Ксана Етон

Сегодня выпал первый снег. Вообще-то первый снег в начале ноября – не такая уж редкость, но обычно он тут же тает, растекается противными грязными лужами, оставляя после себя лишь мимолетное, хоть и чрезвычайно приятное, воспоминание.
Сегодняшний снег, похоже, сдаваться, подчиняясь давно заведенному сценарию, не собирается. Он лежит себе, первозданный и девственно чистый, и не тает. И падает, падает, огромными рыхлыми белыми хлопьями – как будто открылись небеса, какая-то там специальная дверца в снежные закрома, и теперь тамошний небесный завхоз щедро одаряет нас своими запасами, разметеливая их огромной сеялкой на наши головы. Наверно, год нынче выдался урожайный… на снежинки.
Такой вот первый снег – обильный, морозно пахнущий, радостный – это же счастье! Это же горняя милость, это ж заслужить еще надо… И смотришь в этот снег, и кажется, что боги действительно смилостивились – над землями нашими, над всеми нами, убогими и грешными. И чувствуешь, как внутри тебя полузабытым детским восторгом возрождается вера в чудо, и вот уже самому себе ты кажешься всесильным и могущественным, почти волшебником, и веришь в то, что все, конечно же, сбудется, каким-то невероятным, непостижимым образом, и что теперь всегда, всегда будет только лучше и лучше.
А снег все падает, метет, и ложится ласково и осторожно на все вокруг – замерзшие участки стылой голой земли; белый асфальт; грустные одинокие качели, тоскливо поскрипывающие на ветру; козырьки подъездов и сидящих на них распушившихся нахлобученных котов; дрожащие деревья и незаженные еще фонари; на головы и спины редких прохожих, опущенные и сгорбленные, хмурые и унылые, напрочь разучившиеся удивляться и вообще чувствовать.
А в моей душе – радость. Я вспоминаю то время, когда сын был еще совсем маленьким, и мы одевали его в пушистую коричневую шубку, смешную круглую меховую шапку с ушами, укутывали его ножки в теплое одеяльце, усаживали в глубокие разноцветные санки и выбегали катать по тоненькой белой глади – быстро, весело, задорно. А он смеялся громко и заливисто, хохотал безусловно счастливо, как могут только дети, играя ямочками на толстых румяных щечках и сверкая черными глазками-пуговками, и был поразительно похож на маленького довольного медвежонка.
Когда сын немного подрос, каждый раз с первым настоящим снегом мы шумно вываливались на улицу закидывать друг друга снежками, а потом лепить снеговика – упорно не желающего лепиться, разваливающегося прямо в процессе и очень уродливого… Куда все это подевалось? Когда закончилось? И почему?
Сейчас мы стоим с сыном у окна и как зачарованные смотрим на этот снег. Сын выше меня на целую голову, но ямки на щеках все также играют, а в глазах – детский восторг. И я думаю, как же хорошо, как замечательно все-таки, что мой сын – такой же, как я, что он умеет видеть и чувствовать красоту этого мира, и сердце наполняется нежностью, и я говорю вдруг, неожиданно для себя самой:
- А погнали лепить снеговика! Смотри, снег какой! Он точно слепится…
Сын смотрит на меня снисходительно, сверху вниз, и как маленькой, наставительным тоном, объясняет:
- У меня олимпиада послезавтра городская, а потом, конечно, областная, а потом еще две, а через месяц – доклад в МАН*… а ты говоришь – снеговика… ну какие снеговики, мам?..
И тяжко вздыхая, отправляется грызть гранит науки, смиренно и слегка высокомерно неся бремя отличника-неформала, президента школы и любимца всех одноклассниц или просто соседских девчонок. Радость моя, счастье мое, моя гордость.
А я остаюсь стоять у окна, созерцая этот снег, эту вселенскую красотищу, и вспоминаю вдруг о тебе, о нашем с тобой снеге, нет, не о снеге, снегах – вековых, никогда не тающих, искристых, слепящих глаза так, что тебя почти не видно, только твой высокий, зашарфленный до самого курносого носа, силуэт. Я вспоминаю все это, и беру телефон, а руки дрожат, набирая твой номер, а сердце расширяется до невозможности, и ширится, ширится, становясь таким огромным, что уже трудно дышать, и вот я слышу наконец спасительно твой глубокий любимый голос:
- Hi, babe*.
- Привет… а у меня сегодня – первый снег! – по-детски хвастаюсь я, тщетно пытаясь скрыть предательское дрожание связок.
Он знакомо хмыкает в нос и заливается привычным, на низких обертонах, смешнючим смехом, от которого незамедлительно тоже хочется смеяться, а потом изрекает нежно и почти серьезно:
- Поздравляю. Теперь у нас есть этот снег – общий… один на двоих. А у меня за окном поселилась сова, прикинь? Надо, чтобы ты непременно с ней познакомилась! Приезжай… пока она не передумала прилетать…
Сова, как же, благодарно думаю я и чувствую, как сердце в своем невообразимом стремлении к увеличению, по всем законам мировой энтропии, достигло уже ушей и глухо стучит там, пульсирует горячо и трепетно, наверняка грозя вырваться насовсем за пределы моего глупого тела-тюрьмы.
Обязательно приеду, любимый. Уже лечу, вместе с этим волшебным снегом, опадающим светло и грустно на наш с тобой мир. Общий, один на двоих.

*МАН - Малая академия наук
*hi, babe (англ.) - привет, малыш

2011