Екатерина Антоненко


Детство – это длинная вереница запахов и осязательных ощущений, прочно выстроившая в моей голове понимание окружающего мира, ненавязчиво воспитавшая, обучившая, принесшая безусловное счастье…
Я помню себя с трех лет. Тогда в раннем детстве я не любила разговаривать. Слова выходили плоские, бесцветные, создавали неточные образы, выражали приближённые понятия. Но хуже всего суета и шум, сопровождающие речь. И совсем другое - нежная тактильная чувственность, многогранность запахов...
Что может сравниться с ними – самыми важными источниками информации? Что точнее и ярче охарактеризует явление, подкрепит размышление, отразит реальность?
По-моему, ничего…
Бывают ли запахи приятными и неприятными? Глупый вопрос. Разнообразие ароматических веществ выходит далеко за рамки простенькой классификации «приятный-неприятный». Неужели это не понятно?
Запахи-напоминания, запахи благовония, запахи предупреждения, лечебные запахи, тревожные запахи, опасные, зловонные…
Примеры? Право же, вы меня удивляете…
Запах-напоминание призван сообщить о предстоящем. Например, антоновское яблоко предвестник скорых холодов. Долгоспеющее яблочко, сорванное на зиму, в миг наполняет воздух медовым ароматом и говорит, - нет, - кричит об окончании урожайного года. Готовьтесь! Заморозки не за горами. Вот вам туманное утро и зябкий день в подтверждение…
Запахи-благовония легко найти в розовых пионах с черно-зелёным жучком в цветочных недрах. Жук, кажется, обезумел от яркого блаженства. Он даже не шевелится. Или горьковато-медовые благовония бузины. Прекрасный аромат!
Запахи-удовольствия в спелой клубнике. Или восковой сладкой груше.
Лечебная горечь полыни. Тонкая травянистая композиция жилистого подорожника. Лучезарная календула, окутанная специфическим цветочно-древесным ароматом. Уксусный, сельдереевый любисток…
Разбитая коленка. Тревожный запах крови. Надо спешить домой. Чтобы помогли и пожалели…
Резкий зловонный запах – опасный знак. Природа позаботилась о здоровье человека через отталкивающий дух плохих продуктов. Не надо пробовать на вкус испорченную еду…
Доступно и просто запахи выражают какие-то свойства, а кинестика подкрепляет созданные ими образы. Жить нежнейшей чувственностью прикосновений и ароматов – есть настоящее счастье, свобода, гармоничность…
…Однажды я потеряла понимание запахов и ощущений. И перестала понимать мир. Впрочем, мир тоже перестал меня понимать, безжалостно отвернувшись от маленькой, семилетней девочки и отбросил в сторону, словно ненужную, противную тряпку.
Приспособиться к новой, эмоционально-речевой жизни было трудно. Почти невозможно. Оказывается, люди только и делают что говорят-говорят-говорят…
А потом забывают, врут, ненавидят, злословят…
Моё противостояние с действительностью длилось десять лет. Я отчаянно боролась за место под солнцем, но с завидным, ежедневным постоянством проигрывала сражение. Приоритетов логики, меркантильности, грубости и жестокости я не понимала. И не принимала. Поэтому победа оставались за другими, более приспособленными и стойкими.
Хотя, что называть победой?
Сейчас мне тридцать один год. Я давно перестала приспосабливаться к чужим законам и правилам и успешно живу странной, не слишком контактной, не слишком социальной жизнью. И – удивительная вещь, - противостоять больше не приходится. Жизнь почему-то меня приняла и наградила высшими благами: спокойствием и стабильностью, хотя я перестала прилагать к этому усилия…
Жаль, что у семилетней маленькой девочки не было роскоши выбора …
Но бывает, так сильно хочется вернуться к истокам жизни, в чувственные, эфемерные, беспечные, беспристрастные ощущения, которые рождали ярчайшие образы происходящего. Закрыв глаза, вдыхаю воздух всей грудью, пробую вспомнить ощущения, испытать запах, но, кажется, я больше не могу чувствовать как раньше…
Я разучилась…
Жаль…
Хоть бы на миг вернуть эту способность…

 Часть первая
***
Одним из первых воспоминаний, закрепившихся в моей голове навсегда, могу назвать запах сухого тепла, идущего от стенки в маленькой комнатушке за печкой. Бабушкин дом отапливался газовой печкой-форсункой, которая нагревала стену, обеспечивая отопление таким нехитрым способом. Лишь одна – дальняя комната в доме была холодной. Тёплая стена не была смежной с ней, поэтому востребованной и жилой та спальня была лишь летом.
Лёжа на топчане, прислонившись спиной к горячей стене, можно чувствовать и ощущать приятное тепло коменя, а кот, спящий рядом, замурчит, если погладить его. Можно, конечно, разбудить пушистый комочек и тогда смешно и грациозно он примется вылизывать себя язычком, оставляя запах мокрой шерсти, смешанный с затхлостью его кошачьего рта. Глажу Кузю. И очень его люблю. Хочу стать ветеринаром, когда вырасту. Помогать животным – благородно и благодарно. Кузя потягивается, вытянувшись дугой, переворачивается на бок и снова впадает в сон. Вечером у него «личная жизнь» - так говорит бабушка.
Если отворить дверцу печки, можно увидеть голубое напористое пламя, с гулом несущее пожар и тепло. Долго и заворожено гляжу на него, а потом отведу взгляд, и многочисленные искорки пробегут перед глазами, ослепляя своей резвостью…
Смешным словом «поддувало» бабушка называет маленькое отверстие, прикрытое дверцей, внизу топки. В нем живут солнечные зайчики…
Интересно у окна. Из щелей дует, хотя бабушка забивала их длинными худенькими тряпочками и заклеивала бумагой. Приятно чувствовать тонкие пронзительные потоки воздуха, идущие с улицы. Между рамами новогодний дождик и цветочки – нехитрые украшения.
Нескончаемо долго можно глядеть, как соседские дети бегут на горку, таща за собой санки. Задорно съезжая, они бесчисленно возвращаются на горку, кричат, суетятся, играют. К ним не хочется. Люблю быть одна, люблю вырезать цветочки из старых открыток.
Мама часто приходит навещать меня. Её замужество с моим отцом не заладилась. И дедушка часто выговаривает ей за поспешное, необдуманное замужество. Мама плачет. Её горе – запах помады и слез. Мама очень красива, даже когда плачет…
Нехитрыми кушаньями бабушка кормит меня. Я усаживаюсь на маленький красный стул, купленный дедушкой специально для меня, подвигаю большой табурет к себе – он служит столом, беру маленькую ложку из выдвижного деревянного ящика и ем. Самый обычный картофельный суп бабушка делает ярким и почти волшебным, добавляя бочковый помидор в него. Клочки помидора напоминают разных зверушек и облака и так же интересно их съедать! Потом вареники с капустой и сметаной. Масло растекалось по вареникам жёлтыми пятнами. Счищаю ненавистный жир. Освобожденный вареник съедаю. И сладкий чай с печеньем в завершении трапезы…
Бабушка затеяла стирку. В небольшом металлическом корыте полощет бельё. В её руках мелькают какие-то тряпочки, сероватая вода пенится, мыльный запах заполняет комнату. Влажно, тепло и брызги.
Мокрое белье бабушка развешивает на улице. Мороз, схватившись за дымящиеся, ещё теплые одежды, быстро и безжалостно делает их каменно-мерзлыми, и бабушка, сжалившись, вносит их в дом. Вслед за ней запах морозной свежести. Красные, ледяные руки бабушка греет у печки. А потом гладит белье тяжелым чугунным утюгом. Он тяжело ездит по бледным цветочкам простыни, оставляя ровную дорожку. Пахнет горячим и чистым…
Зима длится бесконечно. Приближение весны означает капель, искрящаяся на солнце, и небольшие ящики для рассады помидоров, которые бабушка принесла из сарая. Сырые и темные, они пахнут гнилью, но высохнув, превращаются в светло-коричневые и бабушка совершит таинственный ритуал сеяния помидорных семян…
Один раз мама пришла, чтобы меня забрать. Она вновь вышла замуж. На этот раз успешно, но дедушка и бабушка почему-то не отдавали меня. Спрашивали моё мнение. Опустив голову, я заплетала косички из чёрно-желтой бахромы скатерти, и не понимала, какой ответ мне говорить. Молчала.
– Ну, скажи, что-нибудь, – настаивала мама. В этот момент, наверное, у нее появились первые подозрения относительно умственной отсталости дочери.
Я подняла глаза, посмотрела на ящики с нежные, хрупкими всходами и неимоверно острая боль от возможности расставания с ней захватила меня. Глаза наполнились слезами. Я вновь опустила голову. И вновь молчала. И плела косички, которые едва различали полные слёз глаза. Противный комок сжимал горло…
Я осталась с бабушкой и дедушкой, а помидорная рассада вскоре стала высокой и сильной. Наступила весна.
***
Дом у бабушки невысокий, белоснежный, выбеленный известью. Тёмно-красные небольшие окошки. В них заглядывает раскидистая вишня. Низенький заборчик ограждает бабушкино поместье, гостеприимная тропинка ведёт к дому, сопровождая гостя яркими флоксами, смешным львиным зевом, фиолетовыми ирисами. И на огороде, что за домом, вдоль тропинок тоже растут весёлые, простенькие цветы. Бабушка не выращивает капризных, гордых роз или хлопотных лилий, её деревенской душе была мила простота и незатейливость цветов.
Ровненькие огородные грядки бабушка услужливо обрабатывает весь день. Сажает картошку. Высаживает рассаду капусты, помидоров, перчика. Сеет морковь, петрушку, бурячок. Пока молодые росточки хило стоят в круглой ямке, бабушка услужливо кланяется каждому и осторожно поливает их из ковшика, переставляла большое ведро от одного к другому. Я же, подобно бабушке, тоже наполняю своё детское ведёрко водой из бака и босоногая бегаю от лунки к лунке. Приятно ступать необутой ножкой в зыбучие лужи.
Когда всходы становятся крепкими и не бояться стремительного потока воды (это случиться к концу июня – не раньше), бабушка поливает растения из шланга. Присоединяет длинный шланг к водопроводной трубе и, зажав пальцем отверстие, устремляет дождик на огород. По порядочку, по грядочкам, неторопливо, тщательно, не забывая ни один росток. И вот когда земля, за день выжаренная солнцем, получала первые капли воды, особенный, головокружительный запах стоит в воздухе. Сначала это запах прибитой пыли, теплый и густой, потом холодной свежести – бодрый и резкий, а в заключении, когда живительная влага пропитала плодоносную почву, земля как-будто дышит, пахнет свежо, ярко и тленно…
И специфический, свежий запах помидорной рассады. Легкое прикосновение к ней рождает такой необычный аромат, что хочется лететь от счастья! Вероятно, так же считают и скворцы, срывающие едва прижившиеся росточки. Бабушка говорит, что унося в гнёзда благовония помидорных листиков, птицы избавляются от блох и всякой заразы. Бабушка тихо ругает скворцов за находчивость. Думает, я не слышу.
Красивые пятна мака украшают огород. Алые, белые, розовые цветы. Когда мак отцветёт и засохнет, я сорву сухую, шелестящую коробочку, вскрою её и съем семена. Вкусно же как!
Ещё одно простое лакомство, не требующее подобно маку хлопот в выращивании, - семечки подсолнуха. Колючий, толстый стебель подсолнечника вырастает высоко в небо и весь день, словно зачарованный, следит за солнышком. Когда семечки в корзинке подсолнечника становятся крупными и угольно-чёрными, бабушка острым большим ножом срежет ствол, снимает с корзинки чулок (защита от воробьёв), счистит влажную пахучую вату и, протягивая мне корзинку, скажет:
– Ешь, пока зубы есть. А когда золото во рту будет – не захочется никаких семечек…
И я ем. Пока пальцы не будут угольно-чёрными.
– Ба, а давай в будущем году посадим жареные семечки, чтобы подсолнух вырос жареный?
Бабушка смеялась. Сеть морщин, изрезавших её лицо, оживает, следуя за улыбкой.
– Ишь, что вздумала…
В бабушкином дворе, прямо за домом, стоит «горница». Так называет дедушка ухоженный сарайчик с кроватью и старенькой ажурной занавеской на окошке. Летом он ночует в нём, а бабушка каждый день, желая угодить мужу, срывает за домом несколько жменей травы и бросает на цементный пол «горницы». Пахнет замечательно: тонкий аромат сочной травы, свежесть, спокойствие, умиротворение. А ближе к осени, когда трава сухая и не ароматная, запах яблок и груш, сорванных на зиму, угождает деду.
Кроме железной, сетчатой кровати на длинных ножках, на которой спал дедушка, в «горнице» стоят сундук и чемодан. Бабушка складывает в них всякую дребедень, какую жалко выкинуть. В тяжелом, чёрном сундуке с крупной железной щеколдой, поржавевшей, плохо работающей, вмещается целая прорва нажитого добра. Старая одежда, лоскутки, ветхие сумки, пеленки-распашонки, не сношенные мною в младенчестве, старые куклы, посуда…
В дедушкином дорожном чемодане, когда-то ярко-рыжем, предназначенном для поездок в санаторий, хранятся приспособления для консервирования: металлические крышки, резинки, перевязанные тряпочкой, дырявая крышка для слива рассола, «губозакаточная» машинка – именно так я называю странный прибор для закатывания банок с солениями. Совсем неинтересный, как мне кажется, чемодан. Я предпочитаю ему тяжелый чёрный сундук. Бабушка говорит, что во времена её молодости, все барышни имели такие же точно сундуки. Туда складывали приданое. Я тоже хочу иметь много приданого…
Несколько раз за лето бабушка организовывает просушку. Выносится всё: и одеяла, и подушки, и перины, и матрасы. И содержимое шкафов, и сундуков, и ящиков. Словно на рынке, добро чинно возлежит на раскладушках и лавках и дожидается обязательного переворачивания. Блики солнца конопатят цветастый пейзаж, ветерок легонько щекочет разномастное старье, а я, проходя мимо, не сдерживаюсь и обязательно ложусь на горячие подушки. Взбитые, нагретые, они пахнут солнцем и пылью. Надышавшись вдоволь их жаром, разомлев от огненных объятий, я бегу в душ, желая смыть утомительный зной. Но вода, нагретая летним солнышком, обдаёт новым теплом, не смывая прежнего…
Бабушка очень вкусно жарит картошку. Выкапывая клубни, она выбирает даже мельчайшие картошины, с горошину величиной и, терпеливо очистив их, жарит на растительном масле. Несколько перьев, перевязанных ниткой, она опускает в растительное масло, смазывает ими сковороду и картошечка выходит с корочкой и хрустом. Но особенно вкусными маленькие картошки…
В коротком промежутке лета, когда все посажено, прополото, а вишня ещё не созрела для консервирования, бабушка принимается за побелку. Порядок действий был таков: в первый день все вещи и мебель переносятся из одной комнаты в другую. На второй день начинается непосредственно побелка освобождённой комнаты, а в третий всё возвращалось на свои места. Плюс перенос мебели из следующей комнаты. Я помогаю бабушке. Переношу вазы, глиняные статуэтки, заворачиваю их в газеты и убираю подальше, чтобы, не дай Бог, добро не разбилось.
Перетаскивая за собой легкий, маленький столик, бабушка небольшими кусочками выбеливает комнату за комнатой. Не более недели ей нужно, чтобы привести в порядок весь дом, расставить всё по своим местам и навести порядок среди просушенных вещей. Бабушка маленькая, энергичная, но с лихвой управляется с побелкой, называя это хлопотные занятия «разогнать пауков». Дедушка помогает ей только с мебелью.
В разгар лета я пропадаю на улице. У меня завелась подружка Оля. Она живёт по соседству и дни на пролёт я провожу у неё. И вот придя домой обедать, набегавшись и устав, я вхожу в дом и восхитительный запах побелки сбивает с ног влажностью и чистотой. Мел и вода – совершенное сочетание. Лучше любых благовоний и парфюмов. Лучше роз и жасминов. И эхо в пустой комнате. Так весело и забавно! И прохладно…
Каждый год дед уговаривает бабушку поклеить обои как все нормальные люди, но бабушка не соглашается. Даже добавить синьки к белоснежному месиву извести и воды, как делают соседи, не хочет. Говорит, что лучше беленького нет ничего. Я согласна с бабушкой. Как же жить без ежегодной благовонной побелки?
Зимой я буду слизывать этот мел со стен. Язык оставит влажные, овальные пятна. Мама скажет, что мне не хватает кальция. А, по-моему, мне всего хватает…
***
…Первая бодрящая вечерняя свежесть означает приближение осени. Она скрывается под ярким дневным солнцем, обнаруживаясь лишь ночью. Утренняя прохлада до дрожи пробирает привыкшее к теплу тело, синеватые туманы укрывают бабушкин огород. Жёлтые листья потихоньку падают с яблонь, груш, слив…
Осень – пора костров. Огненный жар, душистый дым, искры, убегающие в тёмное небо…
Бабушка палит в костре весь мусор, оставшийся после уборки урожая. Картофельную и помидорную ботву, листья корнеплодов, ветки, палки. Бабушка умеет жить, не оставляя отходов от своей жизнедеятельности.
Пылающие языки костра охватывают мою палку, передают ей магию пламени. Размахиваю волшебной, огненной клюкою. Ослепительные узоры вырисовывает её полет. Весело. Красиво. И так же интересно жить!
Бабушка стоит около костра, облокотившись на грабли. Её лицо озаряет огонь.
– Тихонько ты, тихонько! Не упади с палкой этой, – волнуется она.
– Не упаду, – отвечаю и жалею, что нельзя как помидоры законсервировать эту огненную красоту…
Ёжики – главные представители осени. Они разгуливают ночью, смешно шуршат и фыркают. Их иголки содержат в себе такой отвратительный запах, что не возникает ни малейшего желания просить бабушку оставить животное себе. Впрочем, бабушка и не позволит. Она считает, что звери должны жить на воле.
- Ба, собаку привяжешь? – каждый вечер спрашиваю её. Боюсь непоправимого. Глупый Джек может в клочья разодрать ёжика, обнаружив охотничьи инстинкты. Тогда и ветеринар не поможет.
- Обязательно, - говорит бабушка и тут же исполняет обещанное.
Люблю ёжиков, а Джек может на привязи спать, в будке. Не обязательно же всю ночь у порога околачиваться, в самом-то деле…
…
…
…
Беспечная инфантильная чувственность. Правильная, гармоничная, понятная жизнь. Могла ли я знать, что с наступлением первых зябких дней всё улетучится? Могла ли предвидеть, что дерзкий мамин план по взращиванию гениального ребёнка вступает в силу, безжалостно уничтожая эфемерное, мягкое восприятие жизни? Могла ли догадаться, что чаша страданий, уготовленная образовательным напором моей мамы, будет горькой и ежедневной.
Не могла.
А мама вязала на моей голове белые банты, радовалась взрослости дочери, помогала надевать белый фартук на моё форменное платье. Бабушка складывала в букет белые хризантемы. Фотография того дня запечатлела грозную, властную учительницу в окружении детей, шаров и цветов. Я глуповато улыбаюсь на том фото: понять происходящее не могу. А вокруг торжественный, пугающий шум первого сентября…
***
Я сижу в кресле, отвернувшись к стене. Плачу. Слёзы ровно и периодично катятся из глаз. Всхлипывания давно закончились. Сил на них не было. Кот Кузя спит на моих коленях, не замечая горьких капелек на свою чёрно-белую шкуру. Вечером у него личная жизнь, ему надо выспаться. Ему не до моих страданий.
– Она идиотка! Она ничего не понимает! Одни двойки в дневнике! Читать толком не умеет! Гамм не знает! – орёт мама в соседней комнате.
Глажу Кузю. Он не обращает никакого внимания на мои прикосновения. Даже не мурчит. Наверное, личная жизнь требует больших физических затрат.
–Катя, иди сюда, – зовёт мама.
Боюсь. Сейчас опять станут кричать.
– Слышишь меня? – нетерпеливо спрашивает мама.
Аккуратно откладываю кота и иду в ад – делать уроки.
– Садись и читай домашнее задание.
Читаю я плохо. На третьем слове запинаюсь. Мама, не желая терпеть подобного, отвешивает звонкий подзатыльник. Плачу. Не от боли. От унижения.
– Когда же в твою тупорылую голову хоть что-нибудь дойдёт? Тройка – самая высокая твоя оценка!
– Оль, хватит, – вступается бабушка. – Не было академиков в нашей семье…
– Я трижды буду плохой, но из неё человека сделаю. Если в отца пойдет – горя не оберёшься! Пусть учится!
– Пусть, но не надо ребенка насиловать… - робко настаивает бабушка, но мама не слышит. начинается известный монолог:
– От людей стыдно. У Яковлевых Андрей – отличник, у Рукановых Маринка – отличница, у дворничихи-Петровской Анька и та на одни пятерки учится, а наша читать толком не умеет! Одни тройки да двойки! В посудомойки пойдёт! Все на нормальных работах будут работать, с маникюром в люди ходить, а эта руки спрячет и глаза.
– Глаза-то от чего прятать? – интересуется бабушка.
– От стыда. Посудомойка – профессия унизительная.
– Она будет как бабушка – продавцом, – предлагает альтернативу бабушка.
– Она будет пианисткой. И я добьюсь этого! Рояль – это красиво! И от людей не стыдно! Катя, за инструмент.
Отставив книжку, перехожу к чёрно-белым клавишам. Смена занятия – лучший отдых, считает мама.
– Тоника-тоника-доминанта-тоника, – показывает мама премудрости сольфеджио.
Не понимаю, зачем мне быть пианисткой. Не понимаю глупых тоник и доминант. Не понимаю, почему Анна Альбертовна – злая, рыжая учительница музыки, вызывающая резкими ударами по клавишам бурю и гром, пользуется маминым уважением и восхищением. Я не хочу как она. Не хочу! Не хочу! Не хочу!
– Ты совсем меня не слышишь? – кричит мама.
Получаю новый подзатыльник, призванный сконцентрировать моё внимание. Плачу. Чёрно-белые клавиши размываются. Слёзы катятся. Не хочу, не хочу, не хочу…
– Я заставлю тебя работать, заставлю! – гневно шипит мама, – ещё раз смотри: тоника-тоника-доминанта-тоника. Повтори.
Сквозь слёзы я не увидела ни доминант, ни тоник. Новый приступ маминого гнева обрушивается на меня.
- Ты совсем умственно отсталая? Или притворяешься? Боже, за что мне это наказание?
Мамины нервы на пределе, она идёт на кухню пить валерьянку, бабушка вновь вступается за меня.
– Оль, ну хватит уже...
– Как хватит? Как хватит? А уроки кто делать будет?
– Мы вместе как-нибудь сделаем…
– Как-нибудь пианистом не станешь ...
– Помягче попробуй, поласковей. Она же ещё маленькая…
– Дни на пролёт бегать – не маленькая, а головой работать – маленькая…
Мама возвращается ко мне. Принимается за увещевательный метод воздействия.
– Может, хоть что-то скажешь? Скажи, например, почему ты не хочешь работать? Почему тебе не интересно? Тебе вообще что-нибудь интересно?
Неподвижно сижу у инструмента. Держу руки на коленях. Молчу. Говорить не хотелось. Мама всё-равно не понимает. Только орёт.
– Я не могу с ней больше находиться! Я ухожу! На неё никаких нервов не хватит! – заходится мама в новом исступлении.
– Оль, мы дочитаем с Катюшей, не беспокойся. Иди домой. Тебе надо мужа встречать с работы, кормить. А мы справимся…
Долгожданная тишина наступает. Мама быстро одевается. Холодно меня целует. Сегодняшняя пытка уроками закончилась. С бабушкой мы всё делает быстро.
– Будь умницей. Возьмись за ум, – строго говорит на прощание мама, – Завтра продолжим….
Мне бы мне хотелось иметь такую маму как у Игорька. Тетя Вера никогда не ругает Игорька за двойки и уроки делать не заставляет…
***
На новогодние праздники мама забрала меня к себе. Маминого нового мужа зовут Сергей и мне велено называть его папой. Быть умничкой – теперь главная моя задача, чтобы, не дай Бог, новый папа и новые родственники не подумали чего дурного обо мне.
В родне нового папы многолюдно. Есть мои ровесники. Все они отличники, потому надо на них ровняться. Так считает мама. А я даже боюсь к ним подходить. Они умные и правильные. Я – троечница и лентяйка. Яркий контраст не в мою пользу.
Мама старается изо всех сил. Стол накрывает, улыбается, шутит. Ей очень хочется нравиться своей новой родне.
– Катя, как дела в школе? – спрашивает тётя Зоя, – сестра моего нового папы.
– По русскому языку у меня четверка, по математике пятерка… - вру я, но мама торопится восстановить истину.
- Она у нас беспросветная троечница…
Становиться стыдно. Не за обман. За разоблачение. Наверное, мама считает, что унижение послужит мне стимулом в погоне за пятёрками. Не думаю.
– А ты всё позоришь меня, - резко говорит мама, когда тётя Зоя уходит.
Стыд сменяется горечью. Даже в мечтах невозможно приблизится к привилегированной прослойки детского общества – отличникам…
…Мама живет совсем не так как бабушка. Долго и громко работает телевизор, готовится много еды и пышно, торжественно она принимается. Часто приходят гости. Кажется, новый папа очень любит мою маму и, наверное, мама была бы абсолютно счастлива, если бы не я…
Похоже, мама ожидает ребенка. Вещи для новорождённых – пинетки, распашонки, пеленки, которые хранились в чёрном сундуке у бабушки, мама забрала к себе. Долго-долго их разглядывала и улыбалась. Подозвала меня. Обняла. Сказала, что я родилась очень маленькой, но быстро выросла и много вещей не успела сносить. Теперь они пригодятся.
Остаток дня мы с мамой были по-настоящему счастливы. Перебирали вещи из сундука. Готовили картошку-пюре и салат к папиному приходу. Разговаривали. Было хорошо и радостно. Наверное, настоящее счастье такое: добрая мама и я около нее. Очень хотелось бы, чтобы все школы в мире сгорели и никогда больше не омрачали нашей с мамой идиллии...
Вечером пришел папа. Принес много-много конфет. Почти все съела. Шелестящие бумажки расправила и сложила в книжку – пригодятся. Одну из бумажек оставила, чтобы играть с маминым котом Борей. Привязала её за веревочку, потянула. Кот охотно и шумно принялся бегать. Было весело! Мама и папа смеялись. Абсолютное счастье предновогоднего дня…
Утром проснулась рано. Захотелось, чтобы этот день был таким же радостным, как и вчерашний. Но не заладилось. Позвонила бабушка и спросила про меня.
– Она – замечательно, – отвечает мама, – Вот только учиться не хочет. Два дня назад разговаривала с ее учительницей. Нина Васильевна говорит, что еле тройки ей за четверть вывела.
Делаю вид, что не слушаю разговор. Вылепливаю из пластилина зелёную длинную змею. Красный язык завершает образ злой рептилии. Рептилии – это змеи, ящерицы, крокодилы и черепахи. На природоведении говорили. И на большом плакате показывали.
- Не знаю, что делать, - продолжает мама, - и по-хорошему с ней пробую, и по-плохому. Ничего не выходит. Она невменяемая.
Для правдоподобности обязательно надо сделать змее множество чешуек. Змея без чешуек – не змея. Зубочисткой вычерчиваю рельефный рисунок кожи.
- Ой, мам, беда да и только! Горе-горе!
Мама замолкает. Очередность говорить берет на себя бабушка. С минуту мама слушает. Затем отвечает.
- Сидит вон копается. Лепит что-то. Толку от этой лепки. Почитала бы лучше. Математику порешала бы… Копуша она у нас и недотёпа.
Змея готова. На труде меня бы похвалили, но мама, положив трубку, скомандовала:
- Катя, читать!
Зачем звонила бабушка? Зачем спрашивала про меня? Зачем всё испортила?
- Мам, а когда ёлку наряжать будем?
Теплиться слабая надежда отложить скандал.
- Когда прочтёшь домашнее задание.
Нехотя беру книжку. Медленно иду в кухню. Мама будет готовить еду, я – читать. А хотелось бы вместе с мамой готовить. Как вчера.
Хоть бы не читать! Хоть бы не читать! Хоть бы не читать!
По волшебству отворяется дверь. Входит папа с большой коробкой новогодних игрушек.
- Наряжаем ёлку, девчата? Что грустные? Новый же год…
Ура! Чтение отменяется! О, счастливый праздник Новый год! Сегодня мама кричать не будет!
- Катя, что ты хочешь в подарок на Новый год, - спрашивает папа.
- Велосипед, - отвечаю уверенно.
- Велосипеда не будет, - вмешивается мама, - не заслужила…
О, счастливый праздник новый год…
- Мам, можно я ёлку пойду наряжать? – спрашиваю, опустив голову, чтобы не было видно слёз. Хочется уйти, чтобы поплакать.
- Делай, что хочешь…
…Мягкой лапой кот Борис трогает игрушки, которые я развесила у самого пола. Играет ими. Хорошо ему - уроки делать не надо. И на музыку ходить не надо. Глажу Бориса, но, раззадорившись, кот кусает меня и убегает. Тоненькая царапина остаётся на руке. Немного щиплет. Неприятно. Через минуту Борис возвращается и с разбега взбирается на самую верхушку ёлки. Раскачивается. Глаза горят, но почему-то сегодня его азарт не веселит ни меня, ни маму, ни папу…
Свой новогодний подарок я обнаружила следующим утром. Под ёлкой мирно лежали множество книжек и картонные домики с конфетами. Деда Мороза не существует – это очевидно. Подарки детям делают родители…