Исповедальная проза
|
Давно это было. Но запомнилось как, может быть, судьбоносная страничка моей биографии – дочери века. Где-то к исходу хрущевской оттепели парторг факультета, брат известного космонавта Николай Трофимович Попович, вручил мне, молодому беспартийному заведующему кафедрой, анкету, открывающую путь к карьерному росту. Много лет дорога в рабоче-крестьянскую Коммунистическую партию интеллигентской «прослойке» была закрыта.
Новый ленинский призыв в партию не предвиделся, хотя желающие примчались бы на полусогнутых: доверие власти к владельцам партбилета было безграничным, привилегии и возможности тоже. Не сомневаюсь, что парторг предварительно проконсультировался с партийными боссами. В их глазах, наверняка, я была белая и пушистая: заседания кафедры проводились регулярно, успеваемость по ее предметам была высокая, отчетность на уровне. Я регулярно печатала статьи в столичных журналах и выступала на научных конференциях. А еще активно и бесплатно сотрудничала с обществом книголюбов и «Знанием».
Протянув руку за анкетой, не могла я честно сказать, что о такой великой милости я никого не просила. По профессиональной привычке, даже вспомнился персонаж стихов Маяковского, бравший в руки советский паспорт, как бомбу, ежа, бритву, змею... Анкета была как анкета: фамилия, имя, отчество, пол, национальность, дата и место рождения, социальное происхождение и социальное положение, владение иностранными языками, | родственники за границей, пребывание на оккупированной территории, адрес, семейное положение. Кажется, все.
В те годы анкеты заполнялись чуть ли не с начальной школы. В графе о родителях-служащих я писала, что они разведены. А мама прошла всю войну в армии и врачом в ЛИЗД. О судьбе отца, которого увезла в Ленинград женщина не моложе, не красивее, не умнее мамы, но с дипломом о высшем образовании, я узнала в эпоху «позднего реабилитанса». С мамой встретился приехавший в наш город собирать документы о стаже уцелевший в живых коллега отца, проходивший с ним по одному судебному процессу. Из их группы расстреляли только отца, главного технолога «Лензоса» – военного предприятия оптического стекла.
Доносчик, написавший, что отец хранил в ящике письменного стола план завода, получил его должность и квартиру. На встрече через много лет с выжившим коллегой отца, он плакал пьяными слезами, икал, пускал сопли и бормотал, что не его вина, а роковое заблуждение эпохи. Фамилию мерзавца, опасаясь моего максимализма, как и фамилии дамы-похитительницы, мама никогда не назвала, хотя умерла та за полгода до расстрела отца.
Из ленинградской прокуратуры после моего запроса мне прислали формальную отписку о посмертной реабилитации отца в связи с отсутствием состава преступления. И все. Разговоров о партии и «партийных» в нашей семье избегали. Но что мне было делать с навязанной мне из лучших намерений анкетой? И я попросила у парторга три дня на размышление.
Смущаемая внутренними сомнениями, я хотела услышать совет, точнее подтверждения моей позиции от тех, кто был, в моих глазах, воплощением житейской мудрости, опыта, совести, благожелательности. Утром я уехала в областной центр к моему старому другу, вузовскому наставнику, заведующему лингвистической кафедрой. Это с его совета, подачи,благословления я взвалила на плечи груз кафедрального бремени.
Мой мудрый друг, не спрашивая об источнике моих сомнений, доступно объяснил мне, что у партии есть своя элита и свой плебс. Заведовать кафедрой я могу, будучи, как и он, беспартийной. В силу объективных и субъективных причин быть мне по воле судьбы скорее всего в плебейском большинстве: платить партвзносы и нести общественные поручения на факультетском уровне. Приятно иметь дело с трезво мыслящим человеком!
На следующий день я была в Москве и в профессорском читальном зале библиотеки имени Ленина разыскала своего бывшего научного руководителя. Со времен аспирантуры он, тогда профессор Академии общественных наук при ЦК, был для меня воплощением ума и высочайшей порядочности. В конце его рабочего дня мы добрались до Арбатской площади и устроились на скамейке, созерцая остроносый гоголевский профиль. На плечах великого сатирика доверчиво ворковали голуби. Раздражала надпись на постаменте памятника: «от советского правительства...» И лезли в голову строки: «... Нужны подобрее Щедрины и такие Гоголи, чтобы нас не трогали».
Вместо прямого ответа-совета на свой вопрос я услышала историю вступления шефа в партию. Повернувшись ко мне, он строго смотрел на меня очень светлыми, как говорили его злейшие друзья, «рыбьими» глазами. После окончания ИФЛИ и защиты кандидатской диссертации он заведовал кафедрой в Вологодском пединституте, В октябре 1941 года, когда фашисты рвались к Москве, его вызвали в партком: написать заявление в народное ополчение и в партию.
Стиснув зубы, с сознанием суровой необходимости, неизвестности и обреченности он написал два заявления. С ополчением, видать, поспешали медленно. Враг был отогнан от столицы дорогой ценой: окопы были забиты трупами ее защитников. А тут появился приказ Сталина – ученых с научной степенью пока пушечным мясом не делать. А заявлению в партию, поданному в такой суровой ситуации, был дан ход. Черту под разговором подвел вопрос шефа:
– У Вас есть веские основания принимать столь серьезное решение?
С чувством признательности и душевной легкости я в тот же вечер покинула Москву. Билеты были лишь в мягкий международный вагон. Напившись чаю, мы с попутчиком, как истые пассажиры, попросив у проводника колоду карт, стали резаться в подкладного дурака и травить анекдоты, Боже упаси — не политические! Я учила попутчика раскладывать пасьянс, а он меня – играть в преферанс и девятку.
Я уже готовилась к выходу, когда попутчик на прощанье выдал анекдот, мудрый, как всякое детище многовекового народного опыта. Он содержал категорический ответ на тревожившие меня сомнения:
– Ванька, жениться мне на Маньке? -Не-е...
– Это почему? Ты же ее не знаешь.
– А ежели сомневаешься, надо ли – не надо. Значит, не надо.
Я счастливо рассмеялась. А в понедельник молча, не унижая себя ложью о неготовности к ответственному шагу, вернула парторгу анкету. Умный человек, он все понял и отдал ее грозе студентов Эмме Швыдкой, по кличке Эмма-зверь.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.