Виктор Шендрик (1956-2021)

Сознание наконец-то прорвалось сквозь тьму, но особой ясностью не отличалось. Реагируя на свет, дрогнули веки, и глаза отметили и успокоили – я дома!
Тело повело себя чувствительней сознания – заныло пле-чо, сосудистой болью отозвались ноги, и, главное, я почувство-вал, что онемела и распухла верхняя губа.
Со стоном оторвав голову от подушки, я встал и поковы-лял к зеркалу. Не оценивая из чувства самосохранения физио-номию в целом, рассмотрел губы – верхняя, вздувшись и по-темнев, безвкусно нависла над нижней. Так и есть – разбита!
«Верблюд!» – заключил я, ещё несколько секунд любуясь своим утренним видом. Пощупал опухоль, и тут-то уловил ис-ходящий от пальцев запах – запах, в происхождении которого не ошибся бы ни один мужчина. Сомнений не осталось – я был с женщиной! Причём с женщиной, пропустившей, как бы мягче сказать, очередную гигиеническую процедуру. Но, тут уж, как говорится, что имеем… Вернее, что имели.
И тут я вспомнил всё! Пазлы, впрочем, сложились не пол-ностью, возвращение домой так и осталось за кадром, а вот начало вечера и его развитие всплыли в памяти во всей полно-те, во всем своём изысканном безобразии.

Дело в том, что я давно хочу написать повесть. Или боль-шой рассказ, но сентиментальный и трогательный, о любви. Эта тема у меня в извечном дефиците, но я не считаю её вто-ростепенной, просто так вышло. Пора, пора, решил я, восста-новить справедливость и поговорить о вечном.
Над сюжетом я не задумывался, потому что в любовной истории сюжет большого значения не имеет. Просто – есть Он, есть Она, они немолоды, и их отношения развиваются трудно. Она обожжена, но не закалена прошлым, и потому очень рани-ма. Он тоже весь погружён в своё минувшее, лелеет его и бо-ится воспылать и сгореть дотла в новом романе. Встречи их случайны – сплошные недомолвки, недожесты, недовзгляды… Потом – осень, они оказываются в поле – каким образом, это я ещё придумаю – и ночуют в стогу. Или нет – весна, и ночь за-стаёт их в цветущем абрикосовом саду. Близость ставит всё на свои места. Следует шикарная эротическая сцена. Я даже тело ей придумал: неброско правильных форм, с веснушками на плечах и солоноватой на вкус кожей.
Всякий, кто не чужд бумагомаранию, знает, что самое трудное – это заставить себя усесться за стол и начать писать; это – пятьдесят процентов конечного результата. Потом нужно продать или как-либо пристроить написанное – это ещё сорок процентов. В итоге остается десять – сущая, я бы сказал, ерун-да.
Вот и собрался я вчера с душевными силами, устроился, наконец, перед компьютером и вошёл в «Word». Задумался, припоминая, с чего обычно начинаются сентиментальные по-вести. «С утра моросил унылый осенний дождь...»? Или: «День был тёплый и солнечный...»?
Я достал сигарету и закурил. Мысль предательски сорва-лась с лирических высот, спланировав в абсолютно бытовую плоскость. Сигареты! В пачке их осталось четыре-пять штук – а вдруг засижусь за полночь, вдруг не хватит!
Благостны минуты, когда работа спорится и ты паришь аки птах небесный, мысли обгоняют бегающие по клавиатуре руки, строка к строке ложится плотно, рождая надежду, что это и есть то, настоящее, ради которого ты и ступил на эту небла-годарную и пагубную стезю. Ты живёшь в другом мире, в дру-гом измерении, но машинально тянешься к пачке сигарет, и пальцы нащупывают – о ужас! – её подлую и обескураживаю-щую пустоту…
Словом, за куревом я решил сходить заранее. Ну, и вы-шел из дому, и пошёл…
Сигарет повсюду валом – фанерный индеец у входа в ла-вку мне совершенно не нужен. Я даже знаю, где что взять де-шевле, но это по дневным меркам. А вечером не до дешевиз-ны, вечером нужно знать, какая точка ещё открыта. Я напра-вился в «Три дороги», круглосуточное демократическое заве-дение, успешно расположенное на развязке центральных го-родских улиц.
По вечерам кажется, что город отдан на откуп молодёжи. Она повсюду, бродит как стайками, так и отдельными особями, но у каждого – неизменный атрибут – бутылка в руке. Телеви-зионная реклама прочно подсадила их на пиво, а вернее – на то дерьмо, которое теперь именуется пивом. Вот сопливые девчонки теперь и заказывают в кафе пиво и пирожные. Надо бы попробовать… Правда, мне не доводилось видеть клипа, призывающего шляться с пузырём по городу, и эта тинэйджер-ская привычка иногда раздражает. Но, вдуматься, а намного ли симпатичней выглядел транзисторный приёмник на плече, то-гда, в середине семидесятых?..
Впрочем, всё это полнейшая ерунда, гораздо важнее – стог во чистом поле, в котором если что и видно, так лишь это глаза напротив с удивительной способностью блестеть даже в темноте.
В темноте… не зря вспомнил! В парке, куда я свернул, чтобы сократить дорогу, хоть глаз выколи. Присутствие людей не видится, а, скорее, ощущается. Опять – та же молодёжь.
Я достал сигарету, из оставшихся, и на ходу прикурил. И тут же услыхал:
– Слышь, у тебя закурить нема?
Разумней всего было бы ускорить шаг, но я почему-то ос-тановился и всмотрелся в темноту. На скамье – четверо.
– Есть, – ответил я.
– Ну, дай.
– Ну, на.
Один из них встал и подошёл ко мне. И лишь приблизив-шись вплотную, неожиданно сменил тон:
– Ой, извините! А мне показалось – парень.
Надо же! Одним и тем же действием и нахамил, и сделал комплимент. Растроганный, я вручил ему сигарету и двинулся дальше. Оказывается, я ещё неплохо выгляжу. В темноте.
Вот бы, подумал, было бы так и во всём: казаться моло-же, талантливее, счастливее, наконец, – так пусть бы и не рас-светало…
У «Трёх дорог» горят фонари и вовсю орёт музыка. Её сейчас везде вдоволь, музыки. Обрывки песенок настигают те-бя, доносясь отовсюду: с площадок летних кафе, из открытых окон машин, из сотовых телефонов. С последними просто бе-да! Связь по-прежнему так себе, зато… Концерт для мобилки с оркестром заказывали? Пожалуйста! В общем, музыки всё больше и больше, но радостней от этого не становится…
Там, по ту сторону прилавка, две средневозрастные блондинки склонились над тетрадками. Пересменка. Лбы блон-динок сосредоточено наморщены, уголки ртов тоскливо сполз-ли вниз. С блондинками, я знаю, обычно такое случается от не-востребованности – они дурнеют и принимают чрезвычайно унылый вид. Но если хорошо взяться, это проходит потом…
Я вынул и разгладил двугривневую бумажку.
– Пачку «Прилуки», пожалуйста. Облегчённых.
Одна из блондинок, не спеша, подчеркнула какую-то ци-фирь в подсчётах, поднялась и, совсем уж не спеша, протянула руку к разномастным блокам «Прилук». Машинально, видимо, уточнила:
─ Голубые?
Я оглянулся на подошедшего вслед за мной мужичонку и уточнил в свою очередь:
─ Кто, мы?!
Стоп-кадр! Не дотянувшись до сигарет, блондинка засты-ла, живо напомнив мне ошалевшего от дневного света суслика. Скорее всего, хозяева инструктировали её, как реагировать на выходки клиентов, и под белесыми кудряшками шёл теперь на-пряжённый поиск нужного ответа. Нечто подобное я видел в фильме «Терминатор». Наконец в голове её что-то беззвучно щёлкнуло, и она выпалила:
─ Мужчина, вы ведёте себя некорректно!
─ Я?!
Я опешил настолько, что и сам на какой-то миг почувство-вал себя Терминатором. Лучше бы исторгла она визг и брань, как делали это продавщицы эпохи развитого социализма. Эти, нынешние, так же не любят свою работу, не умеют разговари-вать с людьми, но вынуждены это скрывать.
Ну, не любишь ты работу – не люби, твоё дело, но зачем же ещё и пить тормозную жидкость? Таких я определяю с по-мощью нехитрого теста. «Вам кофе чёрное?» ─ спрашивает она. «Зачем чёрный? ─ говорю я. ─ Обыкновенный давайте, коричневый». И – всё! Реакция – «астраханский суслик»!
─ Мужчина, вы задерживаете! ─ сказала она. ─ Вы ме-шаете работать!
Я сгреб с прилавка свою двушку и отвернулся…
Таксисты у машин, покуривая, плели свои бесконечные разговоры. Фонари узорно высветили порыжелую зелень каш-танов. Из павильона мужской голос орал немелодично и над-садно: «Я так ждала тебя, Вова!». Причём здесь, подумалось, плечи в веснушках? Ни при чём!..
У входа в круглосуточный гастроном я помедлил, докури-вая последнюю сигарету и не зная ещё, чего мне будет стоить эта заминка.
Делая последние глубокие затяжки, я лишь краем глаза заметил её появление. Эта женщина, в светлом плаще, с ярким полиэтиленовым пакетом в руке, вышла из магазина и прями-ком направилась ко мне.
─ Мужчина, только вы можете мне помочь!
Её заявление прозвучало безапелляционно, но я, из вредности, попытался склонить её к сомнениям:
─ А вы в этом твёрдо уверены?
─ Ну, вы же мужчина? ─ ответила она вопросом на во-прос.
─ Да… Пока… ─ замялся я.
─ Ну, вот. Понимаете, у меня поломался телефон, дома. Не могли бы вы глянуть, может, можно что-то сделать… Да там ерунда, просто у меня не получается.
─ Я не специалист, конечно, ─ нерешительно отозвался я, но моё извечное джентльменство уже ожило и принялось от-теснять благоразумие. ─ Но посмотреть можно.
─ Вот и хорошо, ─ кивнула женщина. ─ Это у меня дома, тут рядом. Идёмте!
─ Ну, хорошо, только подождите секунду, я заскочу куплю сигарет.
По дороге – впрочем, шли мы, действительно, недолго – она тараторила без умолку, огорошив меня доверительными подробностями. «Разговаривала с любовником, психанула и как шваркнула телефоном об пол…» – «Боже, вот это страсти! – подумалось мне. ─ Бразилия какая-то, прямо, вместе с Мекси-кой». Из её пакета доносилось позвякивание – знакомое, как голос жены, и многообещающее, как поездка к морю.
Квартира, где мы, в конце концов, оказались, не пред-ставляла собой ничего особенного. Две комнаты вагончиком, в одной – мебель-стенка, диван, телевизор «Электрон», репро-дукция «Грачи прилетели» на стене. У журнального столика, на полу, ─ телефон. Увидев его, я сразу понял, что наиболее под-ходящими инструментами для его ремонта могут быть лишь совок и веник. Я вздохнул и попросил отвёртку.
─ Ой, ну, куда вы спешите! Успеется. Давайте сначала выпьем.
Она выставила на столик две бутылки десертного «Ркаци-тели».
Сняв в прихожей плащ и оставшись в домашнем халате, она опустилась в кресло. Я уселся напротив.
─ Меня зовут Нина, а вас? ─ и, не дождавшись ответа, предложила: ─ Давайте на ты.
─ Согласен, ─ охотно кивнул я. ─ Вадим.
Теперь, при свете, я мог разглядеть её, делая, впрочем, вид, что выясняю, во что превращаются шедевры Саврасова, когда их ставят на поток.
Я рассмотрел, что лет ей не более сорока… Грудь не из маленьких и довольно развитые бёдра… Лицо…
─ А чем ты занимаешься, Вадим? Вообще, по жизни?
─ Да так… Созерцанием… Интересно, к чему мы все при-дём…
Лицо хорошее, чистое… Глубокие тени у глаз… Руки, что там у нас с руками?
─ Ты хороший человек, я сразу заметила.
─ Не знаю даже… Сомневаюсь…
Кожа выше запястий нежная, голубоватая… Но никаких вен… А ноги?.. Чёртов халат!..
─ Я людей сразу вижу. Я хороший психолог.
─ По образованию?
─ Нет, жизнь научила.
─ Тогда понятно.
Они все, какую ни возьми, психологи. Всё про всех знают и понимают, себе только никак ладу не дадут. Кажется, и ноги ничего.
Она привстала и, потянувшись через стол, включила те-левизор. И тут же, сказав: «А ну его!», ─ выключила. Но и этого оказалось достаточно – пола халата отлетела, и взгляду моему открылся крупный, но уже побледневший синяк на бедре. Всё нормально – у всех женщин синяк на бедре, это закон.
А над фужерами склонялась, булькая, уже вторая бутылка «Ркацители».
Я уставился на фотографию в рамке, стоящую на телеви-зоре. С неё улыбался молодой человек в камуфляже, берет десантника манерно сдвинут к правому уху.
─ Это он, твой любовник, из-за которого?.. ─ я кивнул в сторону так и не потревоженных останков телефона.
─ Нет, это мой сын. Служит сейчас, ─ спокойно ответила Нина. ─ Вон, друзья его под окнами орут. Сейчас пойду разго-ню.
─ Да ладно, пусть орут. Тебе-то что?
И в этот момент в дверь позвонили. Нина поднялась, по-правила халат и вышла в прихожую.
Ну, вот и накликал! Это уж точно любовник. Чем-то, на-верное, не понравилась ему беседа по телефону, и он пришёл договорить на месте. Взгляд мой сам по себе переместился в сторону окна.
В комнату вошёл кавказец. Типичный – с брюшком, залы-синами и характерным носом.
─ У тебя гости? Что не сказала? ─ полуобернулся он к хо-зяйке. Потом протянул мне руку: ─ Гурам.
─ Вадик, ─ сказал я, привставая.
─ Вадик! Как хорошо – Вадик! А меня можно – Рома.
Начинается! У этих нацменов вечно так: «Я - Хайрулла, зовите меня – Коля» или «Я - Талпай, называйте меня Слави-ком». Почему мне никогда не пришло в голову сказать: «Я - Ва-дим, для вас можно – Арчибальд, или лучше, будьте уж так лю-безны, величайте меня – Джон Гопкинс»?
Между тем, новый гость никаких разборок не учинил и, мало того, даже выставил на стол бутылку коньяку.
─ Давай, Вадим, выпьем за знакомство.
─ Отчего не давай? Давай!
Коньяк, пущенный вдогонку вину, взял своё. Похоже, Гу-рам-Рома тоже явился не вполне трезвым. Минуту спустя мы наперебой говорили что-то восторженно-витиеватое, вспоми-ная, кажется, Шота Руставели.
Нину, выпившую с нами по первой, я вдруг потерял из ви-ду. Её образ, казалось, уже прочно вошедший в моё сознание, вдруг основательно побледнел и, наверное, стёрся бы оконча-тельно, если бы не Гурам. Он выковырял из фольги последний осколок шоколадной плитки и громогласно заорал:
─ Нинка, курва, принеси закуски!
Что-то нехорошее зародилось в моей груди, разлилось и полыхнуло жаром уже в висках. Уставившись в пустую рюмку, я выговорил как можно отчётливей:
─ Рома, батоно, очень прошу, не ругайся… При мне.
─ И-эй, ничего не понимаешь! ─ отмахнулся кавказец и снова возопил: ─ Нинка, говно, тащи закусь!
Любовник он ей или нет, но не имел он права так разгова-ривать с женщиной, которая пригласила меня отремонтировать телефон. Любовник он ей или нет, но я сегодня пришёл раньше него и не позволю…
─ Заткни пасть, абрек, ─ с нажимом выговорил я и… и до-бавил фразу, произнести которую можно, лишь родившись рус-ским человеком. Ни один инородец не способен даже прибли-зиться к той вершине разговорного мастерства, на которую я легко взлетел по праву национальной принадлежности, по пра-ву крови.
В ответ он быстро залопотал что-то, но это уже было не интересно… Короче, я ударил первым…
Ах, как часто в моей жизни всё и заканчивалось первым и единственным ударом! Часто, но не в этот раз. На меня тут же обрушился прямо-таки шквал Гурамовых кулаков. Звон в голо-ве, вспышки света, отрезвление… Я выдал серию, закончив длинным боковым в голову…
Вообще-то, только в кино умеют показывать драки краси-во. Причём, чем бездарнее режиссёр, тем эффектней и картин-ней выглядит драка. В жизни всё обстоит намного безалабер-ней и неприглядней. А соперник мой был моложе и то ли силь-ней, то ли трезвей меня.
Выбежав из спальни, Нина опустилась в кресло, молча сжав ладонями виски. Брови её красиво нахмурились.
Лучше бы я не смотрел на неё. Я пропустил вдруг тяжё-лый удар и рухнул на одно колено. Он мог бы легко добить ме-ня ударом ноги или сведенными в замок ладонями, но не захо-тел или не успел этого сделать. Я вскочил и добавил прыти.
Он неожиданно отпрыгнул и исчез в направлении кухни.
Всё, за ножом побежал, решил я и ощутил глухую тоску. Перспектива оказаться зарезанным неизвестно где, неизвестно из-за чего и кем мне абсолютно не нравилась. Я швырнул на пол стул и, наступив на одну ножку, рванул двумя руками дру-гую. Получившееся оружие завёл за спину и пошёл на кухню.
Рома-Гурам стоял у стола и жадно пил из стакана. Я за-метил откупоренную бутылку водки. Откуда она взялась?
─ Совсем дурак, да? ─ выдохнул он наконец, покосившись в мою сторону.
И взял в руку нож. Я молниеносно привёл в готовность свою дубину.
─ Совсем больной? ─ спросил мой противник и приложил лезвие плашмя себе под глаз. ─ Синяк будет.
─ А у меня… ─ проворчал я, потрогав онемевшую губу, и сплюнул сукровицей в мойку.
─ На… продезинфицируй, ─ буркнул он и налил мне вод-ки.
Мы выпили.
─ Боксёр, что ли? ─ морщась, спросил он.
─ Не… Мы это… мы к мордобою сызмальства привыкши.
Он снова налил. По третьему заходу.
– А меня вроде как здесь и нет. Я здесь вроде как стена белая. – Сложив на груди руки, на пороге кухни стояла Нина.
– На вот, – Она протянула Гураму сложенную вдвое и пе-ретянутую резинкой пачку купюр.
– Я ж за деньгами зашёл, – быстро спрятав деньги, объ-яснил он мне, – товар ей давал на реализацию, а ты…
Потом они прощались в прихожей, негромко о чём-то до-говариваясь.
Обессиленный, я опустился на табурет.
– Ну, что ж ты так, а? – спросила Нина, присев рядом со мной. – Ты что, не видел, какие у него кулаки?
– Да и хрен на них! Я это… я стул отремонтирую. Вместе с телефоном.
– Может, что-нибудь одно из двух собрать и получится… Сиди уж. Давай лучше выпьем…
Её пальцы едва ощутимо скользнули по моей губе.
– Тебе больно? Тебе нужно прилечь. Сейчас я постелю…

Чёрт возьми эту губу – куда теперь покажешься в таком виде!
И воды, срочно нужно попить воды. И мешает что-то, не даёт покоя. Отремонтировать стул! Так я и не помню, где был. Вовек не найду.
Ах да, повесть! Как там я напридумывал? Абрикосовый сад, недовзгляды, звёзды на низком осеннем небе… И всё так трогательно, всё так сентиментально...
А тут – вечно пустеющая пачка сигарет, «Ркацители» с коньяком, синяк на бедре, да ещё та дура в «Трёх дорогах»…
Как всё свести в одно целое, как совместить несовмести-мое? Редкие трепетные встречи, просящий закурить молоко-сос, высокий стог и опьяняющий запах сена, звяканье в пласти-ковом пакете, безнадёжно запоздалый роман, десантник в оре-ховой рамке, цветущие деревья, Гурам по имени Рома, водка, беспамятство?..
Почему, какую бы ты чернуху не прочитал или не написал сам, жизнь проявит всю свою изобретательность и обязательно подкинет более отвратительный, более мерзкий вариант?
И ещё Нина! И ещё было ведь что-то там, за границей между явью и тёмным удушающим забытьём. А я и не помню-то ничего…
Хотя нет, стоп, вспомнил! Плечи у неё были в веснушках!