Наум Винарский
 Подслушанный разговор

Больница. Три медсетрички в манипуляционной попивают кофе с пирожными.
– Ой, девочки, ну и пациент ныне пошел. Представляете, на прошлом дежурстве ставлю одному хмырю клизму и, когда оставалось влить, примерно, пол-литра, у него изо рта вода хлынула. Я чуть в обморок не упала.
– Вам плохо? – спрашиваю, – а сама еле на ногах держусь. А он, гад, встает, штаны натягивает и огрызается: «Не влазит в меня три литра, так вы, нет, говорите, терпеть надо. И ничем вас не проймешь, вот и набрал в рот воды. Только таким способом вас и остановил».
– Да, что у тебя, Людка! Вот у меня сегодня пациент попался. Заходит такой скромный, стеснительный. Профессором и доктором наук оказался. Самой кафедрой заведует.
Я ему своим басом: «Снимайте штаны, упритесь в топчан и раздвиньте половинки». Все делает, как я сказала, но лицо красными пятнами пошло. Только клизму вставили, как у него запел мобильник. И тут мой профессор такое завышивал. Лезет чудак в карман, достает сотовый и кого-то долго выслушивает, а потом с днем рождения стал поздравлять: «…Уважаемый Николай Федорович, ваши заслуги хорошо известны среди коллег и ученым Запада. Ваша теория обеспечения биохимической потенции в молекулярных процессах заслуживает всеобщей поддержки. Желаю успехов, удачи в деле прославления нашей альма-матер…»
– Ну, думаю, раз пошел матерными словами вышивать, волью еще литр воды.
– Маша, а ты со своим дипломом медучилища ничего не напутала в этой теории?
– Может и напутала, Светка, да разве в этом суть? Всякие видела поздравления, но чтобы с клизмой в заднице, так это впервые.
– Пациент, – спрашиваю я, – а у вас мобильник, случайно, не японский, ведь если юбиляр увидит, то и обидится может.
У меня точно не японский, – отвечает он и бежит в туалет.
Возвращается оттуда веселеньким.
– Эффект великолепный, – говорит профессор, показывая большой палец, и добавляет, – между прочим Кай Юлий Цезарь тоже несколько дел вершил одновременно.
– Кажется, мы засиделись, девчонки, – сказала Люда.
Медсестры встали и разошлись по палатам.
Книжная лавка Я познакомился с Матвеем Борисовичем после того, как со-гласился несколько дней присмотреть за ним. Передо мной сидел грузный, пропахший никотином старик. На нем была грязная ниж-няя рубашка, усыпанная, как и брюки, пеплом от вонючего десяти-копеечного «Памира». Он курил одну сигарету за другой, наполняя дешевым дымом полупустую квартиру. Время от времени Матвей Борисович засыпал, потом, так же неожиданно, просыпался. Видно, в его голове шла непрерывная ра-бота. Просыпаясь, он продолжал начатую историю, причем, от третьего лица, глядя на происходившее с ним, как бы со стороны. Когда Матвей Борисович заканчивал свой рассказ, он смотрел на меня, пытаясь рассмеяться, но с его мокрых губ слетало лишь ко-роткое «ге-ге». Так произошло и на этот раз. Тяжело вздохнув, мой подопеч-ный открыл глаза и сразу же начал говорить: «Эта новость облетела нэпмановскую Москву быстро. – Вы слышали, Гольдштейн стал бароном? – Не может быть! Так запросто какому-то торговцу титул ни-когда не жаловали. – Как вам нравится Матвей Гольдштейн? Он не побоялся плюнуть новой власти прямо в морду. – Да, это жест. Надо же, какой-то еврей не побоялся открыть такую тайну, – судачили между собой люди, приходившие к Матвею в лавку после ее ремонта. Книги здесь продавались великолепные. Чувствовалось, что хозяин знает толк в литературе. Любили заглянуть к нему и сами ли-тераторы. Книжная лавка стала своеобразным клубом любителей прозы и поэзии. За чашкой чая или кофе, в никотиновом дыму они часами просиживали за разговорами. Матвей любил присаживаться к посетителям и включаться в горячие споры. С его мнением счита-лись, и то, что нравилось Гольдштейну, моментально раскупалось. Изредка сюда захаживали Владимир Маяковский и Сергей Есенин. Книголюбы и начинающие писатели это знали, поэтому старались появляться тут почаще в надежде повстречаться с ними. Со временем Матвей стал приглашать знаменитостей к себе в гости, благо его квартира располагалась рядом, в соседнем доме. Чтобы не закрывать в таких случаях магазин, Гольдштейн нанял по-мощника. Если Матвей был крупной комплекции, с большой круглой го-ловой, толстыми губами и выпуклыми, как у рака, глазами, то Ио-сиф, так звали помощника, был небольшого роста и щупленьким. Его вытянутое, с тонкими чертами лицо наполовину пряталось за огромными очками из толстого стекла. Иосиф долгие годы прожил в маленьком местечке, но, тем не менее, проявлял недюжинные по-знания в литературе, что позволило ему быстро сдружиться с Гольдштейном. Дела в книжной лавке шли хорошо. Матвею удалось выкупить две соседние квартиры и расшириться. Ремонт затронул не только внутреннюю часть помещения, но коснулся и фасада. Теперь вход магазина короновала новая вывеска, на которой большими буквами значилось: «Барон Гольдштейн». Вот тогда и поползли по столичному городу пересуды. – Дорогой, откройся мне, я никому не скажу. Как ты стал ба-роном? И куда смотрят большевики? Ты что их и вправду не боишь-ся? – доставали его многочисленные друзья и приятели. Бизнес у Гольдштейна пошел еще круче. Вряд ли в Москве нашелся бы хоть один книголюб, не побывавший в его лавке. Однажды, изрядно выпив с Есениным, он не сдержался. И ко-гда тот задал ему вопрос: «Мотя, ну мне можешь сказать, как ты стал бароном?», он не выдержал и признался. – Коммерция есть коммерция, и требует находчивости. Иосю, моего помощника, знаешь? – Знаю. – Так его фамилия – Барон...»