Некрасовский Виктор



Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей.
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад, и когда горит восток.

 Николай Гумилев.

1690 г. Австрия. Старик умирал. В парке, конюшне и даже в псарне царила тревожная тишина. Окна спальни были зашторены, и в комнате умирающего никого не было кроме слуги у постели, почти такого же старого, как его хозяин.
-Подойди ко мне, - прошептал старик.
Большеглазый, худощавый мальчуган, с кудрявыми, черными, как смоль волосами, смуглый как цыганенок, испуганно повиновался.
-Открой шкаф и достань скрипку, - продолжил старик, - хотя ты из безбожного племени, сгубившего Христа нашего, в тебе живет божество. Шестьдесят шесть лет назад в Италии в монастыре я купил эту скрипку у жадного вороватого монаха. Она уже тогда была старой и в ней живет не умирающая душа отмеченного богом мастера. Мне тогда было тридцать, и я покупал ее для сына. Но он, как и его дядя, стал солдафоном, и сорок лет назад бог прибрал его к себе. Я скоро умру, а моему солдафону брату музыка не нужна. Фридрих, мой верный слуга, выплатит вам жалованье за год вперед. Не расставайся со скрипкой, мальчик. Твой путь - путь скитаний, так наказал вас господь милосердный.
Старик говорил все тише и не разборчивей, паузы между каждым словом становились все длиннее и длиннее. Потом в горле у него что-то заклокотало, и тонкая струйка крови показалась в углу его рта.

1890 г. Германия. Карл Шнайдер, театральный скрипач, и его сводный младший брат Эрих, мастер пивоварения, сидели за столом и задумчиво молчали. Они не виделись уже пять лет, но в размеренной жизни каждого было не так уж много событий, требующих обсуждения. Наконец Эрих прервал молчание.
-Боюсь, что мы снова не скоро встретимся, а может так случится, что и вовсе не встретимся, брат. Я уезжаю в Россию. Город небольшой, но в нем есть заводы и фабрики. А мне предложили стать главным пивоваром на только что построенном заводе. В России платят хорошие деньги, брат. Как знать, может удача ждет меня.
- В России очень холодно и это дикая страна, но в ней много жирной земли и богатых людей…
-Как хорошо играет твой сын, Карл. Мне жаль, что я не буду на его бар мицве.
-Вот уже двести лет хранит наш род его скрипку, и мне жаль, Эрих, что я не смогу сейчас достойно вернуть твою часть ее стоимости.
-Не беспокойся, Карл. Это скрипка остается у нас в роду, и это главное. Помнишь, как наш отец всегда говорил: "Эрих, у тебя глупые ослиные уши, но зато умные руки, и я за тебя спокоен". Интересно, пьют ли русские пиво, как пьем его мы, с телячьими сосисками и тушеной капустой. Конечно, мы уже не молоды и все это немного странно, но решиться надо. Ты обязательно напиши мне, брат, кем станет твой Генрих.
-Я тоже думал об этом и решил - надо ехать в Берлин. Здесь мой Генрих не сделает карьеру.

1933г. Своих родителей он терпеть не мог. Мало того, что его хромой папаша, получивший ранение в первый день на фронте, всю послевоенную жизнь работал почтальоном с ничтожной зарплатой, а его мамаша, не выключающая целый день радиоприемник с никчемными песенками, вязала с утра до вечера кружевные салфеточки, чтобы скрыть нищенскую обстановку. Так они еще дали ему это дурацкое имя Энгельхен. Слава богу, за то, что он послал Германии фюрера. И теперь он один из его армии товарищей по борьбе с предателями страны коммунистами и евреями. Недавно он с его лучшим другом Фрицем, сыном не простого мясника, а члена НСПГ, хорошо позабавились. Сколько раз их унижал этот жид учитель математики, этой трижды проклятой жидовской науки. Его протухшей башке было не понятно, что изучение рукопашного боя, умение стрелять - главная наука настоящих арийцев. В тот вечер отвратительный сутулый старик, украшенный желтой звездой, пытался проскользнуть боком в свою нору. Но они поймали гада и отлупили его как следует. Били долго ногами. Не пачкать же руки об это животное. Особенно смешно было, когда у него из окровавленного рта вылетели вставные зубы или когда у него дернулись ноги и он затих, неестественно вытянувшись.
Все свое детство с жидким чаем и бутербродами с маргарином Энгельхен украдкой подсматривал в окно за квартирой жидовского музыканта Шнайдера. Да, у них в доме было красиво. И дочка у него, тоже скрипачка, была красивой. Он мог часами смотреть на нее и слушать, как она играет, и перед сном его охватывало непонятное волнение и, представляя эту юную жидовку, он усиленно мастурбировал. А вот шорохи в спальне родителей вызывали у него брезгливость. Разве могли эти старики произвести на свет нового арийца!
Получив инструкции в штабе гитлеровской молодежи и адреса притаившихся жидов, ровно в двенадцать часов они начали очищать великую Германию. Их задача была простой - выгонять евреев на улицу, где их, согнав в колонны, вывезут спецмашинами, а при малейшем сопротивлении проявлять арийскую беспощадность и сохранить все ценности для великой Германии. Затем после изгнания жидов закрыть двери и опечатать их.
Наконец, он и Фриц ворвались в эту квартиру. Нет, не ворвались. Они зашли, как хозяева, выгоняющие непрошенных гостей. Наглый еврей нацепил где-то сворованный железный крест и сказал: "Господа, я воевал за Германию. Я награжден".
-Заткнись, жидяра! - Заорал Фриц и ударил его ногой в пах и пару раз по физиономии, пустив поганую кровь.
Старуха завопила, обхватив руками мужа.
-Вопи, вопи, - сказал я, - Германия вопила из-за вас, кровососов, три столетия. Марш на улицу! - И замахнулся на нее скрипкой.
-Это бесценная скрипка, - прохрипел старик, - она принадлежит человечеству.
И тут показалась в дверях их спальни скрипачка. В ее огромных черных глазах застыли ужас и мольба. Они с Фрицем, не сговариваясь, переглянулись и вытолкали стариков на лестницу.
-Сара! Сара! - орала старуха, как безумная.
-Не ори! - крикнул Фриц, - нам твоя жидовка не нужна.
Скрипачка отчаянно вырывалась, но почему-то молча. Наверно боялась напугать свою жидовскую мамочку. Но когда Фриц двинул ей по печени, обмякла, и мы затащили ее на кровать. Мгновенно мы сорвали с нее все тряпки.
- Товар ничего, - заметил Фриц, но я люблю, чтобы сиськи были по больше.
Ее тело напоминало античную статую этих неполноценных греков и только розовые соски и черные волосы на лобке оживляли ее.
-Ты ее не убил? - Спросил я.
-Вроде бы нет, - ответил Фриц, - я буду первым. Чтоб я сдох! Эта жидовка была девкой, - продолжил он.
"Зрелище насилия не отталкивает, а возбуждает. Таково свойство сверхчеловека, - подумал Энгельхен, - фюрер, как всегда, прав".
Когда подошла его очередь, он словно озверел, и стал бешено кусать ее груди. Оргазм наступил мгновенно. Это было позорным. И тут она открыла глаза и плюнула ему в лицо. Тогда он схватил бронзовый массивный подсвечник и стал бить по лицу и голове скрипачки. От вида ее изуродованного лица с выскочившим висячим, словно на ниточке глазом, его стошнило.
-Дружище, да ты Энгельхен (ангел) смерти, - сказал Фриц, - но нам может здорово достаться не столько за убийство жидовки, сколько за кровосмешение. Давай выбросим ее в окно. Чуть что, сама выбросилась. Подожди, я сниму ее золотые часики, подарю мамаше. Великая Германия от этого не обеднеет.
Зачем Энгельхен взял скрипку он и сам не смог бы ответить.
- Возьми футляр, - сказал Фриц, - а ты здорово будешь выглядеть, ариец со скрипкой, - рассмеялся он.
Дома он сказал: "Это очень дорогая скрипка. И мы всегда сумеем ее продать, если наступит черный день".

1942 г. Белоруссия. Собак уже перестреляли. Жителей этой деревни согнали в большой деревянный сарай. Только эти дикие варвары, одетые в какое-то тряпье, могут жить в этих условиях. Жуткий мороз и жуткие домишки. Подумать только, эти жалкие старики и дети хотят сопротивляться великой Германии с ее гением двадцатого века великим фюрером.
Шустрые полицаи и привезенные из Украины каратели старательно и суетливо обкладывали сарай соломой сорванной с близлежащих крыш.
-Все-таки удивительно, господин гауптман, как вот эти подонки стараются, чтобы сжечь своих соотечественников.
-Розенберг прав. Это недочеловеки. Но они на первых порах нам нужны. Такие огромные территории нелегко будет освоить. Но насчет ариизации - здесь можно поспорить. Мы убиваем во имя великой идеи очищения мира, они - за сало и их вонючий шнапс.
-Вы - философ, господин гауптман.
Пламя мгновенно охватило сарай. Нечеловеческие вопли, сливаясь в душераздирающий вой, доносились оттуда. В это время двое полицаев притащили ребенка лет пяти. Один из них ударил его прикладом, а затем бросил его на горящую солому.
-Привыкайте, Генрих, нам еще предстоит долгий путь до Урала.
-Слушаюсь, господин гауптман.
Генрих знал, что гауптману Энгельхену не нравилось его имя.
На обратном пути дорогу перекрыли упавшие деревья. Грузовик с полицаями вспыхнул, успевшие соскочить каратели заметались под безжалостным огнем. В первую же минуту очередь крупнокалиберного пулемета снесла полчерепа юного лейтенанта, так и не успевшего привыкнуть к экзекуциям, забрызгав Энгельхена кровью и мозгом. Убитый водитель ткнулся головою в руль, и машина простужено засигналила. Через две минуты все было кончено. Энгельхена вытащили из автомобиля, отобрали не успевший выстрелить пистолет, ударили по лицу прикладом и повели в этот страшный лес.
Вопреки сложившемуся мнению в землянке было жарко, но Энгельхена бил озноб. Господи, как он ненавидел их и как боялся. Погибнуть от рук этого расхристанного мужика, очевидно их командира, который держал свои огромные ноги с широченными ступнями в тазике и кряхтел, когда в него парень лет шестнадцати с автоматом на груди подливал очередную порцию кипятка. Рослый партизан с военной выправкой и с явно интеллигентным лицом, указывая время от времени на Энгельхена, видимо рассказал о случившемся этому мужику, добродушная крестьянская физиономия которого исказилась от гнева и злобы.
-Янкеля ко мне! - Грозно приказал он.
Тощий с тонкой шеей очкарик вошел в землянку. Он говорил по-немецки так правильно, как будто он с отличием окончил гимназию в Берлине. Нет, конечно, он не немец. Немцы так не говорят. Так говорят старательные еврейчики, которые хотят поступить в университет.
-Вы не военнопленный, вы - бандит, и вас ждет расстрел. Но вы можете спасти свою жизнь, и вас отправят самолетом в тыл, если вы будете честно отвечать на заданные вопросы, понятно?
"Значит, он останется жить. Эти недочеловеки не понимают, что война уже проиграна. Идиоты. Их всех уничтожат, а он Эльгенхен останется жить".
Эльгенхен честно и старательно ответил на все их вопросы. Кажется все в порядке. Их командир даже улыбнулся. Только теперь Энгельхен понял выражение "гора с плеч". Командир, который уже обмотал свои ноги в чистые портянки, натянул сапоги и одел гимнастерку, скомандовал: "Янкель, отведи эту мразь подальше".
Когда Энгельхен в сопровождении этого очкарика вышел из землянки, командир крикнул им в след: "Шнайдер! Отведи его к оврагу".
"Шнайдер, почему Шнайдер. Это слово звучит, как удар хлыста. Это конец. Да, да, это конец. Надо бежать. Но как? Ноги стали ват-ными. Это наверно мои последние шаги".
-Хальт! - скомандовал Шнайдер.
Сверхчеловек, истинный ариец, обделался. И это понятно. Ибо нет ничего для живущего страшнее смерти.

1945г. Федор Петрович был со Сталиным не согласен. С горячо любимым товарищем Сталином, решения которого ему, коммунисту с тридцать восьмого года, казались не просто правильными, а гениальными. Но за эти годы войны, а для Федора Петровича она началась в злополучном июне сорок первого, он достаточно насмотрелся на зверства арийской расы. Ему гораздо ближе был лозунг Ильи Эренбурга "Увидел немца, убей его". Протопав пешком от границы до Москвы, а затем от Москвы до Берлина с тремя перерывами на поправку здоровья в госпиталях, командир саперного батальона майор Мальцев развалинами Берлина был удовлетворен. Казалось, в этом городе должно было бы никого в живых не остаться, но из каких-то нор и щелей выползли, терпеливо ожидая в очередях за бесплатной солдатской кашей, старики, женщины и дети. Нет, не верил Федор Петрович их виноватой покорности. Второго мая, когда они капитулировали, сопливый хорек лет четырнадцати подбил фаустпатроном их машину, убив водителя и всеобщего любимца Семку Шнайдера. Когда они схватили мальчишку, он завопил: "Хайль Гитлер!", а потом разревелся. Митрич, пятидесятилетний плотник из Белоруссии, всю семью которого вместе с односельчанами сожгли немцы, пристрелил пацаненка, сказав: "Не дай бог, ему вырасти".
А Семку в батальоне любили. Его чуткие пальцы безошибочно разряжали любую мину. За всю войну он ни разу не был ранен и даже не контужен. Но, главное, он играл на всем, что попадется и хорошо играл, будь то баян, аккордеон, губная гармошка или флейта, и
прекрасно пел приятным нежным тенорком. Весь апрель Семка проходил именинником, получив письмо от младшего брата Яши, которого он считал погибшим. Оказывается, Яша был партизаном, а сейчас он переводчик в штабе дивизии, потому что умница Яша, о котором Семка мог рассказывать часами, знал немецкий и английский и был великим математиком. "Такие уж вы, евреи, головатые, - сказал ему как-то Селищев, уроженец есенинской Рязани, кашевар, каких поискать надо, - а я от той таблицы умножения столько натерпелся", - закончил он под общий хохот. Хорошие ребята. Породнились мы все. Еще семь месяцев назад был батальон, а теперь на полную роту не наберется.

После смерти их единственного сына у старухи отнялись ноги. Их жалкая квартира почти уцелела, если не считать одной разрушенной стены, которой они теперь пользуются как входом, так как парадное разбито. Они не ели уже два дня. Старуха не могла подняться, и поэтому он мог получить только одну порцию, но два дня назад дети отняли у него котелок и избили его. Был бы жив Энгельхен, он бы расстрелял этих маленьких бандитов…
Сегодня Федор Петрович узнал, что его батальону предстоит команди-ровка, но без него. Так как принято решение о его демобилизации в связи с его тремя ранениями и двумя контузиями. Бывший замполит полка, теперь работник комендатуры, посоветовал ему взять с собою несколько чемоданов, разумеется, не пустых, потому что в стране сейчас далеко не рай. Интересно, что тут можно взять, несмотря на хваленную немецкую дисциплину и любовь к порядку, все, что можно было стянуть, уцелевшие фрицы уже стянули. А за-ходить в дома и брать все, что тебе нравится ему было противно, так же, как пользоваться квалифицированными сексуальными услугами "воспитанных" фройлен.
На обратном пути из штаба он чуть не наступил на руку пожилой немке, сидящей на тротуаре, которую поддерживал старик в какой-то изношенной непонятной форме.
-Герр официр, - взмолился старик по-немецки, пытаясь обнять его сапоги.
Федор Петрович, который, как и большинство людей, изучал в школе и техникуме немецкий язык, так его и не выучил. Но простые фразы разобрать сумел. Старуха больна, они не ели уже два дня. Молодые хулиганы отняли у него пищу, а ему второй порции при раздаче не дают. Старик плакал и умолял купить у него скрипку, очень дорогую скрипку, но он готов ее отдать за буханку хлеба или даже за половину. Его фрау очень больна и ничего не ела уже два дня.
Федор Петрович вспомнил Семку Шнайдера и подумал: "Вернусь домой, обязательно женюсь и пусть мой сын будет играть на скрип-ке". Он достал из вещевого мешка банку американской тушенки и буханку хлеба, достал нож и открыл банку. Старуха, плача, жадно ела, выковыривая пальцем ее содержимое. Старик к еде даже не притронулся. Тогда Федор Петрович, он сам от себя не ожидал этого, помог им добраться домой. Благо их квартира была всего в нескольких шагах. В квартире дурно пахло из ведра, используемого как отхожее место, и этот запах смешивался с запахом не стиранной посте-ли и больного человека. Ему стало жалко эту обреченную пару и он отдал старикам вторую банку тушенки, написал записку для разда-точного пункта, добавил банку сосичного фарша, подумав, что хитрый Селищев снабдит его на дорогу и, взяв скрипку, ушел.

1987г. На семейном совете было решено поддержать перестройку.
Странно, но ее внук совсем не похож ни на дедушку, ни на отца, а вот на нее точно похож. Он молодой и ему хочется все перестроить. Когда Федя пришел из армии, они жили в крошечной комнате в коммуналке, и тогда они решили строить этот дом. После работы до позднего вечера они копали фундамент. "Строить надо на века", - любили говорить ее муж и сын. Три года с лишним они строили этот дом. Иногда она спрашивала его: "Федя, ты ведь прораб, разве ты не можешь принести что-нибудь в дом?" "Я, прежде всего коммунист, мама, а коммунисты не воруют", - отвечал сын. Как хорошо, что сейчас коммунисты не такие. Вот у ее подруги Надьки зять тоже коммунист, даже на съезде партии был, а дом достроил, мебель арабскую купил. Как хорошо у них! Одна люстра чего стоит. Гараж построил, машина у них "Волга". И все его уважают. Когда они штукатурили стены, появилась невестка, хорошенькая, послушная и работящая. Дом получился на загляденье, восемь на десять, и не под толью, а под черепицей.
Господи, сколько сил вложили они в этот дом! Ее муж умер в семидеся-том, а единственный сын, ее Федя, пять лет назад, умер во сне. Ее внук тоже привел невестку в дом, и тоже хорошенькую и работящую, а вот правнук, его она безумно любит, маленький разбойник. В доме, слава богу, есть все, и электричество, и водопровод, и газ, и канализация. Но несколько лет назад по нашей улице положили вместо узкой дороги широченную, которую она боится переходить. Вырубили вишни и абрикосы, и стала дорога проходить под окнами. Эту дорогу построили специально для грузовых машин, которые мчатся по ней днем и ночью, громыхая на ухабах и сотрясая дом.
Она и невестка молчали, а внук Петя с женой и маленький Федечка были "за". "Демократия победила", - сказал Петя, и покой ушел навсегда.
1990 г.
Бабушка уже почти не вставала. "Ее ресурс исчерпался", - объяснил внук. Все стало дорогим, и старуха спросила невестку:
-Дочка, ты ведь начальник отдела в райисполкоме, помогла бы Петечке.
-"Я не ворую, мама.
-Странная у нас семья. Все воруют, а нам почему-то нельзя.
Бедный Петечка весь день сидел на телефоне. Ему должны были привести доски, и он пытался одолжить у кого-нибудь из друзей деньги. Так всегда. Друзей у Пети много, а денег мало. Вдруг она вспомнила и позвала Петю: "Послушай, внук. Там в чулане лежит скрипка, твой отец привез ее с войны, но оказалось, что у тебя нет слуха. Отнеси ее к папиному другу Цыгану. Пусть посмотрит и скажет сколько она стоит. Может быть, на нее ты и купишь доски".
Папин друг, настройщик в филармонии и в музыкальном училище, бывший полковой разведчик, Андрей Иванович в кругу друзей носил прозвище Цыган. И в самом деле, в его роду были цыгане. Когда он взял эту скрипку в руки, а про ее существование он даже не подозревал, видимо покойный Федор не предавал ей значение, он обомлел.
-Это очень дорогая скрипка, очень дорогая, - сказал он Пете, - как бы за нее не нажить нам неприятности. Конечно, в Москве или в Ленинграде мы бы продали ее гораздо дороже, но я и здесь найду тебе достойного покупателя, мальчик, Скрипка сохранилась чудесно, замечательно, что ее струны были отпущены.
-Дядя Андрей, мне нужны деньги уже завтра. Мне должны привести доски и дранку.
-Я дам тебе денег, сынок. А торопиться мы не будем. "Поспешность нужна при ловле блох", - как любил говорить твой отец и какой-то его приятель Кузьма.
Доцент Яков Семенович Шнайдер читал студентам высшую математику, а его жена начертательную геометрию. Студенты придумали ей прозвище "Точечка", несмотря на то, что рубеж в сто килограмм она уже преодолела. Сегодняшние студенты не могли знать, что каких-то двенадцать лет назад их точечка весила сорок восемь килограмм, и только после рождения ребенка она за несколько лет приобрела нынешний вид. Якову Семеновичу прозвище нравилось, и оно стало домашним именем его Эсфирь Иосифовны. Женился Яков Семенович поздно, и жили они в однокомнатной квартире, которую он получил, когда был холостяком.
Его единственный, долгожданный сын Семен, названный в честь покойного старшего брата Якова Семеновича, унаследовал от дяди феноменальные способности к музыке, поражая педагогов виртуозной игрой на скрипке и фортепиано. Все последние годы Яков Семенович и его жена копили деньги, чтобы разменять с доплатой свою квартиру на трехкомнатную. Вот его семью и пригласил Андрей Иванович посмотреть на чудо-скрипку.
-Эта скрипка не по вашим возможностям, Яков Семенович. Я настроил ее, как сумел. Но я очень люблю вашего талантливого мальчика и хочу. Чтобы он хоть разочек сыграл на ней.
Семка сыграл на ней чардаш Монти, потом Сарасате и неожиданно заплакал. Сам черт не поймет этих евреев. Яков Семенович не торговался и отдал все, что у них было - три тысячи девятьсот рублей.
Это было вовремя. На эти деньги семья его друга купила доски, стекло, новые рамы и кирпич, ведь спустя каких-то два года этих денег
хватило бы на пару килограммов дешевой колбасы.
2005г. Семан Яковлевич Шнайдер, лауреат международного конкурса скрипачей, он же и дирижер областной филармонии любил рассказывать, что сам бог дал ему эту скрипку, ведь на ее платке в футляре было написано по-немецки С. Шнайдер.
Семен Яковлевич создал прекрасный оркестр, с которым он часто гастролировал, что помогло ему выполнить долг перед родителями и построить для них уютный домик. А на скрипке будет играть его сын. У парня незаурядные способности. Так вот.