Марианна Гончарова (1957-2022)

ТАКАЯ ПАРА (монолог)

...Я про них знаю все. Абсолютно все.
Нет, Ева умом понимала, что, конечно, Пава не идеал. Но сердцу разве прикажешь? Не люби Паву! Не люби!!! Так она его очень любила. Очень. И он ее.
Да, Пава был не идеал. Мелкий, сутулый. И нос валялся у него на лице. И уши где-то развевались за спиной. И волосы росли кустами. Но зато чувствительный, тонкий такой, знаете, и легкий, как птица небольшая. Например, пингвин. Ой. Бросьте мне тут... Птица — не птица... Ну гусь! Гусь. Устраивает вас? Он был легкий, как гусь. Можно было, если что, и ущипнуть, и отшлепать его. И места он много не занимал. Свернется в кровати и потеряется. Ева ищет его по всей квартире. Ищет его: «Пава! Пава! Где ты, Пава мой?»
И, как ни странно, от него, такого беспородного, получалися красивые и мальчики, и девочки. Очень даже сортовые дети получалися.
Да, еще беда: он был страшный грязнуля. Наверное, самый грязный грязнуля на планете. Иногда Ева прихватывала его врасплох в ванной и умоляла пылко:
— Пава! Ну ты уже около воды. Ну помойся хотя бы до локтя.
На что Пава, добрый Пава (он так не хотел огорчать жену, он же так ее любил) спрашивал осторожно:
— Откудова, Евочка, до локтя? С пальцев рук — до локтя?
И Ева уже выходила из себя:
— Нет! — кричала она. — С пальцев ног и до локтя! Или хотя бы с головы и до локтя!
И проклинала Паву гневно. Так проклинала эта Ева:
— Чтоб ты не дождал умереть!!!
Вот так. Ужас какая эта Ева. Ох и рот! Ну и рот! Чтоб она маленькая с ума сошла. А то сейчас такая большая, такая красивая, что уже жалко. Но это ж она так любила. Уже как умела. А он, конечно же, страдал.
Но зато он был такой терпеливый, этот Пава. Он так нежно относился к Евиной прабабушке. Когда он перевозил Евину прабабушку, все Черновцы бежали за машиной. Думали, что переезжает свалка. Потому что Пава согласился взять все! Вы не знаете Евину прабабушку. Чтоб иметь с ней дело, надо сначала хорошо покушать. Она захотела взять все свои старые вещи. И даже дубовый стол с конторкой своего прадедушки. Поняли? Дубовый стол по имени Падла. Потому что он занимал полкомнаты, и все бились об углы. Только Пава не роптал, он воздевал очи к потолку и просил, чтобы тихо, а то прадедушка Евиной прабабушки может прогневаться и наслать, например, дождь. На Паву. А Пава воду не любил. Говорила вам про воду?
И еще коты. Это уже Еве надо было где-то добывать другую чашу терпения. Потому что ее — лопнула. Кот Рубль и кошка Два-Рубля. Пава, такой изобретательный, фантазии не хватило, назвал их по цене, которую ему какой-то алкаш заломил за этих тигров. Нет, надо было купить обоих! Так слушайте, Пава объяснил просто. Что он не хотел разлучать брата и сестру. Слышали? А то они бы стали разыскивать друг друга через Красный Крест. На предмет воссоединения семьи! Эти Рубли, эта наглая, шкодливая, вороватая банда порвала всю мебель, разодрала новый Евин кожаный пиджак, уничтожила обои. И Два-Рубля научилася открывать холодильник. А линяли! Как наш старый тополь в мае!
— Пава! — кричала с балкона несчастная Ева. — Вытряхнись, Пава! Ты же увесь у Рублях.
Ну тут уже соседи проявляли недовольство: кому понравится чужое благосостояние? Писали анонимки, и если честно — было про что. Про Еву.
И теперь Ева. Так, Ева. Она окончила цирковое училище. Отделение эксцентрики. И, конечно, сначала работала в литейном цеху нашего авиационного завода и делала плуги. И этими плугами Ева обеспечивала Кубу. Но вы же не забывайте про Евино образование. Вскоре она уже стала работать почти по специальности. Гнать самогон из томатной пасты. В лаборатории завода. А так, по мелочам, штамповала на том секретном, всем Черновцам известном ракетном станке ТСП-753 дробь 79 крышки для закруток. Продавала соседям.
И спрошу я вас: что, они плохо жили? Ну да, Ева выпивала по чуть-чуть от нервов. Бывало, шлепнет — и теряет челюсть. Но это ничего. У нее было две. Одна запасная. Та потеряется. Эта найдется. Пава очень огорчался и иногда говорил ей:
— Ева-Ева...
Ничего. Зато она хорошо зарабатывала. И Пава тоже, в профсоюзе там кем-то. Списки проверял. И еще числился матросом-спасателем на Пруту. Старшим. Нет, ради Бога, плавать он не умел. Боялся. Я про воду же говорила.
А теперь скажите: почему этот суд? И почему они, Пава и Ева, разводятся на старости лет?! Когда уже надо держаться вместе и на всякий случай где-то поблизости иметь стакан воды. Чтоб подать. Конечно, можно одному бросить пить, а другому начать мыться. Но бывают разве люди без недостатков? Они говорят — хотят пожить по-человечески. Нет, вы послушайте, они хотят пожить... по-человечески... Ай, дураки-дураки... Вот дураки... Такая пара... Такая пара...


КАПЕЛЮШКИ, ПАРАСОЛЬКИ И ДОЖДЬ В ЧУЖОМ ГОРОДЕ

Не знаю, как у вас, а вот у нас в Черновцах женщины могут говорить и говорить, говорить и говорить…

1
— Нет, ну вы заметили, как они во всем разбираются?! Они все знают лучше!
— Да… Как управлять страной…
— Как играть в футбол…
— Как водить автомобиль…
— На что ловится рыба и где…
— Что нужно женщине…
— Вот-вот!
— И чуть что — «Я же говорил»! Я же говорил! Кто так бьет?! Кто так ездит?! Кто так ловит?! Что тебе не нравится? Чего же ты хочешь?!
— Да. Они ничего не умеют.
— Но они знают — как.
— А эта их самоуверенность! С ума можно сойти от такой наглости. Лохматый, небритый, чешется, но интересуется на всякий случай: «А что вы делаете сегодня вечером?..»
— А я недавно прочла объ-явление в разделе знакомств: «Познакомлюсь с интеллигентной женщиной не старше тридцати, без вредных привычек, ласковой и нежной, чтоб владела хотя бы одним иностранным языком и любила возиться в огороде». Вот специально решила познакомиться, специально! Позвонила. Умора, девочки. Спрашивает: «А языков знаете каких-то? А помидорную рассаду надо пересаживать когда? А что-то голос у вас староватый… А вес у вас какой? А квартира?..» Слышите, девочки? Назначила встречу в центре города. А сама побродила вокруг, чтоб понаблюдать. Смотрю, пилит дроля ненаглядный, аферист брачный, чешет мелким скоком. Мама моя дорогая! Крошечный, пегий, задрипанный и зубов не хватает. Несколько горстей. Так хотелось подойти и даже не по физиономии врезать, а отшлепать растоптанным тапком моего мужа по заднице.
— Кстати, тут один хвастался про свою племянницу. Ой, говорит, у нас в городе всего два специалиста по продаже туалетной бумаги. Всего два. Монополия такая. Так вот — наша Риточка ухитрилась выйти за одного из них!
Была я у них на свадьбе. Невеста — в красном. Родители — в черном. В белом был только жених и все официанты. Невеста все время колебалась в выборе, с кем ей целоваться. Тем более, что официанты — такие все красавцы удалые! А жених… Ну, не уродился… Но зато магнат. Держит рынок пипифакса. Повезло девочке. Настоящий мужчина. Главное, теперь в доме туалетной бумаги — завались!

— А мой пришел такой грустный, уставший. В тарелке ковыряется еле-еле. Думаю, развеселю его. Говорю: «Гришенька, ну, Гришенька, — говорю, — курица живет два года. Так? А сколько лет живет полкурицы? Ха-ха-ха! Ну?
Сколько лет живет полкурицы? Ну, Гришенька? Ха-ха-ха?! Да, Гришенька?!»
— Ну? Развеселила?
— Как бы не так! Задумался! Стал высчитывать. В уме. Светильник разума…

— А мой литератор вчера Генку в садик повез на санках. Это после творческой встречи, где они хвалили друг друга, пили и братались. Повез. Генка уснул в санках, вывалился в снег. По-спал, проснулся и обратно домой пришел. А этот приперся в садик, заглядывает в санки… Воспитательница Марта Григорьевна: «А где мальчик?!» А этот — слышите, девочки! — а этот: «А был ли мальчик?..»
Вернулся домой, посадил Генку в санки, поволок. Генка потихоньку вылез по дороге, опять домой притопал. Открываю — стоит в дверях, румяный, сопливый и непобежденный. Этот подарок, мой муж, опять в садик является с пустыми санками… Марта Григорьевна на него уже с интересом: что это он ходит туда-сюда, такой задумчивый, мечтательный, с санями… А этот только руками разводит: мол, я же помню, что сажал… А Марта ему: «Может, вчера?» Он так легко согласился: «Может, и вчера…»
Ходил так несколько раз, санки выгуливал. Так Генка дома и остался…

— Мужчины, скажу я вам, вообще-то народ понятливый. Если им все доступно объяснить.
Вот, например, наш сосед. Машину себе купил. Битую, драную, но с бортовым компьютером. Этот компьютер бортовой, если давать задний ход, орет: «Осторожно — задний ход! Осторожно — задний ход!» И все. Больше ничего не умеет. Но орет. Громко. Особенно в шесть утра, когда мы еще спим.
Я очень спокойно: «Доброе утро, Вася, дорогой, как жена, как дети, Вася? Да-да, — говорю, — а как же, слышали, слышали! Мы уже все знаем, да, у тебя на машине бортовой компьютер, мы уже все-все в курсе. Очень круто, это очень круто, бортовой компьютер, Вася. У нас спрашивают: а кто это у Васи из машины орет как умалишенный? Как идиот орет, Вася! А мы всем отвечаем: так это же у Васи бортовой компьютер! И все: о-о-о! У Васи — бортовой компьютер?! О!!! Как круто!.. Но ты не хочешь его отключить, Вася? Или хотя бы не давать задний ход во дворе? Или давать, Вася, но после восьми утра, Вася, потому что я разобью, Вася, и твой бортовой компьютер, Вася, и твою таратайку, Вася, и твою башку, Вася, и окна в твоей квартире, Вася, если эта твоя ржавая пришибленная сволочь, Вася, еще раз гавкнет в шесть утра про задний ход, Вася!!!»
И знаете, девочки, так мы с ним хорошо поговорили, такой он понятливый парень оказался… Кивал, кивал… Все понял. Тихо утром во дворе.

— А мы в театр вчера ходили. На мюзикл. Про киллера и его жертву. Главный герой — танцующий холодильник. Большой. Двухкамерный. «Норд». Кок такой, начесанный на лоб. Рот не туда разевает — мимо фонограммы. Ему даже не аплодировали в конце. А ей зато все мужчины кричали «Браво!». Все. Она, знаете, взяла и обнажилась. Вот так: обнажилась — и всё. Даже не по сценарию. И все мужчины: «Браво! Браво!» А пела и танцевала примерно так же, как и холодильник. Но у нее такая красивая форма груди, что все кричали «Браво!».
— Да? Грудь красивая?
— Угу.
— Где же герои, дуэлянты, рыцари, где искатели истины, мудрецы, шуты, философы… где королевы, джульетты, дворянки, коварные леди?!
— Остались киллеры и обнаженные махи…
— Да-а…

2
Думаете, раз женщины — так только о мужчинах?
Вот если сидит в кондитерской компания девочек… так примерно от двадцати до девяноста двух лет… И оживленно — кистями рук, и поводят плечиками, и глаза за челку закатывают… Это они о чем? О мужчинах? Ха!
А о чем?
О политике? О погоде? О болезнях? О футболе?
Ну вот еще выдумали! Что вы… Это о важном! Это о капелюшках. Так у нас называют шляпки.
Есть у нас шляпница — полька Марыся. Поэт… Таких капелюшков нет больше ни в одном городе мира: моделька «Маленькая мама», или «Кокетка», или «Прогулка», или «Панночка», или «Весенний ветер», или «Шоколадка», или «Дождик в Кракове», или «Княгиня Ольга». Боже мой, боже мой, как же это важно! Как это важно!
И о перчаточках, и о туфельках-черевичках, и о парасольках (так у нас называют зонтики). Чтоб парасольки и черевички — в тон капелюшкам. Ну и о главной мечте… Обсуждали бы и обсуждали… Сейчас все замрем, девочки, — и еще раз… Итак…
— Чтоб мелкий нарядный бисерный дождик в чужом красивом маленьком городе…
— Чтоб парасолька с рыжими осенними листьями…
— Капелюшек «Дождик в Кракове» в тон…
— И черевички удобные из хорошей кожи…
— И перчатки строо-о-го по руке… Это важно.
— Да-да… И чтоб вечер…Чтоб умытые мостовые…
— Чтоб кованые чугунные фонари…
— Чтоб теплый дом…
— Запах ванили…
— Корицы…
— Кофе…
— Да-да…
— И никуда не спешить…
— И твои дети повзрослевшие рядом…
— И тоже чтоб никуда не спешили…
— И большая добрая собака цвета меда…
— Можно… И нет телевизора и газет…
— Точно…
— Ну и главное, да? Девочки?..
— Да. Чтоб понимали.
— Чтоб на самом деле, наконец, понимали, что нужно женщине…
— Чтоб понимали…
— А женщине… Ей нужно совсем немного…
— Чтоб понимали.
— Да-да… Чтоб понимали. И все.
Потом — помолчать. Погладить пальчиком кофейную чашечку, подумать, переглянуться, улыбнуться… Вздохнуть понимающе…


ПРО ПОЛИКАРПОВНУ

1.
Жена профессора-лингвиста Якова Борисовича уехала в санаторий подлечиться, оставив дом и своего рассеянного восьмидесятичетырехлетнего мужа на Поликарповну, помощницу по хозяйству.
Яков Борисович работает у себя в кабинете. Поликарповна бесцельно бродит по квартире, топая, как каменный гость.
— Поликарповна, что на обед? — спрашивает Яков Борисович.
— Курица.
— Курица? — огорчается Яков Борисович. — Я не люблю курицу!
— Как это не любите? Вы же всегда кушаете...
— Если я кушаю, это не значит, что я люблю! — обижается Яков Борисович.
Через час он выходит к обеду. На блюде валяется маленький, бесталанно разваренный цыпленок. Яков Борисович вздыхает и принимается за еду.
Поликарповна гордо и свысока:
— Ну? Вкусно? Что я вам говорила! Это же не курица! Это песня!
— Да, — соглашается Яков Борисович, — песня. О соколе.

2.
Берта Иосифовна рассказывает, что в санатории попросила у администратора настольную лампу, потому что даже на отдыхе привыкла работать. Администраторша ответила виртуозной бранью, смысл которой: еще чего?!
Берта удивляется:
— Нет, Яшенька, ты слышал?.. Неужели она не понимает, что это не комильфо?! Поликарповна вскипает:
— А вы, Берта Осивна, как дите малое! Сколько языков знаете, а чисто по-русски даже матерное слово сказать не можете!

3.
— Берта Осивна, вчера дали нам, пенсионерам, билеты на Евгения Онегина. Так плакала я, Берта Осивна… Так плакала…
— Почему?
— Один там, которого потом вбили с пистолета, как запоет: «Куда, куда, куда вы удалилися», ну годы его молодые, мол, куда-куда… И рукой показуе куда! Так все наши старички с первого ряда стали оборачиваться, оглядываться, куда это он рукою тыкает. Тоже интересовалися, куда-куда… И я тоже хотела знать, куда-куда эти годы мои делися?.. Так плакала…

4.
Жена Якова Борисовича, Берта Иосифовна, японистка, в свои восемьдесят два года осваивает малайзийский язык. За ужином жалуется мужу:
— Яшенька, ты знаешь, что мужчина по-малайзийски «лаки-лаки»...
— Красиво, — хвалит эстет Яков Борисович.
— А женщина — «пырынпуа».
— Нда-а-а...
— А множественное число в малайзийском языке образуется с помощью удвоения основы. Значит, мужчины по-малайзийски...
— «Лаки-лаки-лаки-лаки»! — радостно догадывается Яков Борисович. — Красиво!
— А женщины — «пырынпуа-пырынпуа»... — уныло заключает Берта Иосифовна.
Поликарповна, досадливо гремя посудой, резюмирует:
— Шо вы хотите, Берта Осивна, баба — она и у Африке баба!

5.
Берта Иосифовна пришла домой после похорон своей знакомой, смотрит на себя в зеркало, подкрашивает губы:
— Поликарповна, голубчик, когда я умру, губы мне накрась.
Поликарповна растерянно стоит в дверях. Ее лицо кривится, а глаза наполняются слезами.
— Ты что, Поликарповна? Ну что ты так смотришь? Прекрати!
— Да не, Берта Осивна, просто я смотрю, каким цветом красить. У вас же этих помад целый ящичок! — ворчит Поликарповна и уходит плакать на кухню.

6.
Муж Поликарповны, ветеран войны, умер десять лет назад. Прослышала она, что ветеранам войны лекарства дают бесплатно. Звонит в аптеку «Ветеран» и осторожно спрашивает:
— Вы лекарства ветеранам бесплатно даете?
Там, видимо, ответили утвердительно.
— А всем ветеранам даете?
Там снова ответили.
Тогда Поликарповна спрашивает тихо и заговорщически:
— А-а... А покойникам?
На другом конце ойкнули и бросили трубку.
— Ясно. Не дают, значит, покойникам, — мрачно констатирует Поликарповна.

7.
Поликарповна приходит домой разрумяненная, радостная и возбужденная. Говорит:
— Слухайте, Берта Осивна!!! Стою на остановке. Темно. Я одна-одинешенька стою... Останавливается машина, и стекло сползает плавненько, медленно, а оттуда хлопчик пьяненький выглядует и говорит: «Женщына, я хочу вас снять!!!» А я не растерялася и отвечаю ему с гордостю: «Молодой человек! Меня нельзя снять! Я уже нефотогеничная».
Ну он потом меня, конечно, разглядел. Но все равно, Берта Осивна, я — грудь уперед, приосанилася, чтоб этот цуцык знал, шо теряет!

8.
Поликарповна повадилась ходить в клуб на собрания конфессии «Врата Сиона».
— Поликарповна, зачем это тебе? Ты же православная, — интересуется Берта Иосифовна.
— А мине там нравится, там старушки собираются, музыка играет, такой кларнет, пирожные дают, и ихний батюшка в черной тюбетеечке, такой молодой ласковый красавец. С зубом золотым…
Подходит воскресенье, Поликарповна сидит дома. Ее спрашивают, а как же «Врата Сиона»? Она сокрушается:
— Я сегодня не пойду, всех пригласили к батюшке на большой обед.
— И что?
— Там будет очень много всякого вкусного…
— Ну?!
Поликарповна мнется.
— Так что ж ты сидишь, не идешь?!
— Э… — печально отмахивается. — Неудобно… Туда идтить — это уже надо верить.

9.
— Театр я, конечно, люблю, — говорит Поликарповна, — только ни один спектакль не могу досмотреть до конца.
— Почему?
— Так нам, пенсионерам, дают билеты за пятьдесят копеек на первый ряд. А из первого ряду на сцену можно смотреть только лежа. А если пенсионер лег, то все, сразу засыпает. Так и лежим все рядком на первом ряду, нарядные старички и старушки, иногда даже храпим — артисты привыкли.

10.
Портрет Берты Иосифовны напечатали в научном журнале. Фотография двадцатилетней давности.
Поликарповна страшно этим гордится. Читает подпись, далеко отставив журнал, любуется:
— Вам, Берта Осивна, сейчас начнут письма писать... Солдаты... Заключенные... А может, и священник какой...
И мечтательно:
— Здра-астуйте, прекрасная незнакомка! Пишет вам летчик-космонавт...