Ксана Етон
Ночь… Странное, мистическое время, когда сердце томится непонятными желаниями и неизбывно жаждет несбыточного. Почему-то именно ночью я полна распирающего изнутри вдохновения. Оно мечется, мечется и не находит выхода, и снова мечется, и бьется о какие-то невидимые стены, и хорошо, если не разбивается вдребезги, а лишь прячется ненадолго в закоулках моей души.
Ночью я, бывает, тоскую неизвестно о чем – тихой, светлой грустью, которая наполняет меня новыми надеждами. Но случается и наоборот – в этот загадочный час во мне бурлят такие страсти, совершенно, казалось бы, неприемлемые и неуместные, несовместимые со мною, со всем моим естеством. И тогда хочется бежать, нет, - лететь куда-то! Именно лететь, расправив смятые некогда крылья и забыв обо всем, обо всем на свете, кроме этого дикого желания освободиться, исчезнуть из надоевшей будничности, потерять наконец этот привычный мир и потеряться в бесконечности других миров…
Именно ночью я вспоминаю о том, что жизнь не вечна. И что не всегда будет вот так. Когда-то будет по-другому, совсем иначе. Мне страшно, и вместе с тем так притягательно думать об этом. Я не верю, что, умирая, человек исчезает навсегда. Возможно, это всего лишь тщеславие маленькой никчемной букашки, крошечной песчинки Мироздания, возомнившей себя подобием Божьим, но мне не хочется верить, что все, что уготовано нам свыше – это жалкое мгновение бытия в бренной оболочке, такой уязвимой и недолговечной. Разве Вселенная не умна? И разве стала бы она тратить столько сил на создание чего-то столь кратковременного и несовершенного, как человек в его земном теле и жизнь человеческая? Нет, нет и еще раз нет! Должно быть, непременно должно быть продолжение всех наших мыслей и чаяний, оправдание всему нашему существованию. И оправдание сие – я искренне в это верю – бессмертие наших душ.
А еще по ночам мне часто хочется плакать. Не знаю, откуда это. Как будто кто-то невидимый и могущественный берет и выворачивает меня наизнанку, словно платье. И весь мой внутренний хлам вылезает наружу, как старые обтрепанные швы. И тогда уже не остановить потока самобичующих и жалостливых слез. Я корю себя и жалею, жалею и корю. И все это, все эти страшные причины и следствия, кажутся мне тогда безумно важными, почти прозрением, но наутро я не могу вспомнить и обосновать ни одного поворота своих ночных душевных стремлений. Зато дышится удивительно легко и приятно, и снова хочется любить и беспричинно радоваться жизни. По крайней мере какое-то время.
И еще в ночные часы ко мне приходишь ты. Ты, такой далекий и любимый, такой красивый и немного странный, и такой безмерно одинокий. Ты смотришь на меня свысока, ласково и грустно. Я впитываю в себя твою стройную высокую фигуру, узкий разрез твоих миндальных глаз, твои высокие скулы и длинную прядь на щеке, всего тебя. Я протягиваю к тебе руку, и в тот момент, когда она касается твоей руки, вдруг наваливается на меня все разом: и шум соленого ветра, и далекое раскатистое ворчание океана, и запах бензина и выхлопной гари твоего железного коня, и жар раскаленной стали и наших тел, и твой голос - мягкий, глубокий, приглушенный страстью, и убаюкивающий. Я улыбаюсь тебе, замирая от нахлынувшего ощущения бесконечного, ни с чем несоизмеримого, счастья, и …засыпаю.
Я очень люблю ночь, еще и потому, что только в ней у меня есть ты.

Эссе, 2009