Александр Амусин


Праздники не могут быть долгими… Если это, конечно, настоящие праздники, а не очередная порыжевшее-проржавевшая дата в бесконечном листопаде времени. У праздников нет графиков и расписания, их нельзя назначить или отменить… Даты, отмечающие то или иное, отличное от будничных, событие – это всего лишь цифры, на которые приглашают взглянуть, остановится, задуматься, совершить или, вздыхая, постараться забыть… Даты – индифферентные числа бесконечного потока дел, напоминающие, что именно в этот день можно, а кому-то и нужно создать торжество. У кого-то получается, удаётся в суматоху будней запихать в контуры даты празднования, но не праздника. А большинство равнодушно остается далеко-далеко даже за тенью обязательных улыбок, скучных приветствий, официальных встреч, блеклых фейерверков, салатно-бутербродных банкетов… Тенью в тени оживленной даты. Настоящий праздник – радость, а она не может прийти к человеку вместе цифрой календаря, даже с первыми лучами солнца или с колокольным звоном будильника. Каждый радуется по-своему, у любого свои, только свои праздники, которых нет ни в одном численнике Вселенной. Они есть в крохотном, но ярком мире своего, и только своего счастья…
Вокзал. На перроне двое: он высокий, черноволосый, черты лица мягкие, округлые, глаза небольшие, серые, опухшие от череды бессонных ночей, но выбрит тщательно. Она маленькая, хрупкая, волосы коротко острижены, светлые, ротик небольшой, впрочем, как и подбородок, и капризно вздёрнутый носик, две крохотные, но очень симпатичные ямочки на припухших щечках, и только глаза – огромные-огромные, золотисто-карие, словно солнечные лучи заглянули в них и удивленные застыли.
Он смотрит то на неё, то на тень стоящих рядом вагонов поезда, то изредка косится на часы…
-– Я тебе так благодарен за эти три дня, так это неповторимо, я никогда не был так счастлив… Вот увидишь: я буквально за считанные дни разгребусь с делами и обратно. Ты не представляешь, как мне больно, как мне не хочется отсюда уезжать, от тебя, от моей прежней жизни, от моего настоящего праздника и счастливого будущего…
Она усмехается, но еле заметно, словно морщится, отталкивая дыханием холодный ветер.
– А помнишь, как полгода назад ты стоял на этом перроне и уверял, что всего месяц или, от силы два, тебе необходимы, чтобы обжиться на новом месте, и ты обязательно вернешься и заберешь меня…
– Помню, конечно, помню… И я так благодарен тебе за то, что за все три дня ты ни разу не заговорила о моем обещании. Я очень,.. я благодарен,.. я… вот увидишь, все будет хорошо, даже отлично, просто преотлично… Поверь, мне совсем не хочется от тебя уезжать, мне плохо без тебя, очень скверно, там одному в чужом городе.
– Возьми меня с собой!
– Я тебе уже говорил, сейчас ни те обстоятельства, возможности…
– Тогда оставайся.
– А дела? В них наше будущее, основа для большего и основательного…
– Но вчера ты уверял, что приехал на пять дней, а прошло только три, и ты вдруг уезжаешь. Впервые за полгода и всего три дня!
– Да, я говорил, но, но… так получилось, позвонили, приходиться подчинится, выбирать, но я вернусь, я обязательно вернусь, потому что я тебя только одну люблю, люблю…
Он пытается ее поцеловать, она резко отворачивается. А рядом торопятся пассажиры, обреченно спешат за ними провожающие. Проводники торопливо напоминают, что до отправления поезда остаются минуты…
– Я тебя действительно люблю, и все эти годы мне никто, никто не был…
– А ты докажи это.
– Как? Вернуться? Бросить Москву, дела? Но, я же уже…
– Нет, останься хотя бы еще чуть-чуть, а завтра уедешь!
Она достает у него из одного кармана билет, из другого зажигалку.
– Ну, решайся, если, конечно, все, что ты заявляешь, правда! Я тебе, конечно, очень благодарна за праздник, что устроил для меня в эти три дня. Благодарна. Но я женщина, и, если ты действительно любишь – я имею право сказать, что мне мало… С…с…совсем мало…
Он молчит, покраснев, глядит то на билет, то на зажигалку. Отвечает нерешительно, глядя на фонарный столб.
– Но ведь его можно просто сдать обратно, получить деньги, пусть не все, но…
– О! Романтически влюбленный юноша стал деловым и рациональным мужичком?
Она запихивает билет обратно в карман и отворачивается.
– Ты неправильно меня поняла, совершенно неправильно.
Он достает билет, берет у нее из рук зажигалку. Билет вспыхивает быстро, горит ослепительно и долго. Она смотрит на пламя и хмурится, но улыбаются ее солнечные глаза, затаенные ямочки на щеках, даже носик, маленький, миленький, глядя на огонь, вздернулся и смеется тоненькой морщинкой.
– Ты знаешь, я тебе совсем забыла сказать, я тоже уехала из нашего города. А когда ты прислал моей маме телеграмму о том, что приезжаешь, она позвонила, и вот я здесь. Возможно, мы возвращались одним и тем же поездом. Я уже давно живу рядом с тобой. И часто вижу тебя, и не одного вижу.…и не хочу мешать вашему…твоему… Не хочу… А здесь только мама. А меня – меня нет! Нет!
В это время состав покачнуло, лязгнули, оковами вагоны, и поезд, ухнув от напряжения, медленно-медленно пополз. На фонарном столбе замерли сварливая сорока и угрюмый ворон. Сорока таращилась на женщину, а ворон уставился на мужчину. Стайка беспокойных воробьев пепельным фейерверком взметнулась над рельсами и рассыпалась за крышей вокзала.
Женщина всхлипнула, посмотрела любимому в глаза, погладила по щеке и шагнула к уходящему поезду, поспешно вошла в вагон, обернулась и крикнула.
– Меня здесь нет, слышишь – нет! Спасибо за праздник. Спасибо! Слышишь! Меня здесь нет!
Изумлённый мужчина шагнул, поднял руку с зажигалкой, покосился на плакат с расписанием, и швырнул зажигалку вслед уходящему поезду.
Праздники не могут быть долгими, не могут быть долгими, быть долгими, долгими... не могут… Если это, настоящие праздники…