Виктор Некрасовский Луганск


Но все, что было в душе еще не смято.
Упреков нет у меня, тебе скажу: «Счастливый путь
Не надо вспоминать любви, ушедшей без возврата,
Былого все равно уже нам не вернуть.

Да, к прошлому уже не ждать возврата.
Не ждать душе моей весенних гроз.
Как в море корабли мы встретились когда-то
И также разошлись без слов и слез.
Старинное танго

Его мать умерла при родах. Слава богу, сестра его матери в это время кормила грудью свою третью по счету дочку. К ней и отнес Георгий, отец Ираклия, своего долгожданного первенца. Покойной маме Ираклия еще не исполнилось девятнадцать, а отцу тогда было тридцать три. Это был высокий и сильный человек, спокойный и молчаливый. Он, как и его сын, рано лишился родителей, но не опустился. Рыбачил на собственной шаланде, выращивал похожих на черных собак свиней, ухаживал за виноградником, собирал хворост на зиму. Жил как все.

Когда малыша отлучили от груди, отец забрал его в свой дом, построенный из дикого камня еще его отцом. Он обучил его всему, что умел сам. Но этим не ограничился и, несмотря на непредвиденные расходы, отдал его на обучение к попу, чтобы сын его умел читать и писать по-русски и по-грузински. Косматый суровый священник Виcсарион, которого дети боялись как огня, сказал отцу Ираклия, что у мальчика зверская память и отличные способности и может быть стоит подготовить его к гимназии. Отец стал брать его на промысел, когда Ираклию исполнилось семь лет. Так прожили они размеренно и неторопливо до осени четырнадцатого года. В тот проклятый богом день отец взял в лодку новые сети, велев сыну починить старые.

Чинить сети работа кропотливая и утомительная. Был ясный солнечный день, но около полудня высоко в небе появилось крошечное белое облачко. Тетя Тамара, их соседка, встревожилась.

- Как бы не было шквала, как в пятом году.

- Не беспокойтесь, уважаемая. Рыбаки не вышли бы в море, если бы
была какая-нибудь опасность, - успокоил ее Ираклий.

Ираклий не беспокоился за отца. Его отец и не такое видел. Он продолжил свое занятие, и вдруг он услышал крики и посмотрел на море. Впервые он увидел то, о чем рассказывали рыбаки, сидя у греков в кофейне. Мгновенно потемневшее небо и на море невероятно высокий столб, верней воронку, воды, перемещающуюся к берегу. Неожиданно на берегу появился отец Виссарион. Его могучий бас перекрыл шум моря. «Молитесь люди, молитесь, чтобы смерч, наказание божье, прошел мимо нас»!

Но Ираклию и Тамаре этот день принес непоправимое несчастье. Лодки отца и мужа Тамары не вернулись. Трое суток прождали они на берегу, но море не вернуло добычу.

Наступил 1920 год. Ираклию исполнился двадцать один год, и соседи говорили, что он как две капли воды похож на своего отца. Старый грек, покупавший у него рыбу, а в прошлом у его отца, говорил ему:

- Ираклий, время изменилось. Рыбой на нормальную жизнь не заработаешь.
- Я люблю свою работу, отец, и меня моя жизнь устраивает.

- Ты не всегда будешь один, мой молодой друг, а для женщин и детей денег надо много.

- Бог дал день, даст и деньги, так говорил мой отец.

На самом деле Ираклий уже задумывался о будущем. Женщины, конечно, волновали его, но не эти крикливые торговки в вечно черной одежде, которую носили как траур по самым дальним родственникам, казались ему некрасивыми, то есть не такими прекрасными как на картинке от турецкого кофе. Но грек прав. И в самом деле, многое изменилось. Судьбу его Аджарии решали Россия, Турция и Грузия. А пока Батуми стал настоящим центром контрабанды. На своих фелюгах турки привозили все то, что растеряла Россия за время Гражданской войны: кофе, табак, ткани и даже презервативы. Отсюда из Батуми местные ребята тащили все это в Тифлис и дальше. Рассказывали, что в далекой России люди умирали от голода и холода. В Батуми в расплодившихся кофейнях пили кофе, вино, курили прекрасный турецкий табак, на стол подавали сравнительно недорогие пшеничные лепешки, сыр, шашлыки из баранины и жареную рыбу. В кофейнях было шумно. Много пели, крикливо и отчаянно торговались. Ведущую роль в этих операциях играли мудрые греки, обсуждавшие свои дела, не спеша и вполголоса.

В тот день Ираклий возвращался с моря рано. День был удачным во всех отношениях. Улов скумбрии был что надо. Кроме того, попались два катрана. Из них греки изготовляли какие-то лекарства и посему хорошо платили. По дороге он завернул в небольшую бухточку. Там он утопил подарок моря, найденный на берегу красивый, иначе не назовешь, надувной спасательный круг. И там Ираклий увидел ее. Стайка греческих девочек купалась без принятых здесь рубашек, закрывавших тело до щиколоток. У самого Ираклия, как и всех местных, загорели до черноты лицо, шея и ноги до колен, более светлый загар покрывал торс, так как они изредка далеко в море снимали свои рубашки. Но у этих девочек тела казались бронзовыми. Три девчонки были толстыми и некрасивыми, но одна…

Он вспомнил, где он видел ее. Наверно ее представлял художник, иллюстрировавший книгу Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Он видел эту книгу у отца Виссариона, когда учился читать и писать. Когда они увидели Ираклия, они с визгом спрятались за скалу, и он услышал их веселый смех. И только красавица высунула голову из-за скалы и, улыбаясь, взглянула на него и тотчас спряталась.

Не спеша, ему хотелось еще раз увидеть это чудо, он вытащил круг, сел в лодку и уплыл.

Что-то изменилось в размеренной и спокойной жизни Ираклия. Безумно хотелось увидеть снова эту чудесную девчонку. И случай вскоре представился. Ираклий был все-таки необычным грузином. Он практически не пил. Часть винограда он отдавал Тамаре по копеечной цене даже для Батуми, чтобы вдова могла чуть-чуть заработать, часть шла на вино, изготовлять которое научил его отец. В доме заканчивалось оливковое масло, а рыбу, кто знает в этом толк, надо готовить на оливковом масле. Придется идти к греку Халаджи. У него лучшее масло в городе, и грек, как и положено греку, разбирается в вине. У Ираклия было литров сто двадцать - сто тридцать вина четырехлетней давности, хранившееся в огромных кувшинах из обожженной глины, доставшихся ему по наследству от дедушки. Было вино и постарше, но в тот год было много солнца и щедрых дождей, и вино получилось на славу. Погрузив на тачку два тридцатилитровых бочонка, Ираклий отправился к греку, надеясь получить литров шесть-семь оливкового масла.

И вдруг по дороге он застыл как соляной столб из Библии, о которых рассказывал священник, обучавший его грамоте. За невысоким забором из камней на качелях сидела она. Раскачиваясь на качелях и невольно демонстрируя Ираклию крошечные розовые пятки, а временами хрупкие очаровательные коленки, она смотрела на Ираклия и тихонько смеялась. И вдруг помахала ему трогательно тонкой ручонкой с хрупкими поразительно красивыми длинными пальчиками. Она наслаждалась одновременно производимым ею впечатлением на этого красивого и мужественного мужчину и чувством собственной безопасности.

Ираклию казалось, что он потерял возможность двигаться. С трудом волоча ноги, он, наконец, поплелся дальше. Эти непонятные греки умели жить даже в эти нерадостные времена. Ираклий, конечно, не танцевал и вообще греки не любили чужаков у себя, но найдя удобный пункт в тени деревьев, он следил, как танцевала эта девушка. Странно, но он не испытывал ревности, он просто-напросто восхищался как грациозно танцует эта не то девушка, не то ребенок.

Господи, она заметила его. И вдруг она неторопливо подошла к нему. Он только сейчас и наверно на всю оставшуюся жизнь пристально рассмотрел ее. Густые черные волосы, необыкновенно длинные ресницы, загнутые на концах. И глаза! Зеленые глаза, такие яркие, что даже эти волнистые, необыкновенно длинные ресницы не могли затенить их. Если вам приходилось окунуть руку в ночное море и увидеть похожие на искры пузырьки воздуха, то вы поймете, как выглядели искрящиеся смешинкой глаза этой девушки. Глаза цвета моря, когда в штиль наступает прилив.

Она с улыбкой протянула ему свою ручонку и представилась: «Ксения».

- Я… я… Ираклий… я… я…

Она рассмеялась, деликатно вынула свою ладошку из его дрожащих рук и убежала танцевать дальше.

В эту ночь он не мог уснуть. Он понимал, что родители греки никогда не отдадут ему Ксению, если он не станет богачом. И утром он пошел к своему скупщику рыбы.

- Я помогу тебе и сведу тебя с нужными людьми. Но помни: это опасно, парень.

- Я не боюсь и готов на все.

Ираклий действительно никого и ничего не боялся. Его могучее тело вызывало уважение не только у его сверстников, но и у здоровых мужчин доставлявших любые грузы на рынок.

Он нес две поклажи. За это хозяин обещал уплатить вдвойне. Он уже подсчитал, что через два месяца, в крайнем случае, через два с половиной он сможет поговорить с отцом Ксении. Нести было безумно тяжело. Примерно через каждые десять километров устраивали привалы. После второго привала они шли еще полчаса, не более, когда он услышал сухой треск. Жгучая, непереносимая боль пронзила его левую ногу. Все попадали, и он понял, что их расстреливают. Бросив мешки с кофе, он почти пополз в горы. Хозяин грек пополз следом за ним, но не дополз.

- А вот он, - указывая на мертвого грека, - сказал один бандит другому, - Все готовы.

- Греки – неверные собаки, и бог им не помог, - ответил другой, - пора грузиться. Джохар зовет.

Кровь лилась из раны, и боль становилась невыносимой. Чертова пуля раздробила ему кость. Он кое-как перебинтовал ногу, с трудом разорвав рубашку, и, преодолевая боль и часто наступающие обмороки, поплелся назад.

Его подобрала старушка-аджарка, которая везла на телеге с запряженным осликом хворост. Грязная рана вызвала лихорадку и полное беспамятство. Все считали, что он умрет и незачем с ним возиться, но старуха была, слава богу, женщиной упрямой. Только через две недели он открыл глаза. Он ощущал тревожный шум в ушах и такую оглушающую слабость, что было трудно даже пошевелить пальцами. Его отпаивали какими-то настоями трав и какими-то горькими отварами, а на рану старушка прикладывала компрессы с какой-то зеленоватой мазью.

- Мне надо идти, - сказал он чуть слышно, когда боль поутихла, и сознание вернулось к нему.

- Ты еще слаб, парень, и лихорадка может вернуться. Посмотри на себя, - сказала старуха и поднесла к нему зеркало.

Вначале он даже не узнал себя. Исхудавшее лицо, заросшее бородой и черные круги под глазами. Следуя приказу старухи, он провел там еще две недели. Несмотря на то, что время от времени он испытывал легкое головокружение, а нога то ныла, то болела, он начал ходить, сидеть на скамейке в саду, и к нему вернулся аппетит.

Прошло еще четыре дня. Он сидел в саду на скамейке и наблюдал, как старуха работала в саду и на огороде, не в силах помочь ей. Он смотрел на нее и не мог представить, какой она была в молодости. И тогда решил, что он никогда не позволит, чтобы его Ксения трудилась вот так, чтобы ее удивительные ручонки загрубели от работы. Он хочет, чтобы красота Ксении была вечной, а работать он может сам. Безотчетная тревога овладела им, и, поцеловав руку старухи, он пошел домой. Он ушел утром, а вернулся поздно ночью. Да, он был еще очень слаб. Утром он чуть ли не до смерти напугал Тамару. Соседи думали, что он погиб. Тамара сберегла его свинок и даже убрала кукурузу. Она принесла ему молока и хлеба. Наконец он вернулся домой. А утром он поплелся к двоюродному брату отца забрать лодку. И, несмотря на слабость, он поставил парус и отправился в бухту Ксении.
Обессилев, он сидел в лодке, но среди запрятавшихся подружек он не увидел Ксению.

- Девочки, где Ксения? – Хрипло спросил он.

- Нет с нами Ксении, и не будет, абрек, - ответила толстенькая коротышка.
- Подождите, девочки. Я расскажу ему все. Смотрите, какой он бледный и несчастный. А ты, Ираклий, отвернись пока.

Значит, Ксения говорила с ними о нем. - Послушай, Ираклий. Три дня назад уплыла твоя Ксения на пароходе вместе с мужем. Знаешь, он не турок, а француз. Он капитан. Я скажу тебе по секрету, только не выдавай меня, я ходила с Ксенией в ваш поселок. Нам сказали, что тебя убили бандиты. Где же ты был, Ираклий? Если бы ты вернулся хотя бы неделю назад…

Перед свадьбой мы снова ходили купаться. Мы не умеем плавать, а наша Ксения, ее брат научил, плавала лучше парней. Мы даже прозвали ее ундиной, но только без рыбьего хвоста, - улыбнулась она и продолжила, - Ундины это духи моря, так думали древние, Ундины это красивые девушки, не такие как я, но горе мужчинам полюбившим их. Ундинам нужно море, а людям нужна земля. Так вот перед свадьбой она заплыла так далеко, что мы испугались. Мы думали, что она хочет умереть. А потом три дня гуляли свадьбу, и капитан увез Ксению.

Вначале у него потемнело в глазах, а потом поплыли сквозь закрытые веки радужные круги.

Прошло полгода. Штормило. Он возвращался домой после похода в хозяйственный магазин, где торговали парусиной. По давно нехоженой дороге он увидел вывеску «библиотека» на доме бывшего полицмейстера. Честно говоря, он почти забыл русскую грамоту. Он вошел и молча постоял перед столом, за которым сидела пожилая женщина в очках. Ираклий взял наугад тоненькую книгу. Это была «Каштанка» А.П. Чехова. Три дня ушли у него на прочтение этой книжки. Еще несколько дней он находился под сильным впечатлением от прочитанного. Несколько дней спустя он увидел, как две огромные кавказские овчарки загнали в угол отчаянно визжащую маленькую рыжую собачонку. Он отбил ее у озверевших собак, исполненных злобы дворовых собак к комнатным собачонкам, и отнес домой. Все-таки она довольно сильно успела пострадать. Смеясь, он назвал ее Каштанкой. Она проживет вместе с ним до самого начала Отечественной войны. Ласковая, беззаветно преданная ему собачонка будет его единственным собеседником в долгие зимние вечера. Она как будто чувствовала, что зимними ночами его искалеченная нога напоминала о себе ноющей болью и согревала ее по ночам.

Как-то незаметно он почти подружился с библиотекаршей, называвшей его непривычно по имени и отчеству Ираклий Муртазович и подарившей ему толковый словарь русского языка. Следующей книгой для него был замечательный роман «Робинзон Крузо». Это книга для людей деятельных и упрямых. Однажды ему приснилось возвращение Ксении. Этот сон и эта книга наполнили его жизнь новым содержанием. Он верил, что она вернется, а он будет готов принять ее как положено. Он работал исступленно, превозмогая усталость. Здесь будут качели для Ксении, здесь он посадит самые прекрасные цветы для нее. Сюда она обязательно вернется. Она не может не вернуться. Здесь ее ждет любовь. Лом и молот станет его оружием в борьбе с горой у подножья его дома. Он расширил свой участок метров на сто.

Натаскал земли и посадил кукурузу, разумеется, временно. А из выломанных камней расширил свой свинарник и завел двоих овец. Рыбалка теперь прокормить не могла, так как пограничники не выпускали рыбаков в открытое море. Он стал покупать керосин и много читать, и допоздна у него будет гореть свет, удивляя соседей. На войну хромого Ираклия не взяли. Он не любил вспоминать об этом времени. В сорок втором умрет Тамара, а ее дочь тоже Тамара будет теперь его главной соседкой. В сорок третьем умрет библиотекарша Наталия Ивановна, единственный человек на свете, обращавшаяся к нему по имени отчеству.

А после войны город изменился до неузнаваемости. Город стал настоящим курортом, и только на улочках рыбацкого поселка почти ничего не изменилось, хотя электричество и асфальтовые тротуары пришлись по нраву его обитателям.

Я познакомился с Ираклием совершенно случайно. Квартиры в центре нам были не по карману, но мать задалась целью вывезти меня к морю. Какими-то правдами и неправдами моя мать, медсестра, достала две курсовки по сниженным ценам. Добирались мы, разумеется, общим вагоном. И вот, когда мы искали дешевую квартиру, Ираклий помог нам и отвел к своей соседке к тете Тамаре. Мне пятнадцатилетнему мальчику из степного городка Украины было невероятно интересно навещать старика Ираклия, похожего на старого пирата. В его доме мне нравилось все: и растянутые сети, и старинные часы, приблизительно показывающие время, и теперь неиспользуемая керосиновая лампа. Ираклий несколько раз с разрешения мамы брал меня с собою в море.

- Уловы теперь не богатые. Раньше мы уходили далеко в море. Теперь нас туда не пускают пограничники.

- А почему не пускают?

- Боятся, что мы уплывем в Турцию. Тут недалеко.

Прошло несколько дней после нашего совместного похода в море. Ираклий возвращался домой через площадь. Он шел неторопливо, не глядя по сторонам, старый бородатый мужчина семидесяти пяти лет, одинокий и гордый. Шум привлек его внимание. Народ собрался вокруг красивого иностранного автомобиля.

- Ираклий!

Хорошо одетая женщина в сопровождении молодого мужчины направлялась к автомобилю.

- Ираклий, ты не узнаешь меня?

Ком подкатил к его горлу. Стало трудно дышать.

- Ксения. Ксения… Я… Я…, - заикаясь, он не выпускал ее руку из своей.

Ксения рассмеялась, также как и тогда пятьдесят четыре года назад. Потом деликатно и мягко высвободила руку.

- Это мой внук, Ираклий. Густав, - обратилась она к внуку, - познакомься с Ираклием. Это мой старый и верный друг.

Потом они прошли к машине, и она помахала рукой на прощанье.

Я застал Ираклия у печи. Он жарил мясо и рыбу, что-то напевая по-грузински.

- Зови свою мать и Тамару, парень. Сегодня я угощу вас вином, которое изготовил мой отец с наказом выпить его в самый счастливый день моей жизни. Она жива, понимаешь, она жива и счастлива. И она помнит меня, парень.

Спустя много лет я рассказал эту историю моему приятелю поэту, который на мой взгляд писал неплохие стихи.

- Кавказский Петрарка, - прокомментировал он, - Твой герой видел эту женщину, верней девушку всего три раза полвека назад. Так не бывает, дружище. Особенно, с их потребительским отношением к женщине.

- Бывает. Поверь мне, служитель муз, бывает.

Вместо послесловия.
Господи, когда мы откажемся от этих обывательских представлений о народах и нациях. «Русский рабочий ленив». Чушь, дайте ему достойное вознаграждение за его труд, и тогда он построит еще не один БАМ. «Евреи хитрые и трусливые». Если они могли поверить жуликоватому правительству господ строителей капитализма, набранных из коммунистов и комсомольцев, где же их хитрость? И еще, как же эти трусливые евреи могут более пятидесяти лет противостоять миллионам бывших братьев Брежнева арабам. «Кавказцы – жестокие бандиты». Уважаемые идиоты из глубинки, пожалуйста, вспомните певцов и музыкантов, писателей и актеров, до уровня культуры которых подавляющей массе из «титульной нации», надо ж было додуматься до такого определения, вовек не дорасти.