Глава I

                    Три подруги

          Да, да, их было трое, три подруги: Оля, Рая и Галя. Хотя они и были подругами, но они были настолько разными во всём: характерами и судьбами, как могут быть разными между собой равнина, скалы и ущелье.
          Оля росла спокойной, искренней, доброжелательной и старательной девочкой, и со стороны окружающих более вызывала к себе сочувствие и симпатию, нежели, порицание. Однако, не смотря на мягкость характера, чувство независимости в ней было так же глубоко развито, как и остальные качества, о которых уже было сказано.
          Раю отличало упорное стремление проникнуть во все тонкости земных тайн, прямодушие и упрямство. Но, вместе с тем, у девочки было развито чувство справедливости и верности принципам честности и ответственности, впрочем, как и её подруге Оле.
          Для Гали же, в отличие от подруг, не существовало никаких преград и принципов. Она с раннего детства пыталась использовать чувства своих подруг, как инструмент для достижения удовлетворения собственных интересов и желания показать собственное превосходство над ними. Но, ни Олю, не смотря на мягкость её характера, ни, тем более Раю, подчинить своей воле Гале не удавалось. Тем самым она вызывала по отношению к себе настороженность и нелюбовь со стороны и мальчишек, и взрослого населения двора.
          Во дворе, густонаселённом детворой, девочек было всего трое. Да и вообще, в их дворе девочек было не густо, как среди малышей, так и среди взрослеющих девочек. Зато в окрестностях двора и за его пределами под шифером крыш двух и трёхэтажных домов усиленно резонировал громкой акустикой многоголосый гвалт пацанвы.
          Кто-то гонял футбольный мяч между импровизированными воротами на пустыре за домами под громкое улюлюканье и свист болельщиков. Внутри же двора, раздавались, словно звуки выстрелов, хлопки крученых ударов по волейбольному мячу, сопровождаемые диким ором разгорячённых азартом юнцов.
          Кто-то щёлкал зоской, громко отсчитывая взлёты кожаной шкурки, подшитой свинцом, ловким вывертом ноги, стараясь подбрасывать столь экзотический предмет игры как можно большее количество раз. Ревниво следящие за счётом соперники вторили ему на все голоса: фальцетом, нарочитым баском, а то и присвистывая. Или же, когда у, наконец, утомившегося игрока зоска падала на землю, раздавались торжествующие вопли, сопровождаемые гомоном, смехом и свистом.
          Ну, а между песочницами, горками, импровизированными домиком и машиной, и скамейками, на которых располагались няни и бабушки с малышами в детских колясках у их ног, напоминающими по форме оцинкованные ванны, в самой середине детской площадки можно было увидеть этих девчушек. На асфальте, расчерченном  клетками мелом, рядом с заброшенным, давно высохшим бассейном в окаймлении огромной клумбы с карликовыми георгинами, настурциями, астрами и чернобривцами, они играли либо в классики, либо ловко прыгали через скакалку, радуясь удачным прыжкам под её ритмичный хлёсткий стук об асфальт. Ну а когда кто-то из мам, бабушек или нянь просил девочек понянчить её малыша, дескать, нужно срочно сбегать в магазин за молоком или за хлебом, или снять высохшее бельё с верёвок, девочки принимались усердно изображать детсадовских нянечек или воспитательниц, а то и врачих.
          Нередко им приходилось играть и с пацанами в войнушки ли, в лапту, колдуна, прятки, или в глухой телефон. А когда на улице хлестал дождь, или свирепствовал буран, они с ребятами играли и в подкидного. А поскольку ребятни собиралось в красном уголке много, то смешивали сразу две колоды карт и играли по установленным мальчишками правилам. Проигравшихся девочек в лоб не щёлкали щелбанами, но за косу дёрнуть мальчишкам доставляло удовольствие. Хотя любой из них старался изображать, как он ловко и с силой дёргает за косу, но на самом деле, старался не причинить девочке боль из сугубо личностных мотивов. Да и попробовал бы кто из них из-за неловкости или, тем более, из дерзости, причинить любой девочке боль или обиду… Расплата такого ухаря была бы незамедлительной.
          И в школе мальчиков было значительно больше, чем девочек, и потому почти все девочки, находились под покровительством одноклассников. Исключение составляли девочки из зажиточных семей, или дочери начальников, как правило, отличавшихся от сверстниц снобизмом, предприимчивостью, а то и жестокостью. В чём же выражалось подобное проявление чувств мальчишек к девочкам? Ну, например, когда детей привлекали для сельхозработ: для прополки злаковых культур или подсолнечника, для сбора урожая, или для уборки картофеля, мальчишки, быстро справившись со своей нормой, спешили на помощь к отставшим от них девочкам – своим подопечным, совершенно игнорируя реплики тех, кого они бойкотировали.
          Девочки учились успешно. Рая, стала непонятным образом одноклассницей подруг, хотя была на год младше их. В ту пору, хотя и изредка, но была возможность сдачи экстерном экзаменов или знаний годовой программы для перевода ученика из класса в класс с опережением на год. Она отличалась живостью энергии, и потому ей удавалось всё. Раечка преуспевала по любому предмету, особенно – любила математику. В любом занятии достигала больших успехов, чем её одноклассники. Она с пяти лет уже читала, писала, считала, училась играть на балалайке, а с восьми и на гитаре, получая уроки от мамы, виртуозно владеющей этими инструментами. Кроме того её мама владела игрой на баяне, гармошке, аккордеоне и фортепьяно. Это искусство Раина мама, Екатерина Андреевна, переняла от бабушки и её старшей дочери – её тёти, некогда работавших на подмостках ресторанов и театров. Ну, а по физкультуре Раечка не отставала от самых сильных мальчишек их класса.
          Галя  с ранних лет была расчётливой, кокетливой и мстительный девочкой. У неё был изощренный ум, хорошая память. И, конечно же, она не уступала обеим подругам в учёбе. Но делать девочка ничего не умела, да и откровенно не стремилась к умению и навыкам в трудах.
          Оля всё осваивала старательностью. Всё, за что она бралась, делала аккуратно и достигала тех же успехов, что и подруги. К тому же, у девочки была феноменальная память. Нередко ей удавалось опережать мысленно то, что только что должно бы было сказано преподавателем или собеседником. Отличительным её качеством была способность сопоставлять, логически размышляя, словно анализируя, сказанное или прочитанное. При этом девочка пыталась во всём искать ассоциации, что, несомненно, способствовало прочному запоминанию усвоенного ею предметного материала и надолго. На зачётах и экзаменах по экзаменационным предметам одноклассники уговаривали её сдавать предмет первой. А затем девочку не отпускали ни на шаг от себя – то и дело просили чиркнуть шпаргалку «в двух словах» для растерявшихся или отстающих товарищей по классу, передавая её очередному бедолаге самым непостижимым образом.
          Раечка была скоропалительно влюбчивой, о чём тут же спешила с восторженными нотками в голосе вполголоса сообщить о столь важном для неё событии Оле. Но, в кого бы она ни влюблялась, её влюбчивости хватало лишь на несколько дней или недель. Но ей удивительным образом удавалось влюблять в себя кучу мальчишек и надолго удерживать их чувство преданности к себе. При любых обстоятельствах, неприятных для неё, или несущих ей какую либо угрозу, круговая порука от мальчишек ей была, безусловно, гарантирована.
          Оля тоже была влюбчивой. Впервые привлёк её сердечное внимание в четвёртом классе Витя Витюков. Скромный и тихий мальчик улыбался ей так светло и искренне, играя ямочками на щеках, что девочка, очарованная им, замирала и смущённо прятала взгляд. Но никому, ни под какими уговорами, кроме своей любимой бабушки, она бы не призналась в своих сокровенных чувствах. Они сидели за одной партой, и с каким же нетерпением она спешила в школу, и с каким старанием стремилась выполнить домашнее задание, чтобы поразить его сознание своими успехами в учебе. В пятом классе она увлеклась любимцем их класса и всей школы – Толей Гордиенко, лучшим учеником и спортсменом школы. В седьмом классе девочка уже сгорала от смущения и сердечной радости под взглядом Вити Пешкова – Галиного брата. Он был старше их на год. Его одноклассницы сходили по нему с ума, а он, не обращая на них ни малейшего внимания, уже любил её с пятого класса, а может быть и раньше. Он всегда при всех её разногласиях с его сестрой, держался на стороне Оли с тех самых пор, как они поселились в их доме. А в восьмом классе Оля полюбила Витю Литуева – соседа их квартиры, куда они переехали по обмену из-за дальности расстояния от её школы и работы родителей. Тут уж девочка и вовсе растерялась. Она ещё не разлюбила того, кто стал предметом её первой настоящей, осознанной ею любви. И вдруг всё стало странно непонятным – она растерялась: кого же она любит… И что такое любовь, вообще?

          Но, ни один из мальчиков не услышал слов признания от неё, не получил ни единой записки. Но нужно ли говорить о пылких чувствах, если они светятся во взгляде девочки с пылающим лицом и шеей под взглядом этих героев её переживаний. Но, как это не покажется странным, дружила и ходила в кино она совсем с другими мальчиками. Но это было лишь проявлением дружбы к ним, ухаживающим за ней. Они наперегонки приглашали её на танцах, провожали её, оттесняя тех, кто проявлял к ней излишнюю назойливость.

          Галя, ревниво следившая за подругами, непременно спешила съязвить, укусив любую из них репликой, сопровождая слова насмешливым взглядом. Но, Раечка, не терпящая никагого проявления несправедливости по отношению к Оле или к ней самой, спешила нанести контрудар по самолюбию завистницы. При этом, она не очень-то подбирала слова и тон произнесённых ею отповедей, после чего Галя, ехидно улыбаясь, покидала поле столь эмоционального сражения, презрительно пожав плечом.
          Сама Галя, кажется, никого не любила. Вернее сказать, она любила, но любила себя в тех мальчишках, которых влюбляла в себя, игриво кокетничая с любым, кто обращал её пристальное внимание примечательными особенностями облика – привлекательности стати или лица. Самый лучший из всех мальчиков школы, Толя Гордиенко, которого обожали все девочки школы, полюбил её так, что не мог скрывать своих чувств к ней. Это стало заметным, как для всех сверстников, так и для преподавателей. Но Гале доставляло большое удовольствие играть его чувствами, то изображая пылко влюблённую гимназисточку, то холодную надменную леди. Своим подругам он заявляла:
          – Мальчишек и их чувства надо вертеть вокруг пальца, и никогда не показывать им своих истинных чувств, чтобы знали цену настоящей леди.
         Оля старалась отмалчиваться, краснея от её бесцеремонных заявлений, нередко доходящих до вульгарностей. Рая же, возмущённая столь вопиющей на её взгляд бесцеремонностью, принималась горячо доказывать, как это подло и безнравственно – играть чувствами человека.
          – Ты, Раечка, ещё скажи нам, что меня Бог за это накажет. – При этом, смерив её пренебрежительным взглядом, с прищуром зелёных, слегка раскосых глаз, в которых лукаво играли, словно чертенята, искорки, что усиливало выражение дерзости взгляда сквозь полуопущенные густые ресницы, ехидно добавляла, распаляя тем самым гнев подруги:
          – Раечка, а может быть, мне подарить тебе лучшего из лучших мальчиков – Толика? А? Ты как смотришь на столь щедрый подарок? Слабо!
          – Ты… Ты – гнусная и подлая девка! Да ты – не человек, а…
          – А кто? Кто я, Раечка!
          – Дрянь! Вот, ты, кто! И тебя, в самом деле, Бог накажет!
          – Браво-браво, Раечка! Так поумерь свой темпераментный пыл – предоставь эту работу самому Богу. Пусть он займётся судом, а ты лучше собой займись – это будет, как нельзя кстати.
          Оля, краснея от стыда и беспомощности перед наглостью их подруги, лишь тихо, но внятно произносила:
          – Рая права. Нехорошо глумиться над чувствами окружающих, Галя! Старые люди говорят: «Не пожелай ближнему того, чего не пожелаешь себе!»
          – Ах, Ах! Наша праведница решила подвести итог нашей дружественной беседе…
          С весны седьмого класса между подругами произошёл раскол. Обе девочки объявили Гале бойкот, в ответ на что та, как всегда, презрительно смерив их высокомерным взглядом, пожала плечами.
          – Подумаешь…

                                                                               Глава II

                                                               Раины университеты жизни

          Раечка, закончила десятилетку с золотой медалью и мединститут с красным дипломом, стала ординатором, позднее была назначена заместителем главного врача детской поликлиники, а ещё позднее – главным врачом детской больницы. И, когда казалось, что всё в её жизни устроено: карьера, любящий и любимый муж, две замечательные и симпатичные дочери, которыми занимается её, такая – самая замечательная в мире, мама , на неё обрушился целый шквал горя и бед. Конфликт мужа с вышестоящим руководством из-за его принципиальных позиций привёл к откровенным гонениям, как в его, так и в её деятельности. Мама, глубоко сострадая зятю и дочери, не выдержав этих переживаний, умерла от инфаркта. Её мужа – главного экономиста Треста угольной промышленности – неожиданно забрали посреди дня, и насильно увезли в психиатрическую больницу. Придя с работы, Раиса застала заикающихся от страха и слёз дочерей.
          – Папу связали и увезли на скорой помощи врачи и милиционеры.
          Через несколько дней дочери с рыданиями заявили, что в школу они не пойдут. А дальше снежный ком превратился в лавину, сметающую всё на своём пути. Детей с трудом удалось перевести в другую школу, но и там им пришлось несладко. Не смогли они посещать и уроки музыки в музыкальной школе. Девочек повсюду преследовала дикая молва, упорно превращая их в отщепенцев общества. Раису, обвинив во всех смертных и не смертных грехах, перевели в ординаторы, а позднее назначили фельдшером в одном из шахтёрских здравпунктов. Девочки стали замкнутыми, почти не покидая пределов квартиры. Для них даже поход в булочную или в молочный магазин стал нелёгким испытанием.

          Раиса и её дочери оказались в центре напряжённого внимания к ним со стороны любопытствующих окружающих, что само по себе становилось невыносимым для психики, и без того угнетённой отчаянием от безвыходности их тяжёлого положения. Но ещё более страшный удар настиг её, когда ей сообщили, что её мужа больше нет. Похороны были торжественными при большом стечении народа. Рая, бесчувстенная и холодная, отрешённо смотрела на лицо мужа в течении всего пути до кладбища. Непостижимо, как могло всё это случиться? Она так любила его, а теперь, вот, он, перед её глазами, а она ничего не чувствует, словно застыла, словно превратилась в глыбу льда. Что это? Как такое возможно? Ноги её онемели. С машины ей помогли выйти, но идти она не могла. Пришлось отвести её в больницу. Микроинфаркт -- таков был диагноз. В Раисе, некогда сильной и волевой, с её борцовскими качествами характера, как будто сломался стержень, на котором держалась вся её жизнь. Она пристрастилась к так называемому утешительному для неё напитку – разбавленному водой спирту. Раньше она и слышать об этом не могла. Ни она, ни её муж, ни её родители никогда не держали спиртное в доме. В дни семейного торжества в доме было принято встречать гостей пирогами и иной выпечкой с душистым чаем и сладкими прохладительными напитками. Когда запасы исчезали, она спешила за спиртным в аптеку или гастроном. Вот в такой момент и застала её Ольга, приехавшая с двумя сыновьями в отпуск к родителям. Рая встретила подругу со слезами, рыдая и приговаривая:
          – Оля, Олюшка, родная моя, я погибаю. У меня такое горе, такое горе – и не сказать… У меня нет сил. Я не хочу жить! Я умру.
          – Ну-ну, что ты, подруга моя дорогая, так-то расклеилась? Сейчас, сейчас, родная, ты всё-всё мне расскажешь. А пока пошли-ка в ванную, умоемся, моя ты хорошая.
          Собрав наспех к столу, что у неё было, Раиса поставила в центре стола бутылку «Столичной».
          – Помнишь, Оль, когда Галька утащила у вас бутылку «Кагора»? И мы его попробовали – и ведь сумела, чертовка, нас уговорить, – а потом распевали, как три дурочки, во дворе на потеху бабулям?
          – На Волге широкой,
          На стрелке далёкой,
          Гудками кого-то зовёт пароход
          Над городом Горьким,
          Где ясные зорьки,
          В рабочем посёлке подруга живёт.
          Размазывая слёзами подкрашенные глаза, успевшие опухнуть от слёз, насквозь промокшим носовым платком, Рая допев куплет охрипшим от прорывающихся рыданий голосом, икнула.
          – Олюшка, моя ты дорогая сестричка… Ты ведь мне как сестричка приходишься. Ты же выросла рядом со мной, вместе с моими братом и сестричкой, в нашей квартире. Тебя жалели и любили: и мамка, и папка. – Опрастав содержимое крошечной стопки, Раиса, обняв Ольгу, зарыдала с новой силой.
          – Оля, горько-то как! Горько...  Не знаю, как там, в Горьком, а вот, в Прокопьевске… Что творится в Прокопьевске! Нигде правды нет! Наверное, и никогда не было… Моих родителей нет. Куда они делись? Отца на свинцовых рудниках загубили. За что?! За то, что он любил жизнь, работу, людей, своих и чужих детишек, творчество? Мужа тоже убили, нет, не в прямом смысле. В переносном, но убили. Убили в нём душу, добрую, широкую, большую... Её хватило бы на весь город. Он был мечтателем. Дурачок... Болшой дядя, а вери, верил в сказки. Понимаешь, в сказки верил, в правду? А где, правда-то? Там? Наверху? А теперь нет его. Нет и сказки в нашей семье. Девчонки мои, жуть как, любили его. На них смотреть тяжело. Не могу, Оля...

          А помнишь детство? Ты тоже всё мечтала, в сказки верила... А тебя,  мамка-то твоя, не любила. Злая была. Начальница… И моих родителей не любила. А за что?! Что они ей сделали?! Папка тебе игрушки дарил, которые вырезал, лепил, выливал, красил. Всем детям дарил эти игрушки – не продавал, а дарил! Моя мамка прятала тебя от твоей матери, от её побоев. За что она тебя лупила? Ты же среди нас была самая тихая, самая терпеливая, и такая беззащитная. Тебя вредные тётки обзывали безотцовщиной. И она не любила тебя, обижала, лупила. А за что?  Олюшка, жизнь-то, какая страшная… – Рая вдруг на мгновение улыбнувшись, встрепенулась, смахнув слёзы посудным полотенцем, но тут же, обречённо махнула рукой.
          – А помнишь, мамка тебе шила: пальто, беретку, форму, фартук, сарафан? Ты так радовалась… А твоя мамка ссорилась с моей. Почему?!
          Рыдая, Раиса время от времени наполняла свою стопку.
          – Ну, выпей со мной, Оль! Чуть-чуть, капельку… Нет, двадцать капелек. Ну же, ну хоть пригуби, чёрт бы тебя побрал! Подруга ты мне, или…? Ой, прости, миленькая! Прости… Ладно, сама выпью. Так сказать, в горьком одиночестве.
Содрогнувшись от выпитого и закусив квашёной капустой, Раиса отбросила полотенце, сокрушённо покачала головой и запела хриплым, сквозь прорывающиеся рыдания, голосом.
          – Славное море – священный Байкал…
          – Нет, не так…
          – По диким степям Забайкалья,
          Где золото роют в горах,
          Бродяга, судьбу проклиная,
          Тащился с сумой на плечах…
          – Это про папку… Олюшка, сколько он мук-то принял-пережил! А мамка? Сколько же горя нужно пережить на этом свете!? Мамка-то моя – она не просто от инфаркта умерла… От горя! Одна вырастила нас, троих, выучила, всем дала возможность получить высшее образование. Учила нас всему: грамоте, хозяйству, музыке. Вовка-то наш – каков!? Преподаватель в музыкальной филармонии! А жена гуляет! Жизнь и её лабиринты постигнуть никто из нас не научился. Мамка сама вся в трудах праведных маялась, слезами умывалась, и мы, вот тоже, слезами умываемся.
          Рая встала из-за стола и неверными шагами направилась в зал.
          – Погоди, подруга, я тебе сейчас альбом покажу…
         Вернувшись, она освободила от посуды часть стола и, насухо протерев столешницу, достала из буфета чистую салфетку, расстелила её и затем осторожным движением рук положила его, как ценную реликвию на приготовленное место. Раскрыв его, с гордостью продохнула:
          – Вот, посмотри, какие красивые были мои папка с мамкой, и какие счастливые у них здесь лица! Смотри, какой взгляд, чистый, целомудренный. Понимаешь? Чистый! – Достав из задней страницы коллективное фото, показала пальцем в центр.
          – А теперь посмотри в глаза этих инквизиторов! Глаз не видно! Одни точки! Бессмысленный взгляд точками, как пулями… Случайно?! Нет! Их теперь тоже нет на свете. Погубив папку и многих других, они сами бесславно исчезли из этой жизни. Я уверена – их души находятся в аду. Они создавали ад здесь, в стране, но и сами оказались заложниками этого ада. Их так же, как и папку, арестовали такие же нелюди, как и они. А как они вопили из рассказов очевидцев… И эти палачи стояли у руля государства…
          Вытащив оттуда же свёрнутую газету «Правда», развернула её.
          – Смотри, здесь Хрущёв, Брежнев и так далее. Обрати внимание на их глаза, на взгляд. У Никиты взгляд, явно, как у плута. А у Брежнева? Одни брови. Что под ними прячется? Спрятал он глаза от народа-то, как пытается спрятать правильных представителей народа в психушки. До этого даже Сталин не додумался! В тюрьмах уже мест не хватает?! Я уже не говорю о глазах других супостатов. Найди здесь хотя бы одно лицо с чистым взглядом ясных глаз. Не найдёшь. Почему? Потому, что к власти они все «шли по трупам».
          Перевернув страницу, Рая показала фотографию её мамы. Выражение неизъяснимой грусти во взгляде не могла скрыть даже улыбка.
          – А теперь посмотри на её лицо. Это лицо ангела во плоти, у которого сердце кровью обливается, глядя на этот мир. Сколько их, вот таких отцов и матерей сгинуло по всем фронтам, в плену, в лагерях, сталинских и фашистских, по тюрьмам, а теперь, вот, и в по психиатрическим больницам?!
          От переполнявших её чувств, Раиса, качая головой от скорби и отчаяния, в новом приступе рыдания, продолжала свой монолог. Ольга понимала – женщине нужно дать выговориться, выплакать всю накопившуюся боль, горечь и отчаяние.
          – Скажи, подруга, что это за страна, в которой собственный мирный трудовой народ, на плечах которого держится государство, его расстреливают, глумятся над его чувствами, сажают, в психушки упекают?! Что ещё нас в этакой стране ждёт?! Ты знаешь? А я, Оль, знаю. Нас, как уничтожали, так и будут продолжать уничтожать, запугивая нас, чтоб самим, таким жалким, никчемным, бесталанным, бездарным в живых остаться, размножаясь и алча нашей крови, пота, и того, что нажито трудами праведными. «Кто был ничем, тот» стал «всем»?!
          Выпив очередную стопку, запив её водой, Рая снова заговорила.
          – Вот, скажи – ты меня хорошо знаешь, – кем я была? А теперь? Кем я стала? Я, как и родители, всю свою сознательную жизнь стремилась к достижению лучшей жизни, всю жизнь училась, работала, не покладая рук, девочек моих растила, воспитывала. И что теперь?! Что?! Что с ними будет, Оль? – Раиса снова зарыдала, тяжело, неизбывно.
         Оля поняла, что женщина выложилась вся, до отказа, что теперь надо что-то говорить, надо заставить её выслушать, выслушать, быть может, то, чего она сама себе боится сказать, признать в себе. Пододвинув стул вплотную к Раиному стулу, Ольга осторожно прижала к себе подругу, и, поглаживая её плечо, заговорила.
          – Вот, Рай, ты задала мне столько вопросов, продолжаешь задавать мне их. Теперь, я надеюсь, ты терпеливо выслушаешь меня, как я выслушала тебя. Можно, я теперь буду говорить?
          – Да, да, конечно, Оль… Я уже слушаю.
          – Так, вот, о вопросах. Рай, родная моя, ты сама спросила – что будет с твоими девочками. Но ты сознательно уходишь от ответа на этот вопрос. Ты, в глубине души, сознаёшь, что с ними будет, если ты сама не возьмёшь себя в руки. Ты не можешь не понимать, этого, и ты понимаешь, что  что рыба портится с головы. А голова – ты!
          – Ольга-а…
          – Стоп, подруга! Я молча выслушала, искренне жалея тебя и сострадая тебе. Но, не только жалея и сострадая, но и возмущаясь. А теперь, пожалуйста, не перебивай меня, выслушай, что я тебе скажу.
          В тоне голоса Ольги зазвучали металлические нотки.
          – Рая, ответь мне честно, – хотя бы раз напилась твоя мама при горькой жизни своей? Когда забрали твоего отца, её ведь вообще сняли с работы. А у неё вас было двое, да третий ребёнок вот-вот должен был родиться. И у неё тоже было высшее образование. И кем она работала?! Простым маркшейдером, а не руководящим инженером, хотя в то время специалистов крайне не хватало. И, не смотря на это, её уволили! Да, она умывалась слезами, но не упивалась ими, как делаешь это ты сейчас! Она шила ночами, украдкой, не смотря на преследования доносами, допросами, вымогательствами, чтобы только поднять вас на ноги. Только после смерти Сталина она смогла устроиться в швейной мастерской закройщицей. Но она продолжала работать на дому, чтобы дать вам путёвку в жизнь.

          И при всём при этом, ваша мама успевала возиться и с нами – уличной детворой, обучая всех нас азбуке, чтению, письму, декларации, пению и музыке, организуя самодеятельную детскую площадку, умело привлекая к этому взрослое население не только нашего двора. Ответь, почему она это делала? Да потому, что наша школа-то была начальная, а когда-то была конюшней, позднее казармой, а когда стала школой, соседствовала с клубом. Была там самодеятельность? Нет. Ваша мама была образованнейшей женщиной того времени, и она понимала то, ради чего она всё это делала – ради нашего будущего. Она понимала, что всесторонне образованному человеку легче пройти сквозь все испытания в жизни, что при любом устройстве государства всё удерживается на плечах опытных специалистов. И кто знает, может быть, потому-то и не забрали её, хотя запросто могли это сделать, распределив вас по детским спецприёмникам и приютам… Скажи, когда она успевала делать всё это, да ещё и вкусно готовить для вас, и время от времени угощать нас – детвору?! Откуда она брала силы, чтобы не упасть, как ты?!
          Рая, было, дёрнулась, чтобы выскочить из-за стола, но Ольга, крепко удерживая её за плечи, плотнее прижала к себе, продолжая их поглаживать успокоительными движениями ладоней, теперь уже смягчив тон голоса.
           – Нет-нет, дорогая подруга, ты меня выслушаешь. Вполне вероятно, никто тебе этого не скажет, кроме меня, выросшей с тобой бок о бок, как ты уже сказала. Никому до вас нет дела – это, к сожалению, так. Тем более что ты сама, сдавшись на милость произвола, самоизолировалась от потенциальных друзей и их покровительства. А почему, Рай? Скажи-ка мне честно? Да потому, что тебе самой нет дела ни до себя, ни до своих дочерей. Так ведь легче прозябать, ничего не делая, и не желая обо всём этом думать, и искать выход из положения, кажущегося тебе тупиковым, безвыходным. Ты не желаешь думать о том, что из всякого безвыходного положения есть выход из положения.
          – Да уж, как минимум – два: нырнуть, либо головой в омут, либо – в петлю…
          – А дети? Твои, ведь, кровинушки? На самом деле, ты воешь да скулишь больше от стыда, а не от страха и отчаяния. Тебя мучает стыд за то, что ты творишь. Это ты несёшь ответственность перед своей совестью подобной расплатой, и опустила руки в самый тяжёлый момент жизни, что само по себе преступно по отношению к дочерям.
          – Оля, не рви мне душу…
          – Что ты сказала!? Ты себя слышишь, Рая?! Тебе не кажется, что я здесь не случайно? Рая, случайное – не случайно. И ты не можешь этого не осознавать. Вряд ли тебе хочется, чтобы я сейчас встала и ушла…
          – Оль, Оль, прости меня, не обращай на меня внимания – я совсем запуталась. Я слушаю тебя, ты говори. Говори – не жалей меня. Будь моя мама жива, она, наверное, говорила бы то же самое. Может быть, это она говорит твоими устами, если не сам Бог, который нас видит и слышит, как говорила мама. И говорит Он нашими устами. Говори, Олюшка. Говори, только не уходи, молю тебя.
          Тронутая раскаянием и мольбой подруги, Оля, вздохнула.
          – Да-да, я не ухожу, успокойся, родная. Я постараюсь убедить тебя, что ты на ложном пути, и что не так уж всё безвыходно. Тебя не выбросили совсем с работы, как твою маму. У тебя не отняли жильё, хотя и пытались, как отняли они жильё у твоей мамы, превратив вашу трёхкомнатную квартиру в коммунальную, подселив в неё другую семью. Ты работаешь почти по специальности на полуторной ставке и получаешь, хотя и небольшое, но пособие на детей за отсутствием кормильца. Этого, худо-бедно, хватило бы на проживание. Верно? Но ты посмотри на своих дочерей. Во что они одеты, как они выглядят? А во что одета-обута ты сама? Разве ваша мама и вы были в столь неприглядном и запущенном виде?

          Рая, посмотри на своих дочерей, посмотри на себя в зеркало. Во что ты превратила их и себя?! Ведь ты так упорно стремилась расти во всём: в учёбе, работе, в быту, всюду стремясь сохранить свою репутацию. Ты была образцом для всех сверстников, сокурсников, сотрудников, друзей и знакомых. Что теперь?! Жизнь остановилась? А ведь не станет тебя при таком-то образе жизни – твои дочери погибнут! Слышишь, мать, погибнут! Эх, ты… Как же ты могла стать на путь детоубийцы. Как, скажи?!
          Ольга, поглаживая опустившиеся плечи притихшей подруги, заглянула ей в глаза, и, укоризненно качнув головой, неожиданно для Раи улыбнулась.
          Что, подруга, испугалась? Всё, моя родная, – в твоих руках! Прошлого не вернуть. Как не вернуть и мужа. Но жизнь продолжается и судьба твоих девочек – в твоих руках, дорогая. Ты – мать! Вот и думай! Крепко думай! Ты же давно взрослая и очень умная тётя, каких не так уж и много. Ты обязательно найдёшь выход из положения! Не такое, уж, оно и отчаянное…

          Приехав через год в отпуск, Ольга позвонила Раисе.
          – Привет, сестричка! Встретимся?
          – Оль, ты приехала!? Как я тебя ждала! Как ждала!
          Встретила её Раечка у дверей подъезда, и не успела Ольга опомниться, как едва не задохнулась в объятиях подруги.
          – Я, кажется, чуть-чуть припоздала… Извини, задержалась.
          – Что ты, Оль, я так рада твоему приезду. Молодец, что приехала. У меня столько новостей – ты представить себе не можешь.
          – Догадываюсь, судя по твоему виду.
          Зардевшись, то ли от радости, то ли от смущения, Раечка, обняв Ольгу за талию, увлекла её внутрь подъезда.
          – Ты сейчас удивишься...
          Едва перешагнув порог, Ольга изумлённо ахнула.
          – Ну, и как?
          И в самом деле, Ольга опешила – Раечкина квартира изменилась до неузнаваемости. Она посветлела, сверкая от лакированной белизны свежеокрашенных окон, дверей, нежной окраски обоев, гармонично сочетающихся по цвету со шторами, покрывалами, салфетками и мебельными чехлами. Преобразились, обновлённые ремонтом, и комнаты девочек. В них появились письменные столы, полки для книг, вместо этажерок. В зале сверкало полировкой новое пианино, вместо старого, обшарпанного от времени, фортепьяно.
          -- О, Раечка, ты молодец! Я не сомневалась в тебе. Теперь я узнаю денисовскую целеустремлённость. Как девочки? Рассказывай.
          – Не так вдруг, Оленька. Сначала пошли на кухню – поможешь мне перенести тарелки с содержимым в зал.
          – Рай, а давай, как раньше – на кухне! Так будет уютней, по-домашнему. А когда придут девочки, тогда и сориентируемся.
          – Ну, если ты так хочешь, у меня нет возражений. Но, учти, они скоро появятся.
          – Да-да, хочу, Раечка. Ну, рассказывай.
         – Да, Оль, накопилось столько всего – сразу и не расскажешь… Во-первых, я сейчас заместитель главного врача детского онкологического центра. Я вернулась к работе над диссертацией. Времени ни на что не хватает. Ездила в Ленинград на курсы повышения квалификации.
          – А девочки с кем оставались?
          – А у меня сейчас живёт молоденькая медсестра – её выгнали на улицу муж со свекровью. Я её приютила и не жалею. Это такая замечательная, воспитанная и трудолюбивая девочка. Моим девчонкам она сразу же понравилась – теперь их водой не разлить. Ощущение такое, что они сёстры. Сначала я приютила её из жалости. Куда ей податься? Её родители погибли в автокатастрофе – их пассажирский автобус перевернулся на каком-то крутом повороте. Ну, а девочка шестнадцати лет попала в интернат. Закончила медучилище, получила красный диплом, вышла замуж, ну и… не пришлась ко двору. Но, как только я закончу все дела с защитой кандидатской, так непременно пошлю её учиться в мединститут. Пока она об этом и слушать не хочет – вероятно, чувствует себя передо мной в долгу. Знаешь, она заявила наотрез, что ни в коем случае не позволит мне оборвать мою карьеру, дескать, у неё всё впереди.
          Суетясь с посудой и блюдами между столом и шкафами, Раечка, говорила и говорила.
          – Оль, помнишь, ты говорила о потенциальных друзьях и покровителях? Господи, как же ты была права! Стоило мне начать битву за восстановление своих прав, как всё пошло кругом. Теперь у меня много друзей, единомышленников, так сказать покровителей. Ольга, я вспоминала каждое твоё слово – меня обжигала каждая твоя фраза. Как же я тебе благодарна – ты не представляешь…
          С тех пор они больше не виделись. Годы шли, переписка их незаметно прервалась. Сама Оля попала в водоворот бурных коллизий, полных трагизма.

                                                                              Глава III

                                                                     Лабиринты соблазна

          Ну, а Галя? Получив специальность медсестры, она попала по распределению в Юргу. Почувствовав полную свободу, как ей показалось, Галина устремилась к праздной жизни. Флиртуя при каждом удобном случае с мужчинами, она старалась привлечь их внимание к себе. И если кто-то из них привлекал её более остальных,  она спешила завоевать его чувства. Галина  рано поняла, что в таких вещах при поставленной ею цели, все средства хороши. Флиртуя напропалую со всеми, она заводила сразу по несколько романов, преследуя единственную цель, выбрать себе наилучшего из любовников, привязав его к себе брачными узами. Не забывала она и о материальной стороне, заставляя мужчин расплачиваться за полученное удовольствие. Нередко свои похождения она заканчивала в пьяных оргиях, и, в конце концов, обратила на себя внимание милиции, имея за плечами привод  за приводом, став притчей во языцах у местного населения. А вскоре оттуда её в сопровождении милицейских работников выслали в двадцать четыре часа в Тисуль, а ещё позднее – на Чукотку. Была такая мера наказания за образ жизни, неподобающий советской женщине. Нужны ли на эту тему комментарии? Вопросы? Да, их множество. Но государственная махина и не такие косточки перемалывала…
          От Раечки Ольга узнала, что любимец их класса и школы – Толик Гордиенко трагически погиб в шахте. Закончил он школу с золотой медалью. Страстно мечтал поступить в МГУ имени Ломоносова. Но обывательский разум матери, у которой два старших сына угодили в колонию, замкнулся на страхе потерять младшенького, самого любимого ею сыночка.
          – Не пущу! Никуда не отпущу! Ты у меня – единственный! Никому тебя не отдам!
Какие чувства обуревали парня, можно догадаться сразу. Страдал? Это мягко сказано. Для него этот удар  стал трагедией жизни.  Снедаемый чувствами неразделённой любви к Галине, и жестоким разочарованием в жизни от невозможности реализовать свои планы и мечты в реальности, отчаявшись, он сдал документы в горный техникум. Окончив  его с красным дипломом, Анатолий по распределению получил направление на местную шахту по месту жительства. В армию его не взяли, так как он – единственный сын у престарелой матери. Прежде чем приступить к работе в должности горного мастера, он должен был пройти в учебном пункте двухнедельную стажировку по технике безопасности.
         В стране гремел бум стахановского движения ради рекордов страны. Они были нужны для того, чтобы потрясать мир достижениями СССР. Впервые в мире первым космонавтом стал Юрий Гагарин. Только год спустя ступил на грунт Луны Армстронг. В степных районах Казахстана осваивали целину. Металлургическая промышленность СССР шагнула в эпоху величайших показателей. Запасы бокситных руд Новокузнецка занимали по показателям первое место в мире. Из всех радиоузлов торжествующе звенели детские голоса:
           – Эх, хорошо в стране советской жить!
           Эх, хорошо страной любимым быть!
           Эх, хорошо все книги прочитать,
           Все рекорды мира перегнать, перегнать!
           Меряй Землю решительным шагом,
           Твёрдо веря заветам отцов!
           Знай один лишь ответ –
           Боевой наш привет:
           Будь готов! Будь готов! Будь готов!
           Будь готов всегда и во всём!
           Будь готов ты и ночью и днём!
           Чем скорее придём к нашей цели,
           Тем скорее к победе придём!
          Стране был нужен уголь! Много угля – для поглощения доменными печами, и для ГЭС, строительство которых было развёрнуто  широкомасштабным фронтом. Нужны стимулы – рекорды. И как же они достигались? Схема нехитрая. Горняки бригады работали на одного стахановца. На стахановскую бригаду работали все бригады шахты. Как? Понять несложно. Все поставки оборудования, крепёжный лес, вагонетки, лебёдки, вагоны для отгрузки и транспортировки угля – всё это осущестлялось за счёт урезания этих же средств от других шахтёров, бригад, а то и шахт целого региона. Легко можно догадаться – какая зарплата была у «резервистов» – остальных шахтёров.
          Анатолию предстояло под контролем мастера-наставника осуществить взрывные работы в забое вентиляционного штрека для подготовки новой лавы.
          – Тебя, паря, чему учили там, в вашем техникуме? Запомни и заруби себе на носу: всё чему вас учили – полная туфта! Здесь жизнь диктует свои правила. Чем больше возьмём угля, тем больше денег загребём, стахановских. Сечёшь? Заложим двойную пайку динамита.
          – Но…
          – Никаких «но»! Пока здесь командую я. Когда будешь работать самостоятельно, тогда и будешь командовать.
          Эта драма для молодого специалиста осталась тайной «за семью печатями». Об одном можно с уверенностью говорить, что поступиться с совестью парень не мог. Очень правильным человеком он рос. Не просто так он был любимцем всей школы…
          К разработке освоения угольных пластов антрацита подходили комплексно, опираясь на техрасчёты. Задачи ставились с учётом плана выдачи количества угля «на гора». Но, задачи задачами, а выполнение плана, прежде всего. Вот и подходили к нему с умом… Задним. А так как работы в забоях по проходке угольных горизонтов в добыче и отгрузке лавы проходили по соседству, то и подрывные работы нередко велись спарено. Нарушений техники безопасности не должно было быть. Но они были, и нередко. Мастер параллельного участка не был «белой вороной», как и наставник Анатолия, и тоже действовал по «накатанной системе».
          Взрыв оказался столь мощным, что под обвалом угольных пластов оказались десятки шахтёров. Возможно, в тот период и уровень содержания метана не был учтён, и расстояние между забоями не было точно рассчитано. Остаётся только предполагать причины происхождения страшной силы взрыва. Поговаривают, что были нарушены все требования техники безопасности. Спасателям удалось вызволить из завалов лишь двадцать девять горняков. Трое скончались в течение трёх суток. Троих так и не смогли найти. Живых из них было только шестеро. Анатолию в день начала стажировки исполнился двадцать первый год. Ему перерезало живот куском чугунной вагонетки. Придя на третьи сутки в сознание лишь на мгновение, он широко распахнул небесно-лучезарные глаза. Всё, что он успел сказать перед смертью, горько обожгло сердце сестры и матери.
           – Скажите ей… Скажите Гале – я любил её с пятого класса. Тебя мама – прощаю… университет…
          Плакали все, кто присутствовал на похоронах Анатолия. Народу было много. Галина в эту пору пребывала на Чукотке. Ей, вернувшейся год спустя после смерти Анатолия, было в ту пору всё безразлично. Ничуть не всколыхнули Галину слова Анатолия, переданные ей близкими людьми из лучших побуждений. Отбывание на золотоприисках в Тисуле и в суровых краях  Чукотки не могло способствовать исправлению её исковерканной души, а лишь окончательно привело её к полной деградации. Недолго прожила она с преждевременно постаревшей матерью, потерявшей к тому времени двух старших сыновей. Один из них повесился в тюрьме, а Виктор – инженер-атомщик – скончался от лучевой болезни. Галина была зарезана в одной из пьяных оргий, бывших её стихией.

 Окончание следует: