Океан бурлил. Волны вздымались, набегали одна на другую, толкались в бешеном танце, как будто отбивая причудливый, никому, кроме них, неведомый ритм. Небо потемнело и превратилось в тяжелый свинцовый полог, накрывший собою весь мир, и только где-то вдалеке, на самом краю горизонта, слабые лучи уставшего солнца лизали край разрастающейся тьмы. Мир стенал громовыми раскатами, следующими за яркими вспышками небесного огня, он разрывал и выворачивал свое нутро наизнанку, но облегчение никак не наступало.
Кевин шел, шатаясь и борясь с бешеными порывами ветра, его босые ноги глубоко зарывались во влажный песок, холодные брызги морской воды окатывали с головы до пят. Но он будто не замечал всего этого, или не принимал горести ревущей стихии всерьез. В душе Кевина бушевали еще более грозные бури, разрастались картины одна угрюмее другой, а в голове теснились гнетущие мысли. Кевин не замечал того, что творилось вокруг, потому что окружающий хаос пульсировал в унисон его мятущемуся сердцу. Он не понимал, куда идет, не знал, как жить дальше, не видел ничего впереди. Бесцельность его, Кевина Родуэлла, существования, и глухое одиночество среди множества знакомых, не очень знакомых и совершенно чужих людей, постоянно сопровождающих его повсюду, вдруг навалились разом и сдавили словно тисками его виски. Не то чтобы Кевину раньше не приходили в голову такие мысли – конечно, они всплывали временами где-то на грани сознания, или внезапно прорезали какие-то минуты его бытия обжигающими ледяными искрами. Но сегодня почему-то он не смог отогнать их, как обычно, не смог отмахнуться от свистящего шепота сомнений внутри своего мозга. А так ли правильно все, что он, Кевин, делает? Так ли он счастлив на самом деле, как хочет казаться другим? И так ли важно вообще это надуманное счастье? Клубок сомнений разрастался, душил его, как слишком туго затянутый галстук, превращался в панику, и в конце концов вытолкал Кевина из уютного теплого и роскошного особняка на берегу океана, его дома, на этот пустынный и охваченный бурей пляж…
* * *
- Как вы? – американское «How аre you?» звучало заинтересованно, настороженно, и… не по-американски.
- Прекрасно, - слегка вздрогнув от неожиданности, мрачно ответила я и отхлебнула глоток шипучего искрящегося напитка.
- Как вам сегодняшний вечер? – спросил мужчина, будто не заметив иронии в моем голосе.
Стоящий рядом со мной классический представитель местного бомонда выглядел сногсшибательно и жалко одновременно. Дорогущий костюм, начищенные до блеска ботинки за пару-тройку тысяч долларов, стильная прическа и небритость уставшего мачо. Руки небрежно засунуты в карманы, покачивается с носка на пятку и всем своим видом выказывает нарочитое пренебрежение ко всем и вся. Н-да…Но что-то в его взгляде, полускрытом и затемненном тусклым светом выходившей на Ист-Ривер балюстрады, привлекло мое внимание. Взгляд не был высокомерным или уничижительным, о чем, казалось, кричала вся его внешность. Взгляд был именно жалким.
- Да так себе, ничего особенного, - я вложила в свой голос максимум безразличия. – Что, плохой денек выдался нынче?
Он хмыкнул. Достаточно громко, чтобы я услышала, но не враждебно. Наверно, чтобы не отпугнуть.
- Скорее плохая неделя, - сказал незнакомец.
- Все так плохо? – я иронизировала в открытую. – Глядя на вас, не скажешь, чтобы вы принимали всерьез чьи-либо проблемы, кроме собственных.
На этот раз незнакомец смерил меня взглядом, не предвещающим ничего хорошего, и кажется, собрался удалиться. Однако что-то все же задержало его, и он остановился в нерешительности в нескольких шагах от меня по направлению к входу в ярко освещенный холл. Я обернулась. Он стоял, чуть сгорбившись, все также не вытаскивая рук из карманов.
- Почему все кому не лень считают себя вправе вмешиваться в мою жизнь? – зло спросил он. – Почему вы, вот именно вы, например, считаете себя вправе осуждать меня? Или просто судить? Кто вы такая? Кто вы все такие? – его голос почти сорвался на крик.
Я опешила от такого поворота событий. Но прежде чем я успела сказать что-либо в свое оправдание, мужчина круто развернулся и стремительной уверенной походкой зашагал прочь.
На мгновение мне даже стало стыдно за свое поведение. Обидела, оттолкнула совершенно незнакомого человека, наверняка нуждающегося в помощи. Или не нуждающегося? Может, просто скучающий ловелас. При этой мысли внутри меня знакомо дернулась дрожащая нить, как будто сопротивляющаяся нелепости данного предположения. И я поняла – нет, не ловелас. И да – нуждающийся в помощи, и почему-то именно в моей. Я виновато вздохнула и отправилась обратно в зал, раздавать нелепые улыбки и коротать так некстати подвернувшийся свободный вечер…
- Послушай, ты не знаешь, кто это? – я подошла сзади к стройной миниатюрной брюнетке и нежно обняла ее за талию. Это была Бриттани, моя лучшая подружка и по совместительству боевой товарищ.
- Где? Кто? – Бриттани мило надула губки и похлопала густо накрашенными ресницами, не выходя из образа.
- Ну ты можешь хотя бы со мною быть собой? Сколько можно кривляться?
- Что ты, как я могу? Мы же в самом эпицентре, это же настоящий маскарад! Разве ты не видишь, что все в масках, а Его Величество Тщеславие здесь правит бал? Тебе бы тоже не мешало почаще маскироваться, никому не нужно твое настоящее лицо, - говоря это, Бриттани широко улыбалась, демонстрируя безупречной белизной своих зубов последние достижения стоматологии.
На это трудно было что-то возразить, точнее не трудно, а бесполезно, хотя и можно было бы сказать ей, что моя маска итак уже давно приросла к моему лицу. Когда подруга пребывала в ударе, как сейчас, с ней трудно было не то что спорить, а даже разговаривать, и поэтому я просто повторила свой вопрос.
- Я не понимаю, кого ты имеешь в виду? – она раздраженно дернула плечиком.
- Мужчину, который выбежал передо мной с террасы как ошпаренный.
- Извини, подруга, но я не обязана весь вечер следить за тем, с кем ты общаешься, и кто там от тебя сбегает... Я не видела.
Я почувствовала легкое разочарование. Уж кто-кто, а Бриттани точно должна была знать моего нового мимолетного знакомого, потому что она знала абсолютно всех хоть сколько-нибудь заметных личностей на Манхэттене, а в том, что я столкнулась именно с заметной личностью, я не сомневалась.
- Ну хорошо, опиши мне его, - сжалилась подруга, видимо, увидев выражение моего лица.
- М-м-м, - я замялась в нерешительности, - ну, интересный такой мужчина, высокий, стройный, чувствуется в нем сильный внутренний стержень, знаешь…
Бриттани прыснула:
- У всех у них стержень имеется…
- Мне продолжать или будешь и дальше скабрезничать? – перебила я ее.
- Ну не обижайся, ну, продолжай, - получила я милостивое разрешение.
Привычно просканировав подругу на предмет иронии и ничего такого не обнаружив, я продолжила:
- Одет с иголочки, но не инфантильно, как метросексуал какой-нибудь, а как
нормальный мужик, - Бриттани хмыкнула и знакомо вздернула бровь, и я, как будто в оправдание повысив голос, добавила, - и глаза у него такие… знаешь, запоминающиеся…
Я не смогла подобрать нужного слова, вообще не смогла описать его адекватно, будто размечтавшаяся сопливая девчонка, вспомнив его потерянный взгляд и поневоле судорожно вздохнув.
- О-о-о, подруга…
- Что «о»? Ничего не «о»! – я разозлилась. – Скажешь мне, кто это был, или я пошла дальше наслаждаться жизнью?
- Он был помят и небрит, и вообще имел вид побитой собаки?
- Откуда ты знаешь?
- Оттуда, что именно на таких ты все время и западаешь…
- Так, я пошла, - я решительно развернулась и собралась воплотить свою угрозу в действие.
- Да постой ты! Кажется, я знаю, о ком ты говоришь, - Бриттани подмигнула и выпалила, - это же Кевин, Кевин Родуэлл, самый богатый и влиятельный издатель Большого Яблока!
Она выжидательно и, как мне показалось, нетерпеливо покосилась на меня, предполагая, видимо, увидеть на моем лице бурный восторг от этого сообщения. Но ожидаемой ею реакции не последовало – я просто понятия не имела, кто такой этот Кевин Как Его Там, и восторга по поводу знакомства с ним проявлять не собиралась.
Когда Бри поняла, что я понятия не имею, о ком она говорит, то задумчиво протянула:
- Знаешь, я иногда вообще не понимаю, как ты ухитряешься работать в нашем бизнесе и не знать нужных людей. Ну как вообще можно не знать Кевина Родуэлла? Это же ас, светило, мегалодон!
- Они вымерли, - теперь уже я не удержалась от смеха, - как по мне, он не выглядит таким древним…
- Зачем ты спрашиваешь о нем? Если серьезно? – она проигнорировала мое последнее замечание и ее личико приобрело наконец нормальное человеческое выражение.
- Я подумала, ему нужна помощь… - протянула я.
От моих слов Бриттани поперхнулась оливкой, которую она только что извлекла из своей маргариты и отправила в красивый ротик.
- Ты опять?! Ну сколько можно? Почему тебе везде мерещатся несчастные и болезные, которых непременно нужно спасать?! Прекрати изображать из себя мать Терезу! И потом, по-моему, в этот раз ты избрала для своей благородной миссии не тот объект. Мне не кажется, что мистер Родуэлл нуждается даже в сочувствии, а не то что в спасении. Между нами говоря, - она понизила голос до свистящего шепота, - этот мужик – порядочная сволочь, вот что я тебе скажу!
- Да, но мне показалось…
- Тебе показалось! Вот именно, что показалось! – кажется, Бри рассвирепела не на шутку.
- Нет, ты не понимаешь, я действительно почувствовала…
Я запнулась. Ну не рассказывать же мне на самом деле Бриттани всю правду о себе. О том, что я читаю мысли, если захочу. И о том, что я чувствую чужие души. Всегда, даже когда не хочется их чувствовать. И о том, что на самом деле я смертельно устала от этого постоянного фона, который пульсирует вокруг и не дает расслабиться ни на минуту. И о том, что мне так хочется все бросить, забыть, и стать человеком. Обычным, ничем не примечательным, заурядным человеком. Всего лишь. И полюбить кого-нибудь так, как любят друг друга люди, а не так, как любим людей мы, ангелы…

* * *
Люди думают, что нас нет. Большинство из них. Некоторые, очень немногие, в нас все-таки верят. Или хотят верить, но им стыдно в этом признаться. Однако никто не знает, какие мы на самом деле. Например, у нас никогда не было крыльев. По крайней мере таких, какие представляются людям, когда они думают о нас. Такие крылья – из пуха и перьев – есть только у птиц. А то, что люди назвали когда-то крыльями ангелов, на самом деле и не крылья вовсе, а наша настоящая, нечеловеческая, сущность. Просто однажды, очень-очень давно, кто-то из людей увидел кого-то из ангелов в его истинном обличье, и описал его так, как смог, сумев подобрать к увиденному самое близкое из знакомых ему понятий. Тогда ведь никто еще не знал об энергетических полях, плазме, аурах и фантомах, и прочей научной и псевдонаучной дребедени, которой люди пытаются объяснить существование в их мире вещей ими непонятых и непознанных. Так, обрастая нелепыми домыслами и откровенной чушью, мы, ангелы, обзавелись гигантскими и уродливыми птичьими крыльями, и еще многими несуществующими атрибутами.
А вот по поводу того, кто мы такие, и что мы делаем в их мире, люди не ошибаются. Мы помогаем. Но не всегда так, как бы им того хотелось. Мы выполняем волю не людей, а понятно чью. И очень часто, когда кому-то кажется, что все в его жизни рушится или идет наперекосяк, в действительности совсем наоборот, это просто шаг в другую, потенциально лучшую, сторону. И только сам человек, своим непроходимым упрямством и непреодолимым желанием все всегда портить, может разрушить эти прекрасные замыслы, сами знаете чьи. Хотя, случается, конечно, и такое, что мы отказываемся помогать кому-то, опять же, не по своей воле, а понятно, по чьей. Но это уже совсем другая история.
Необходимость в нашей помощи возникает всегда по-разному. Чаще всего это распоряжение нашего, с позволения сказать, ангельского руководства. Иногда мы действуем по наитию, или нам это только так кажется, ведь мы тоже далеко не в полной мере осведомлены о высших проектах нашего общего небесного Отца. Тогда какая-то могущественная сила будто берет нас за шкирку и стремительно волочет туда, где в нас нуждаются. А еще, время от времени, очень редко, мы выбираем объект своего покровительства самостоятельно, при личном, как правило совершенно случайном, контакте. Как я сейчас. Я увидела этого человека и отчетливо поняла, что ему нужна помощь, и именно моя помощь. Не спрашивайте, как. Все равно не поймете.
Когда ангел привязывается к человеку, не в человеческом смысле, конечно, - привязывается особой, божественной энергией, он уже не может не чувствовать этого человека – каждую секунду, каждое мгновение. Вот и сейчас поэтому меня неудержимо потянуло к океану. Я услышала бешеный рев ветра и рокот волн, увидела маленькую далекую фигурку, скорчившуюся от холода и кричаще отдающегося во мне отчаяния, обычным способом просканировала пространство на предмет нахождения нужного объекта, и переместилась. Не спрашивайте, как. Все равно не поймете. А впрочем… Наверняка ведь все слышали о телепортации и черных дырах. И пусть человечеству еще очень далеко до понимания или хотя бы осознания этих истин, а тем более до практического применения тех законов Вселенной, которые условно так называются, но перемещаемся мы, ангелы, если говорить примитивно, приблизительно так, с помощью вышеназванных средств коммуникаций, уж извините за кажущуюся вам невероятность и нашу прагматичность. Причем одновременно можем делать это как в пространстве, так и во времени.
Итак, я переместилась…
* * *
Кевин огляделся вокруг, пустым и потерянным взглядом. Казалось, он сам не понимал, как очутился здесь. В последнее время жизнь словно потускнела для него, растеряла все свои краски. Кевин ощущал себя глубоким стариком, пожившим и уставшим от жизни. Он пытался найти что-то, что все еще имело бы значение, тщетно цеплялся за забытое ощущение полноты – не важно чего – радости, счастья, даже умиротворения, да все равно чего! лишь бы вспомнить, ухватить это потерянное чувство наполненности и смысла. Но он не мог. Все, все потеряло смысл. Даже еда утратила вкус, даже женщины больше не интересовали его – его, общепризнанного ловеласа и вообще отчаянного бабника. Ничто не могло больше ни взволновать, ни хотя бы тронуть его. Собственная надломленность и опустошенность пугали его и давили тяжким грузом. Он спрашивал себя – а что же дальше? И не находил ответа. Дальше не было ничего. Он не видел ничего впереди. И себя тоже он там, в этом дальше, не видел. Тогда Кевин решился. И как только он понял, для чего ночь выгнала его сюда, в эту бушующую мглу, как будто огромный камень свалился с его плеч, и мужчина быстро, насколько позволял ему мокрый тяжелый песок и сильный порывистый ветер, постоянно кидающий его из стороны в сторону и будто не дающий идти вперед, зашагал к высокой черной скалистой громадине, причудливо изгибающейся над водой в нескольких сотнях метров впереди.
Приблизившись, Кевин понял, что скала гораздо выше и отвеснее, чем казалась издалека. Но это неожиданное препятствие не остановило его. Кевин начал взбираться наверх, быстро, решительно, особо не разбирая, что там у него под ногами, и не боясь оступиться. Его сильное здоровое тело пружинило и дикой кошкой рвалось вперед. Он так спешил, точно опасался передумать, снова поддаться слабости и опять остаться, остаться в этой пустоте и ненужности. Нельзя передумать и так и не решиться! Только не на этот раз. Ему казалось, что тот шаг, который он собирается сейчас совершить, будет самым важным, по сути единственно верным, пусть и последним, шагом в его жизни. И мужчина карабкался к вершине скалистого утеса, цепляясь за какие-то жалкие подобия скудной растительности и раздирая в кровь ступни, портя безукоризненную дорогую одежду. Но теперь ему уже было наплевать, что подумает вечно жаждущая, алчущая сенсаций или просто пикантных подробностей его жизни толпа. Плевать, как он будет выглядеть. Потом. Там, у подножия этого каменного монстра, среди острых камней и ослепительно белой пены неистовствующего прибоя… На мгновение Кевин остановился. Его мороз пробрал по коже от этих мыслей, и он удивился, что еще способен хоть на какие-то чувства. Потом снова упрямо полез вверх.
И вот наконец добрался. Поднялся на самый высокий и одновременно самый глубоко выходящий в море выступ, и замер. Здесь, словно возвышаясь над всем миром, мужчина почувствовал себя таким крошечным, таким ничтожным, таким бесконечно одиноким – еще более одиноким, чем обычно, хотя раньше ему казалось, что невозможно, никому и никогда, быть таким одиноким, и несчастным, и непонятым, и неразделенным, как он. Небо вдруг разом очистилось от туч, так и не разразившись дождем, и луна огромным белым блином заструила свой призрачный свет. И вновь появились звезды, мириады звезд, и в этом мягком отраженном свете миллиардов далеких солнц, среди величия мироздания, Кевину показалось вдруг, что все это сон, что все это не может быть с ним, происходить на самом деле, что стоит ему закрыть глаза, и он снова очутится дома, в уютном кресле у камина, с бокалом бордо в руках, и будет задумчиво смотреть на потрескивающие поленья, облизываемые ярким пламенем, и удовлетворенно жмуриться от разморившего тепла, и мечтать. Как когда-то очень, очень давно. Когда у него ничего еще не было, а только хотелось иметь, иметь хоть что-нибудь…
Неестественная, ватная тишина словно накинула свое плотное непроницаемое покрывало на весь мир. Кевин вспомнил, что, когда у него ничего еще не было, у него не было и камина тоже, и усмехнулся. Зато сколько честолюбивых планов, сколько искренних, неомраченных душевными терзаниями и моральными принципами стремлений, сколько надежд! Он вспомнил, как все начиналось, и как было тяжело, и сколько сил и времени уходило на построение его детища, его мечты, и как потом все разрасталось, разбухало непомерным тщеславием и невероятными амбициями, и в конце концов разрослось до неимоверных размеров, превратившись в империю. Империю его имени. Как горд и счастлив был он тогда!
На лице Родуэлла промелькнуло на миг торжествующее выражение, но тут же сменилось болью, словно судорогой прошедшей по лицу и до неузнаваемости изменившей красивые черты. Он вспомнил, что потерял в этой борьбе. Что упустил, не разглядел вовремя, в круговороте таких важных, а теперь таких незначительных, дел. Вспомнил улыбку Кэтти, его Кэтти, игривые ямочки на ее щеках и длинные рыжие волосы, путающиеся на ветру. Вспомнил голубые, еще мутные, глазки своего новорожденного сына, и крошечную ручонку, ухватившую игрушечными пальчиками его большой палец. И сразу за этим – жесткий, ненавидящий, словно остановившийся взгляд Кэтрин, когда судья поставил наконец точку в долгом, мучительно затянувшемся бракоразводном процессе. И слезы Эрика, когда они с мамой навсегда покидали особняк, их общий, некогда такой счастливый, дом. И тут же – как он напился, и долго не просыхал от горя и ощущения невыносимой утраты, непоправимой ошибки, которую он совершил. Вспомнил своего одного-единственного друга, которого оттолкнул, не сумев справиться с болью и разочарованием, да так и не сумел вернуть.
Родуэлл вспомнил также и толпы разных людей, вечно ищущих его участия в своих корыстных целях: псевдодрузей, постоянно нуждающихся в деньгах или еще чем-то, что он, по их мнению, мог им дать; начинающих писателей, реже поэтов, в большинстве своем графоманов и писак, бездарных, мелких, и лишь очень редко, почти никогда, действительно заслуживающих внимания; еще каких-то личностей, поклонников, поклонниц, мужчин, женщин, жаждущих добиться его благосклонности любой ценой и пробиться за его счет хоть куда-нибудь… Вспомнил отвращение пьяных ночей, омерзительный привкус раздирающего на части одиночества, и черную зияющую дыру абсолютной пустоты впереди. Кевин вспомнил все это, захлебнулся от непоправимости того, что собирался совершить, и шагнул вперед, настречу ветру и океану, навстречу такой желанной, долгожданной свободе…
* * *
- Зачем ты помогла ему, Кетония? Почему не дала шагнуть в пропасть? Чем ты руководствовалась? Отвечай! – голос Судьи гремел, отталкиваясь от белоснежных колонн и эхом разливаясь по огромному простору Зала Правосудия.
- Ему нужна была моя помощь, - твердо ответила допрашиваемая, и все ее тело мягко запульсировало, словно дрожа, и потемнело до глубокой синевы, выражая недовольство и категорическое несогласие.
- Ты всего лишь Младший Ангел, Кетония. Ты не можешь самостоятельно принимать судьбоносные решения. Мелкие твои погрешности мы наблюдаем давно, и мы смирились с ними. Но на этот раз ты нарушила волю Отца, преступив Закон Невмешательства. Право свободного выбора на то и дано им, чтобы они научились наконец принимать самостоятельные решения и нести ответственность за них и за те последствия, которые они за собой влекут! – Судья распалялся все больше, распространяя вокруг себя все ярче разгоравшееся оранжево-красное свечение.
- Свободный выбор? Мне смешно и странно слышать это от вас, Судья! Уж кому-кому, а вам должно быть известно лучше других, что люди сродни марионеткам, созданным ими самими для собственной же потехи, и, подобно этим нелепым куклам, служат Ему Его высочайшей забавой, всего лишь развлечением!
- Не гневи Отца, Кетония! Да как ты смеешь? Что с тобой? С каких пор люди стали значить для тебя больше, чем Семья?!
Кетония умолкла, виновато потупив взор, и по ее телу конвульсией прокатилась волна бело-голубых искр.
- Наказание было бы слишком велико, - тихо, едва слышно, проговорила она, однако почти сразу же ее голос окреп и звонко запрыгал между пустых рядов и темных арочных окон Зала. – Если бы люди знали, что ожидает их здесь, вместо мифических рая и ада, и о том, что никто прощать их не собирается, стоит только попросить, а также о том, что только единицам дано…
- То что? Что, я тебя спрашиваю?! Думаешь, человечество стало бы счастливее, если бы узнало вдруг, что все, во что оно верит – обман? Всего лишь искусно сочиненная сказка для усмирения, как кнут и пряник для тупого стада баранов? Или, быть может, ты думаешь, что рядовому представителю рода человеческого так же страшно забвение, как тебе? Да он просто не может осознать его! Впрочем, как и величайшую ценность жизни, дарованной ему свыше. Эти низкие, грязные, ничтожные создания…
- Не смейте! – голос Кетонии гневно завибрировал, ударяясь о стены и возвращаясь к хозяйке с удвоенной силой. – Вы не смеете, не можете так говорить о них! Вы ничего не знаете, не можете знать о людях, находясь здесь! Они не животные, Он создал их по своему подобию, вот только, словно в насмешку, лишил самого главного – Истинного Знания, но нет в том их вины. Человек прекрасен!
- Девчонка! – Судья сорвался на визгливый крик, утратив всю свою значительность и степенность. – Глупая, дерзкая девчонка! Ты слишком много времени провела на Земле, в их обществе! Ты ослеплена их кажущейся неоднозначностью, их своеобразным очарованием. Но ты не знаешь равным счетом ничего, чтобы иметь хотя бы отдаленное право составлять свое собственное мнение о человечестве. Ты Его дочь, так служи Ему!
Судья устало поблек и продолжил почти шепотом:
- Ты навсегда лишаешься возможности вернуться на Землю, к так горячо любимым тобою людям. Хоть ты и оступилась, но Отец милосерден, и, дабы уберечь тебя от дальнейших возможных ошибок, Он своей высочайшей волей дарует тебе свое прощение и переводит в разряд Старших Ангелов, так что теперь мы сможем найти тебе лучшее применение здесь, в нашем Доме. Суд окончен, ты можешь идти.
Но Кетония не двинулась с места. Она стояла, содрогаясь всем телом и переливаясь множеством оттенков, гордо вскинув голову, и молчала. Судья тоже вопросительно и выжидающе молчал. Наконец он заговорил:
- Кетония, прежде чем ты совершишь какую-нибудь очередную глупость, а я склонен предположить, что именно об этом ты сейчас думаешь, я обязан предупредить тебя, что в случае твоего неповиновения, что также было предусмотрено ввиду твоей склонности к разрушению (безусловно, перенятой тобой у людей), ты будешь предана Полному Забвению, без права Возрождения и Перерождения, и Мир исчезнет для тебя, равно как и ты сама исчезнешь для Мира, будто тебя никогда в нем не существовало.
Услышав эти слова, неминуемым приговором тяжеловесно опадающие в вязком пространстве, Кетония вздрогнула и упрямо засверкала.
- Нет! Вы не сможете! Зачем? Почему?! Вы не посмеете! Верните меня обратно, к людям! Почему Ему обязательно надо лишать меня этого? Я буду служить Ему, я буду послушной дочерью, но только там, среди людей! – на миг она задохнулась от внезапно нахлынувших мыслей и надежды, едва уловимо мелькнувшей на лице. – Отберите у меня все – Благодать, Бессмертие… оставьте мне только мою человеческую сущность!
Судье показалось на какое-то благословенное мгновение, что он ослышался. Но тут же он понял, что ужаснувшие его слова, к сожалению, действительно прозвучали. За все время своей долгой, почти бесконечной жизни, он никогда не слышал, чтобы Ангел или какой угодно другой обитатель небесного Дома, жертвовал собой ради возможности жить обычной человеческой жизнью.
- Дитя мое, ты не знаешь, о чем просишь. Наверно, ты слышала эту глупую легенду, распространенную среди людей, о том, что Ангел может лишиться своих, с позволения сказать, крыльев, при определенных, хм… обстоятельствах. Но позволь сказать тебе, что это чушь! Никогда, ни при каких обстоятельствах, Ангел не может стать человеком. Это абсурд, - старец вздохнул. – Возвращайся в Семью, Кетония. Обрети равновесие внутри себя, и Вселенная ответит тебе благодарностью…
- Нет! Я не хочу! Это вы, вы все – скопище черствых, вырождающихся, эгоистичных лицемеров! Я не хочу быть здесь! Я хочу помогать людям и…
- Да будет так! – грубо и нетерпеливо прервал ее Судья, потемнев от гнева и горького разочарования.
В тот же миг тело восставшего Младшего Ангела вытянулось струной и затрепетало, словно тонкий осенний листок на ветру. Кетония инстинктивно, словно защищаясь, обернулась руками-крыльями, как в кокон, но это не защитило ее. Она будто таяла на глазах, становилась совсем прозрачной, почти невидимой, а потом вдруг схлопнулась ослепительно яркой белой вспышкой, абсолютно беззвучно, и исчезла.
- Ну, вот и все, - прошептал Судья и, уронив увенчанную шапкой пушистого белого облака голову на вытянутые руки, тихо заплакал, и лишь колючий свет далеких галактик, пробивающийся в слепые окна Зала Правосудия, был свидетелем его таких неуместных, и таких человеческих, слез…

2009