Анатолий Казаков
 

- А совесть-то трудно соблюсти, рассуждал вслух Макар, сидящий на нарах. В камере было восемь человек. Нар же всего четыре. Отдыхали зэки по очереди. Но рассуждения Макара каким-то чудом заставило встрепенуться многих. Весь костлявый, в наколках сорокалетний Сергей, криво усмехнувшись, не стерпел:
- Ты че, Макар, совсем башкой одеревенел? Какая может быть совесть? Ты ж на зоне чалишься, арестант ты конченый! А ему совесть подавай! Во, горемыка, с катушек слетевший!
Макар рос простым деревенским парнем и, отслужив в армии, устроился шофером в родной колхоз. Но вскоре, по известным всей стране событиям, все колхозы развалились. Кто сумел воровать, те еще как-то крутились. Макар же с отцом, матерью и сестренкой только за счет огорода и выживали. Скота держали все меньше из-за дорогого комбикорма. Хотелось Макару, как и всякому нормальному мужику, жену в дом привести, чтобы детишки были. Так уж заведено было, не нами, а нашими далекими русскими предками. Спиридон Васильевич, отец Макара, даже раз всплакнул, и, что удивительно, совсем трезвым был, а все одно слезы сами брызнули из много чего повидавших глаз:
- Господи, царь небесный, что творится-то на земле нашей, всю технику разворовали, скот под нож пустили, а дальше то чего?
Макар отца понимал, но ведь жить то надо как-то продолжать.… Где и как точно все было, мало кто знал. Только посадили их троих деревенских, Кольку, Петра и Макара за воровство тракторов. Дивились после люди, ведь трактора-то эти совсем простаивали, не было горючки. Парни где-то добыли солярки, распахали поля, засеяли зерном и клевером. Известное дело – крестьянина завсегда к земле-матушке тянет. Не успели они урожай-то собрать, нежданно-негаданно хозяин на трактора отыскался. Вот уж ребята его уговаривали, и пол урожая предлагали – ничего не подействовало, по 5 лет всем троим дали. Хотели парни на вырученные с урожая деньги свадьбы себе справить, да вот вместо веселья тюрьма вышла. Тут наш закон сработал безотказно. Известное дело, за простых работяг кто заступится? И видя по телевизору и в самой жизни, как воруют миллионами и миллиардами, Спиридон Васильевич снова и снова смахивал с глаз слезы и говорил при этом:
- Во мать, видишь чего деется! Совсем, видно, правды на земле не осталось!
Мать же Макара – Степанида Михайловна Воложина в такие минуты уходила в спальню, затепливала огоньком лампадку, крестилась на иконы и плакала. Но так как была она верующим человеком, то знала, что надо терпеть и молиться, ибо на все Божья воля. «И не такое это простое понятие молиться за детей своих, эту веру так запросто не сковырнешь. Тут устои древнерусские крепко обозначены. А раз так, то еще постоим. Не сдадимся в полон врагу» - думала мать Макара. «Да и че, в самом деле расплакалась, лишь бы жив был кровинушка родненький.» - подвела итог своим думам русская женщина.
Зона – она и есть зона. Много здесь судеб людских переламываются, да и то, сказать, а на воле то меньше разве? Сергею не терпелось вывезти Макара из терпения и он продолжал:
- Ну что ты там насчет совести-то калякал?
И упрямо, с выраженным ехидством, неустанно смотрел в глаза Макару:
- Ну а как, Серега, без нее, без совести-то? Мы ж хотели вырастить урожай, потом продать его, затем свадьбы справить. Совестно, конечно, за трактора, но ведь они же совсем брошенные стояли, мы их и подлатали.
Сергей не унимался, будто бес в него вселился:
- Ну давай, Макар, в карты сыграем!
- Не умею я.
- Как, не умеешь в дурака?
- И в дурака не умею.
Широко открыв глаза, зэк почти выкрикнул:
- Так не бывает! Чтоб даже в дурачка не умел! Не хочешь играть, так и скажи! А то мурочку пестришь тут.
По сравнению с Сергеем, Макар внешне не выдавал никакой раздражительности, да и внутри у него все оставалось на своих местах. И спокойствие это у деревенских мужиков вырабатывалось веками. Некогда им, хлеборобам, было отвлекаться на всякую мелочь. Им денно и нощно нужно было думать о хлебе насущном, а эта дума завсегда главнее всего на свете. Поэтому наверно Макар очень спокойно, даже с какой-то усталостью в голосе, отвечал:
- Говорил не умею, значит не умею. Мне когда было этим заниматься? Это у вас в городе забава эта живет, а у нас каждый день нужно думать, что скотине дать поисть. С утра и до ночи робим – вот она деревенская жизнь, иначе не выживешь, так что не обессудь, Сергей.
Совсем взбеленился исколотый наколками зэк и заорал:
- Обращаюсь к старшему по камере, Паша разреши, я ему грудь отобью!
Шуга же на это лишь улыбнулся:
- Эх дурак ты, Серега, и есть дурак! Он ведь кто? – Хлебороб. Он с богом на ты разговаривает. Погляди на его кувалды, если он ими хошь на половину воспользуется, то ты дух испустишь!
И тяжело взглянув на Сергея, сказал:
- Все, ша!
И совсем было не известно, откуда у старого зэка, Павла Ивановича Шуги, появилось вдруг такое отношение к деревенскому парню. Отхлебнув чифиру, Шуга вдруг немного разговорился:
- Я к деревенским по-особому отношусь. Не ко всем конечно, но по-особому. Василий Макарович Шукшин тоже деревенский был. И вот надо ж такому случиться – и в тюрьме не сидел, а какую картину снял! Таких фильмов, как «Калина красная», редко кому удается сделать. А он сумел. Ты, Макар, когда вернешься в свою деревню, тоже наверное с березками, как Макарыч здороваться будешь.
Макар, о чем-то думавши, медленно, но уверенно отвечал:
- Не без этого, конечно. Дома-то – в деревне, с природой, все время о чем-нибудь поговоришь. Да в деревне и нельзя без этого, кругом тишина первозданная. А тебе, потому как ты человек, выговориться охота. Живет такая потребность в человеке.
Павел Шуга продолжал:
- Смотрю я на тебя, Макар, и удивляюсь. Весь мир за эти последние годы перевернулся. Да и на зоне много чего поменялось, а ты по своей тропе идешь, особая, стало быть, у тебя порода.
Павлу было уже за шестьдесят, и отхлебнув еще немного чифирчику, он заново продолжил свои размышления:
- Да, повидал я таких как ты, Макар. Для вас и солнышко по-особому светит. И вот, что самое главное – чего бы с вами не случилось, такие как ты все равно будут веровать в совесть. Я отсидел по тюрьмам, в общем, если брать, уже лет тридцать и думаю так: если и терпит нас грешных Господь Бог на земле, то за ради таких как ты, Макар.
И пристально взглянув Макару в глаза, Шуга спросил:
- А что будешь делать, когда отсидишь? В колхозе твоем вряд ли работенка появилась.
Воложин помедлил с ответом, но постепенно и уверенно начал говорить:
- Вернусь домой. С района до деревни пешком пойду. Надышаться травами хочу. Окину взглядом родимую сторонушку. Сяду у речки, птичек послушаю. Очень я люблю вечерком, когда солнышко не печет, травушки покосить, а потом скупнуться в речке нашей. Только все одно – сначала отдышусь возле деревни, а потом пойду на поклон к родителям.
Сергей опять не сдержался:
- А если зимой отпустят, здесь весь всякое бывает?
Макар нисколько не растерялся:
- Если зимой, то пока с горы нашей, где церковь красуется, не съеду, домой не заявлюсь.
Шуга зыркнул на Сергея:
- Понял теперь, али нет? Таких как он ничем не проймешь. Я на полном серьезе говорю, что Бог нас только из-за таких как Макар на Земле терпит.
В камере вдруг воцарилась тишина. Все восемь зэков думали о своем, и далеко не каждый думал о совести, но над словами зэка Шуги думал каждый…

Саднит в душе

Обыкновенный, но всегда суетный день. Усталость, вечер и сон. Видится - мой огромный, родной до боли радиаторный цех. Стоят несколько очередей, в людях узнаю знакомых токарей, фрезеровщиков, сварщиков, слесарей. Спрашиваю:
- Зачем стоите?
Ответ:
- За талонами.
- И куда их девать?
Один из токарей, Володя Цветков, отвечает:
- Можно молоко взять, но его нет.
- А тогда куда же?
«В столовой, говорят можно два раза поесть» - отвечает слесарь Олег Кротов.
Очереди стоят, а я обхожу цех, гляжу на остановившиеся линии по производству радиаторов, просыпаюсь и понимаю, что уже не уснуть. Очень больно внутри. И уговариваю себя:
- Ты вытерпи, сердчишко. Организм мой дряхлый, не сдавайся! Позволь, Господь, хоть немного приблизиться к правде. Ведь наши святые князья на Руси всегда во все века призывали народ именно к правде. Только где ты, родимая, затерялась. Дай знать мне, всем нам – людям дай знать. Может где прячешься? Так выходи, уж невмоготу нам. Только весточку подай. Может так статься, что наш соборный русский народ поддержит тебя, как бывало встарь. А бывало всякое, и кривда ох как часто побеждала.… Но бог берег Россию, ее трехжильный, непонятно как еще выживающий народ.
Я опять вспоминаю наш отопительный завод. Радиаторы и котельные установки, которые у нас производились по сей день, спустя двадцать с лишним лет, после развала нашего предприятия, греют нашу Россию во многих уголках нашей родины. Несомненно, многое за это время и повыходило из строя по сроку давности. Но каждый раз, когда я иду на работу, заходя попроведать свою старенькую маму, я вижу наши радиаторы, и знаю, что с помощью их моя милая мама доживет свой полный всего век в тепле. Иду на работу сторожить, чтобы получить хоть что-то, накормить семью. Раньше, в той жизни работал сварщиком. Теперь же глаза видят слабо, и молю бога о том, чтобы не выгнали со сторожей. Один сын взрослый, а вот второго надо еще поднимать. Жена тоже болеет, но ведь такая жизнь у многих, я не ропщу, нет. Я, как и большинство всех нас, русских людей, люблю свою родину. Но боль за разворованный завод не угасает. Память все время напоминает о многотысячном славном заводском коллективе. Как люди радовались, получая добротное жилье, и все это, благодаря, конечно же, отопительному заводу. Ум весь без остатка понимает, что это все в прошлом, что надо давно привыкнуть к новой действительности, что многое поменялось, но это все суета!
Мы словно запрограммированные роботы идем, сами не знаем куда. До утра оставалось еще несколько часов и я прервав свои мысли, выпив стакан крепкого чая с сахаром, сидя на кухне и глядя на горевшую свечку, продолжаю размышлять.
Невольно подумалось об историческом многовековом укладе жизни России. Нашу страну называли и у нас и за рубежом – Святая Русь. Ведь воистину по всей России стояли белокаменные, краснокирпичные и деревянные церкви. Наше православие, наша христианская душа, наши корни, наши святые – это все очень и очень серьезно. Шутки здесь не уместны.
В журнале «Истоки», главным редактором которого является замечательный человек Сергей Тимофеевич Прохоров, прочитал записки одного священника: «Россия, ты уже себя спасла, имея столько святых на своей земле». Примерно такое вот выражение. А какова сила!
Лично мне стало легче, когда я стал ходить в наш правобережный храм «Преображения Господня». Много веков молитвы, читаемые в храмах спасали людей от уныния и тексты в них не менялись. Вот где истина! И чтобы к этому пониманию приблизиться, хоть на немного, надо вспомнив каждых своих предков, молиться за них. Но эта истина приходит не сразу. К этому надо идти. Духовный путь очищения самый трудный. Но он, во веки веков – всегда праведный. Потому как очень не хочется прожить зазря. Хоть чем-то пригодиться своей отчизне…
Только завод наш по-прежнему стоит. Из нашего родного радиаторного цеха все оборудование вывезено в Китай. От этого очень грустно. Опять саднит душу. Пойду сварю ухи, старший сын наловил рыбы. А покормив родных домочадцев, пойду в храм. Лечить душу, как делали наши предки…

Спасенная

Детей было у них четверо. Старшая Анютка - 10 лет отроду, Антон – на 2 года помладше, Сергей и Прохор – те были близнецами, обоим по 4 годика. Жили в районном центре, жителей было тринадцать тысяч, так что жизнь Панкрата и Светланы протекала у всех на виду. Родители Панкрата рано закончили свой жизненный путь и осталось после их нехитрая избенка. Вот в нее-то родимую и привел Панкрат Емельянович, уже успевший за это время отслужить в морфлоте и по прибытию, в один год схоронивший своих родителей, свою невесту Светлану. Свадьбу справили очень скромно. Хоть и был на дворе 1994 год и по телевизору денно и ночно говорили о богатой и бедной жизни народа, но Панкрату в его 23 года было не до особого пиршества, ибо извечная русская поговорка «Сытый голодного не разумеет» как всегда работала безотказно. Устроился он дальнобойщиком и вот ведь жизнь, вроде бы и зарплата приличная и дети хорошие, семья не бедствует, но взялась Светлана пить. Панкрат пробовал по-всякому, деньги только на самое необходимое оставлял, не раз приходилось слышать ему опять же с экрана этого великого греховодника телевизора о том, что женский алкоголизм гораздо хуже мужского. И когда он набирал на продовольственных базах ящики сгущенки и тушенки и много чего другого, уезжая в дальний рейс, надеялся, что дети его будут сыты. А по возвращению от тех же сердобольных соседей узнавал, что дети его ходили и просили у них поесть. Панкрат не был скандальным мужиком, но представить, что у него отца есть нормальные деньги, а дети его бедствуют, было невыносимо трудно. Сколько нестерпимо долгих разговоров было со Светланой. Она же в свою очередь считала, что муж, уезжая, их бросает, а значит не имеет права распоряжаться их жизнью. «Господи!» - рассуждал Панкрат. «Ты очень давно знаешь, сколько всего такого похожего происходит на Руси, терпишь нас грешных, ибо есть чего то на земле, чего человек не знает, может быть и хорошо что не знает. Очень уж много бед от излишних знаний на земле обетованной деется»
В очередной раз вернувшись с рейса, отец увидел, что его младшенькие сыновья Прохор и Сергей едят из собачьей чашки, в которую был навален не до конца сваренный комбикорм. Где простому человеку набраться столько терпения? Где взять элементарную силу, чтобы не довести все это действо до беды, знает один Господь Бог, но и человек не должен снимать с себя ответственности, потому что в самом простом человеке таится до поры до времени далеко не слабая духовная сила, которая, если захочет человек, всегда может воспользоваться. Верование в бога в православную нашу веру, это есть великое испытание каждого русского человека что ты можешь на земле сотворить. И Панкрат, обняв детишек, тут же и пожалел о своем решении оставить дома ящики со сгущенкой и тушенкой, стоило ему было прийти в дом, как он убедился, что ни одной банки не осталось. Вспомнились Светины выступления: «Что тебе, жалко чтоли эти консервы? Люди бы поели!» Да и не против был Панкрат, чтобы люди поели, но ведь к Светлане ходили те, кто вообще не хотел работать, сколько раз ему самому приходилось выслушивать, приезжая из рейса от этих «гостей»: «Такой халявой редко обламываются, твоя стерва всех принимает, как ты терпишь-то?»
Собираясь уезжать в очередной хорошо оплаченный рейс и уже скопивший к тому времени приличную сумму денег, Панкрат попросил соседей, чтобы они приглядели за детьми. За долгие командировки и платили хорошо, но что же делать, размышлял Панкрат. Суд, понятное дело, отдаст детей мне, а Света после этого совсем сопьется. И вдруг, остановив машину, обнял баранку и опустив на нее исстрадавшуюся и наполовину седую голову, горько зарыдал: «Ведь люблю я ее, четверых детей нажили, вот только беда, часто нет меня дома, а мужики эти, да не было их никогда, одна у меня Светка, моя Светка.»
Открыв через месяц калитку своей изгороди, Емельянович увидел и ощутил всем нутром жуткое запустение. В своем родном дому даже собаки были кем-то отпущены с цепи. В доме же было все не прибрано, в воздухе стоял несусветный перегар. И посреди двух абсолютно голых кавалеров лежала его жена Светлана. Осторожно взяв ее на руки, он отнес жену в кабину своего «камаза». Решение появилось неожиданно, но сделать по другому он уже и не смог бы. Притормозив возле недавно отстроенного православного храма, названного в честь Преподобного Серафима Саровского, Панкрат, ведя уже наполовину отрезвевшую жену, надеялся только на встречу с протоиереем Пахонием Черниговым. Это был бывший их одноклассник. В церковном приходе их встретили и проводили к служителю церкви. Нет, Светлана не провалилась от стыда и даже как то вызывающе глядела на священника. «Что, воспитывать будете? Поздно, я уже конченая». Священнослужитель опечаленно глядел Светлане в глаза и говорит: «Вижу я, Светлана, что тебе сейчас плохо, но подумай ты, как Панкрату твоему, легче ли? Ведь другой на его месте бросил бы тебя давно и был бы прав, а он богобоязненный твой Панкрат-то». Подведя Светлану к образу Серафима Саровского, священник наклонил ее голову к иконе и прикоснул ее лицом.
Все случилось и не вдруг и не сразу, поселок их родной спивался, все знакомые, все друзья, вот к Свете и зачастили. Сперва всем казалось, что все это временно, но так в жизни бывает редко. О, боже, что же пришлось пережить Светлане, когда в магазине каждый открыто осуждал ее, откровенно говоря ей в глаза, что Панкрат бросит ее и найдет себе другую. И вот вроде бы устоявщаяся бабья логика вырисовывалась, но не камнем бесчувственным была Света, сидело в ней что-то такое, что понять очень даже трудно, даже и не дано простым нам грешным людям. В девичестве вроде как все была, не хуже и не лучше. И вот, поди ж ты, пойми эту жизнь.
Икона подействовала как то странно на Светлану, лишь только брала она в руки рюмку, как образ Серафима Саровского тут же и являлся перед нею, да не один, а с плачущими ее детьми.
Прошло несколько лет. Светлана стала прихожанкой в храме и уже сама многих спасала, пройдя через горнило собственной жизни. Панкрат же был несказанно счастлив, а отец Пахомий как то в беседе сказал: «Конечно, Панкрат, самое великое, что ты сделал, это то, что не бросил жену. Вот гляди, и дети вам в награду один краше другого» и глубоко вздохнув, договорил «тут ведь никогда не понятно нам грешным, что случится с нами может по жизни, но господь ведет всех нас одному ему ведомой дорогой. Вот не случись этого, что было у вас со Светой, не было бы и другого. Уж десятки прихожан молятся на твою Светлану и говорят, что только она их спасла. Нам бы только научиться прощать друг друга – в этом истина, об этом учит нас наша православная вера, но скажу тебе честно, Емельяныч, что случись со мной такая история, я бы ее бросил». День этот, когда разговаривали отец Пахомий с Панкратом, выдался солнечным и они оба вдруг отчетливо увидели и осознали всем нутром, как прекрасен этот мир, данный нам богом.