ЯКОВ КАУНАТОР


В город своего детства и не столь уж отдалённой юности Мишка попал случайно, проездом. Была возможность, он ею воспользовался. Но была ещё и особая причина, которая как магнитом притягивала его хоть на короткий миг вернуться сюда.Город он покинул давно, и, всё же был уверен, что все улочки да переулки намертво отпечатались в его памяти. Но там, куда он шёл сейчас, он никогда раньше не бывал. Улица тянулась вдоль городского парка и упиралась одним концом в дамбу. Иногда мимо Мишки с шелестом проносились машины. Они резво взбирались на дамбу и сворачивали вправо, на шоссе убегающее н две с лишком сотни километров к столице. Михаил шёл вдоль парка, изредка наклоняясь, чтобы подобрать понравившийся ему упавший лист.

Стояла осень, но дни были тёплыми, и воздух был напоён пряным запахом опавших листьев и чистой, спокойной синевы неба, от которой веяло не летним зноем, а торжественной прохладой. Вслед за машинами Михаил взобрался на дамбу. Слева от него открылась река. Тягуче медленно плыла она к морю, словно навеселившись и наигравшись за весну-лето, река успокоилась сейчас и отдыхала перед зимней спячкой. Справа же от дамбы тянулись внизу ряды домишек, опоясанных невысоким штакетником. Дома попадались реже и реже. Михаил шёл, вспоминая отца. Ему вспомнилось, что спрашивая отца о его родителях, тот уходил от ответа, замыкался, словно тема эта была для него мучительна и болезнена. Однажды поняв это, Михаил больше и не заикался. Слева от него, уже миновавшего бетонный постамент, на котором высилось название города, оказался ещё один, на который весело взгромоздился танк, "тридцатьчетвёрка". Дулом танк был повёрнут в сторону столицы, туда же, куда убегали редкие машины. "Всё правильно, – думал Михаил, оставляя танк позади. -Войска же наступали с востока на запад, в сторону моря." Чуть вдали от дороги, в низине, виднелся перелесок. Оттуда, едва слышно, доносились гортанные окрики, похожие на карканье. А над ним, этим карканьем, поднимался стон, заглушая и эти окрики, и странное клацанье. От этого тягостного стона веяло обречённостью и безышодностью. Когда Михаил подошёл к перелеску, над ним уже стояла оглушительная тишина. Скелеты осенних деревьев окружали маленькое каменное надгробие и широкую поляну за ним, огороженную бордюром из кирпичей. Михаил прутиком связал охапку листьев собранных по дороге и положил её к надгробию. Два часа назад в городском архиве ему сказали, что его дед Абрам, бабушка Женя и тётя Рахиль, младшая сестра отца, были расстреляны осенью 1941 года на окраине Даугавпилса. Рахили не исполнилось и 14. Михаил, старший из её племянников, родился через 6 лет после её гибели.

"КАК ЭТО ВСЁ СЛУЧИЛОСЬ…"

"Задумчивый голос Бернеса" звучал из динамиков стадиона "Динамо". Хрипловатый голос, нашёптывавший – "Как это всё случилось? В какие вечера?" разносился над катком стадиона и над прилежащими к нему улочками. Жители не роптали – всё ж концерт "на халяву". А завсегдатаям катка было попросту не до ответа на вопросы, мучившие певца Марка Бернеса. Под лучами прожекторов они накручивали круг за кругом в своё удовольствие. Искрящийся лёд, морозный чистый воздух, какая-то мелодия, пролетавшая мимо ушей – и скорость! Ах, как же здорово мчаться на хорошо отточенных коньках! Каток, словно речной водоворот, втягивал и засасывал в себя всё новых и новых любителей коньков. И в этом разноцветье свитеров и курток, шарфов и вязаных шапочек, многообразии возрастов и полов, было нечто общее – азартный блеск в глазах: -Попробуй догонииии!!!

Гришка стоял у самой кромки льда, Вокруг катка был окаём снега, который ещё днём сгребли, очищая лёд. Григорий "утопил" коньки в снег, и, почувствовав опору под ногами, с любопытством и с завистью смотрел на пролетавших мимо него конькобежцев. Как же он завидовал этому пёстрому калейдоскопу лиц, фигур…

- Гришка! СтатУй снежный! Чего стоишь истуканом? Догоняй! – и смех злорадный Вадьки Кочнева, соседа по коммуналке. "Ну да, ну да, тебе-то хорошо, а коли ноги разъезжаются?"- с обидой смотрел вслед ему Григорий.

Отец будто вспомнил своё беспортошное детство (а юности у него не было, война отняла), мчался навстречу – чему? ах, если бы знать, но сейчас у отца было детство в глазах, и родители – вот они! рядом! и сестрёнка с восхищением смотрит на Захарку, старшего брата… И нет никакой войны, и родители с сестрёнкой живы! Тпрууу, Гришаня, сынок стоит, а взгляд – да ведь у него точь-в-точь взгляд сестрёнки Рахили!

- Гришаня! Сынок, замёрзнешь! Делай как я! – это отец. И Гришка с восхищением глядел, как отец, забыв всю свою солидность, с азартом, с каким-то детским восторгом кружил по катку. "Я уговорю сам себя – подумал Григорий, и, оторвавшись от кромки снега, попытался прокатиться. – Надо только внушить себе: я поеду! – и всё получится, – уговаривал он себя. Внушений и уговоров хватило на два круга. Коньки не слушались, разъезжались, ноги подкашивались. Вытянув руки перед собой, Григорий поспешил упереться в фанерный щит, неожиданно выросший перед ним. К счастью, у щита тоже было снежное окружье, и он вновь обрёл опору под ногами. Перед ним оказался "закуток", окружённый такими же фанерными щитами, как и тот, в который он упёрся руками. Только сейчас он сообразил, для чего же отгородили от катка щитами этот "пятачок".

Что ж это было? "Отстойник"- как-то уничижительно к тем, кто так азартно катался здесь. Закуток, "пятачок" – будет вернее. Здесь, на этом "пятачке", с охренительной независимостью и с какой-то пренебрежительностью к балагану на катке во взоре, тренировались фигуристы. Гришкино восхищение и любопытство сразу же переключилось на пируэты, вращения, "пистолетики" фигуристов. В их движениях чувствовалась степенность, достоинство, а потому – неторопливость. Промелькнуло перед Гришкой розовое пятно и резко отпечаталось в его сознании. Он ещё успел запомнить, что по бокам этого розового пятна были пунцово-алые, да ещё два чёрных пятна с такими же чёрными полукружиями бровей на этом розовом. Он поторопился запомнить эту кустодиевскую палитру, ан нет, вместо розового образовался тёмно-каштановый цвет, с весёлыми завитушками.

"Трии года ты мне снииилааась, а встретииилааась вчерааа"… – всхлипывал над катком голос Бернеса. Только теперь до Григория донеслись звуки, доносившиеся с катка, и хрипы динамиков, и визги упавших, и весёлый безобидный смех устоявших на конках. Звуки эти донеслись, и, тотчас же исчезли – вновь промелькнуло перед ним розовое пятно.

Григорий Захарович сидел в кресле. Глаза его были полузакрыты, он вслушивался в песню, доносившуюся из телевизора. Звонкий молодой голос выводил:

-Мне тебя сравнить бы надо…

"Сколько ж лет тогда отцу-то было?" – вспоминал Григорий Захарович. – Кажется, тридцать восемь, чуть ли не в два раза моложе меня….

Вспомнилось вдруг розовое пятно с двумя чёрными точками и полукружьями бровей…

Из телевизора доносились вздохи и жалобы певца: "Не знаю больше сна я, мечту свою хранюуу -

- Тебя, моя родная, никак я не наайдууу…" – подхватил вдруг Дригорий Захарович вслед за певцом, чуть изменив текст. Розовое пятно с двумя чёрными пятнами проскользнуло перед глазами и исчезло…

Об Авторе: Яков Каунатор:
Родился и всю сознательную жизнь прожил в Латвии. Выпускник Даугавпилсского Педагогического института, Работал грузчиком, инженером, учителем в сельских школах Латвии. С 1995 года житель и гражданин США,  Публиковался в журналах: "Отражение", "Мост", "Край городов" (Россия), "Эдита" (Германия)