрии, психоделии и философии, пытаясь отыскать ответы на интересующие вопросы. Но если тогда он несколько идеализировал человека, то к настоящему пришел с пессимистическим багажом. 
Отрицая довлеющее влияние на развитие биологического, он все чаще находил в людях проявление его. Казалось, общество никак не в состоянии устранить в человеке низменные, приземленные черты, к коим Солодовников относил жадность, зависть, стремление к лидерству, беспричинную злость, недоверие и прочее в том же духе. 
Внимательно изучив Фрейда и неофрейдистов, Юнга и его последователей, современных исследователей, Солодовников нашел, что в чем-то солидарен с их выводами, в чем-то нет, – не удивительно. И все же, суть человеческая оказалась гораздо сложнее, и охватить весь спектр его разнообразного поведения невозможно даже всем школам и теориям, интересующихся данной проблематикой. Тогда, поняв тщетность своих поисков, параллельно, лет, эдак, пять-семь назад, он увлекся толкованием древнегреческой философии. Доступ к материалам, знание древнегреческого, латинского и арабского языков позволили ему успешно заниматься поставленной перед собой целью
Из разнообразного количества мыслителей прошлого он заинтересовался Анаксагором, основоположником афинской философской школы, одним из близких друзей Перикла и учителем Эврипида, найдя в нем что-то созвучное своему мышлению, хотя однозначно Солодовников не смог бы ответить, почему.
Предложение профессора Ивлева озадачило ученого. 
«Я мог бы не поверить, – размышлял он, – однако не верить ему, – значит, перестать верить себе». 
Ивлева Солодовников знал давно, как знал и проекты, над которыми тот работал, но он и мысли не мог допустить, что он основательно занялся проблемой времени. И вот, наяву, результаты его исследований. 
Десятки лет потратив на решение одной из самых искусительных загадок человечества – поворот вспять времени, – он тем не менее сохранил невероятную выдержку, не сообщив никому о результатах своей работы. Мало того, сокрыв открытие от людских глаз, доверившись лишь ему, близкому другу. 
Солодовников сомневался, смог бы он, если бы такое случилось, так бескорыстно пожертвовать своим фундаментальным открытием. Скорее всего, – нет. И все же, Ивлев лишь ему предоставил право первому перенестись из настоящего в прошлое. Целесообразнее было бы… Хотя, о каком целесообразии может идти речь? 
Солодовников был ошеломлен: какое открытие! Можно все людские догадки, идеи, находки перепроверить одним махом, даже не выходя из кабинета! Появиться в прошлом и увидеть все воочию. Не воспользоваться такой возможностью было бы просто непростительно!
Солодовников набрал номер Ивлева и произнес всего лишь два слова:
– Я согласен…
 
* * *
 
Профессор Ивлев давал последние наставления: 
– Только аппарат выйдет на полную мощность, представь время и местность, в которую ты желаешь перенестись, и ты тут же очутишься на месте. Лучше закрой глаза. Ты устранишь воздействие посторонних факторов на твою нервную систему и лучше сосредоточишься на происходящем. Встретишь человека, с которым ты захотел бы поговорить, задай ему вопрос. Этот вопрос он воспримет как свой собственный, возникший в его подсознании. Так и все остальное. Человек будет размышлять, но все его мысли пройдут и через твой мозг.
Ивлев похлопал товарища по плечу.
– Волнуешься?
– Есть немного, – ответил Солодовников. Сердце его готово было вырваться из груди.
– Сосредоточься. Начинаем!
Ивлев включил тумблеры пульта управления, вспыхнули лампочки, в динамике раздалось легкое потрескивание.
Солодовников закрыл глаза и представил высокие белоснежные стены на берегу неуемного Геллеспонта, огромный порт со множеством различных кораблей, неподалеку, в небольшой долине, изнеженные на солнце виноградники. Несомненно, это Ла́мпсак. город, где родился Приап. Солодовников сразу узнал его. Здесь провел свои последние годы Анаксагор. А вот и сам философ, опустивший ноги в беспокойные буруны. Взгляд его, задумчивый и печальный, устремился в бесконечную даль. И Солодовников, покоряясь неизвестной силе, почувствовал, что сознание этого человека стало его сознанием. 
В памяти Анаксагора (и Солодовникова) обрывками пронеслись Клазомены, где он родился, Афины, где прошли его лучшие годы. Он вспомнил приятные вечера, проведенные с Еврипидом и Фидием в обществе несравненной Аспазии, жены Перикла.
Вспоминал про свое изгнание из Афин, безжалостный остракизм. Даже его близкий друг Перикл не смог воспрепятствовать своим недругам. Чудом избежав смертного приговора, Анаксагор бежал и остановился здесь, в богатом торговом полисе. 
Граждане Ла́мпсака гордятся своим приемным мудрецом, помогают ему, чем могут, и все же неспокойно на душе, – время уносит в небытие мысли. Короткий век, а сколько еще не разгаданного, не осмысленного. Успеет ли он распознать этот мир, Вселенную от бесконечно малых величин до бескрайних и непостижимых?
«Вместе все вещи были, беспредельные и по множеству и по малости. Ведь и малое было беспредельным. И когда все вещи были вместе, ничто не было различимо из-за малости…»
«Может ли быть такое?» – спросил себя Солодовников и тут же получил утвердительный ответ Анаксагора:
«Стоит ли понимать мир, если заранее знаешь, что понять его не можешь, – до того он бесконечен? Сможет ли человеческий разум проникнуть в эту бесконечность?..»
И еще. Вопросы, вопросы, вопросы. Солодовников мысленно задает, философ отвечает. Так явно, будто Анаксагор размышляет сам по себе, а не внешняя сила заставляет это делать.
Вопрос за вопросом, память работает на износ, голова в таком напряжении, что, кажется, начинает дымить; подскочили пульс и давление, Солодовников сдавил пальцами виски. Ивлев заметил это и выключил аппарат.
Солодовников устало откинулся на стул, он все никак не мог вернуться к действительности, не мог даже открыть глаза. Но Ивлев знал, – он уже здесь, поэтому тихонько похлопал по плечу.
– Отходи, Петр Николаевич, отходи, возвращайся, я тебе пока чайку заварю.
Ивлев удалился на кухню. Но Солодовников, поднялся и побрел к выходу. Он ничего не видел перед собой, то и дело натыкался на мебель, стены. Мысленно он все еще пребывал далеко, на тысячу лет позади.
Не обуваясь, не захватив пальто, в тапках хозяина и свитере Солодовников спустился по ступенькам подъезда, пошел по освещенной тусклыми фонарями ночной улице.
Он все никак не мог прийти в себя. Долгая беседа с греческим философом убедила в несостоятельности всех его предположений. Практически все, что он написал за свою долгую научную деятельность, все, чем гордился: невероятные догадки, красивые стройные теории, – все разом обрушилось. Понятия Космоса, Разума, Человека в представлении древнегреческого философа и в его, Солодовникова, представлении различались, как небо и земля.
«Я понимаю, – думал Солодовников, – недостаток работ философа, отрывки его сочинений и других авторов, – все меня вело к ошибке, но не к такой же!»
Еще раз перелистав свои черновики и конспекты из Симпликия, Плутарха, Секста Эмпирика, Афинея и других, у которых сохранились отрывки сочинений Анаксагора, Солодовников нашел, что они и на десятую долю не раскрывали все то, о чем в действительности мыслил философ. Всюду недосказанность, двусмысленность, догадки. Но ведь некоторые из них сами беседовали с мыслителем и – тоже до конца не поняли его! Что же тогда говорить о нем, Солодовникове, человеке, отдаленном от эпохи Перикла не одним веком? Смогли бы они нас понять, предоставь мы им десятую часть наших открытий?
И все-таки, как ему теперь быть? Что делать?
Солодовников впервые за последние шесть лет не смог заснуть.
Будучи молодым, он с жадностью поглощал труды древних, до хрипоты спорил с преподавателями на лекциях, бессонными ночами глотал книги. Потом повзрослел, остепенился, почувствовал опору, успокоился, перестал спорить и возражать, отстаивая свою точку зрения. Стал считать, что ошибиться может всякий, и чем больше опыта, тем меньше ошибок. Отдал право признавать ошибки тем, кто обладал большим опытом.
«Интуиция – грош, – бахвалился перед учениками. – Опыт – мать всех догадок!»
Но вот пришло время выбора. Или все, или ничего. Потрясающая догадка или банальная истина?
Солодовников не знал, что предпочесть. 
«Рассказать кому о своем разговоре с Анаксагором? Кто поверит? Примут за сумасшедшего. За мной и так наблюдались случаи срывов, а тут еще какой-то древний философ, с которым я, будто бы, посредством сознания и машины времени общался. Опубликовать статью о новом, чуть ли не зеркально отраженном предположении касательно учения мыслителя, спросят: что это у вас, голубчик, вчера на ногах, а сегодня на голове? Опять конфуз. Достаточный, чтобы им воспользовались недруги и сместили его с кафедры. Только и ждут, когда облажаюсь и уйду на пенсию. Всё издеваются, смеются за спиной: долго ли, старик протянет?
Предполагал ли я, вступая на стезю науки, что встречу такое отношение? Настоящее людоедство, борьба за место под солнцем. Сам поедал, теперь опасаюсь, что съедят меня. И эта доверительная беседа с философом, опубликуй я ее, тут же станет разящей стрелой в мою сторону. Промолчать? Сдержать в себе? Разумнее; под стать настоящей мудрости: знать истину и скрывать ее от всех? Истина для слабого человека – хуже правды, ведь правду можно снести, ополовинить; правда настолько коварна, что, вроде, есть она, а кажется, и нет. Вчера была правда, сегодня правда, а все ж разные они, эти правды, а порой и опровергающие друг друга. Лишь истина одна единственная, истинная суть вещей.
Скажи я правду, как думаю, – буду ли прав? Я ведь раскрою только свою правду; истину же утаю, чтобы настоящая правда не стала кривдой. Никто не узнает, не поймет и не домыслит. Такая уж она хитрая вещь, эта правда, – ей просто верить надо, не размышляя над ней, не то превратится в истину. А там, глядь, и нет человека – исчез, угорел в лучах истины. Или кто другой его за истину уничтожил, за свою временную правду».  
Солодовников не знал, что и думать, что делать в свете открывшегося. На следующий день на работу не пошел, отпросился, ни на один звонок отвечать не стал, бродил по квартире, как помешанный. Наконец сморило его, уснул Солодовников и видит, что очутился на огромной площади. Афинская агора? На весь небосвод – Парфенон. А у подножья, прямо на ступенях, сидят в белых туниках люди. Среди них – Аристотель в обшитом золотой каймой одеянии с рукавами, Сократ в бросовой хламиде; Анаксимандр, Пифагор, Солон, Демокрит, Эмпедокл, Анаксагор и множество других, коих даже Лаэртий забыл упомянуть в своих «Изречениях». Поднялся Платон, суровым взглядом обвел присутствующих и, уставившись в упор на Солодовникова, произнес:
– Граждане свободной Эллады! Вот перед нами один из тысячи так называемых ученых своего времени. Позвольте первым метнуть в него камень!
И тут же, не дожидаясь Платона, все разом метнули в Солодовникова свои камни.  Ни один не пролетел мимо, а какой-то угодил ему прямо в лоб, и… Солодовников проснулся. 
 
* * *
 
От доклада на семинаре он отказался. Это оказалось настолько неожиданным, что коллеги заволновались, – иностранные гости, цвет российской науки, – все только и ждут обобщающего выступления Солодовникова. За этим выступлением тянулась дорога в Академию, профессора заранее поздравляли с успехом, верили в его звезду, – и вдруг такой казус.
Руководитель семинара просто отказывался понимать причины, побудившие ученого к отказу. 
– Я понимаю, – говорил руководитель, – бывают моменты, когда всему перестаешь верить. Депрессии, стрессы, – необходим покой. Но позвольте, дорогой, от чего у вас усталость? От каждодневного труда? Так вы давно к нему привыкли. Зачем остановили набор книги? Это же обобщение вашей двадцатипятилетней работы. Фундаментальное исследование! Успокойтесь! Ваши волнения – просто обычная истерия, совсем как у гимназистки. Бросьте заниматься ерундой и самоедством, отдохните несколько дней и – за дело. Многие верят в вас, в ваш талант, вашу чистую мысль.
Солодовников скривился. Тошнота подступила к горлу.
«Боже, как гадко! ”В вашу чистую мысль…” Противно слушать!» 
Скрыться, бежать, с глаз долой! До невозможности накаленная атмосфера, – она постоянно вокруг, словно сознание от напряжения расширилось и начало разрывать мозг. Безудержное разделение тела и духа, вызванное парадоксом: еще неделю назад в непогрешимость ложной теории верили все, а ныне он, носитель ее платформы, как никто знающий крепость ее здания, пребывает в сомнении. Из гамлетовского «быть или не быть» выбираешь оба первоначала. Оба! Вот она, современная трактовка человеческой души: «Быть, чтобы не быть!» 
Как там у Юнга:
«Мы живем во время величайшего беспокойства, нервозности, напряжения, растерянности и бесцельности».
«Сколько же нас на земле, таких вот двуличных, двуручных, живущих во свое удовольствие? Во свое! – продолжал думать Солодовников. – Все, сколько нас ни есть, соединившись в единое целое, уверенно движемся вперед. Упорные люди. 
Мои современники, – я знаю этот ваш твердый шаг. Вы даже гордитесь им. Каково! Вперед! Выше! Четкой поступью к заоблачной цели! Раз-два! Раз-два! Сметаем все, мешающее жить. Прочь с дороги! Долой отсталость, непонятность, неясность, – равно неуверенность в завтрашнем дне. Очистим мозги! За нас разжуют истины пресса и телевидение. Отныне вся политика, экономика, мораль и философия доступны и открыты. Вот он свет, – не нужно щуриться! Вот она ясность, – к чему напрягать извилины?! К черту всё!»
«Риск, с которым сталкивается современный человек, заключается в том, что однажды он может проснуться и обнаружить, что пропустил половину своей жизни», – подметил тот же Юнг. 
«Но, я так не хочу. Мне давно не двадцать пять. Пусть будет, как было! Будет, как есть!»
Солодовников набрал номер издательства и, услышав на другом конце провода голос редактора, твердо сказал:
– Изменений и дополнений больше не будет. Отправляйте книгу в печать…