Ленора Сеит-Османова Симферополь

Как зародилась книга 
(необходимое пояснение)

Очень часто случается, что взрослый неосторожным словом надолго, а то и навсегда, перекрывает ребенку дорогу к себе. Вырастая, человечек забывает, что когда-то давно он мог всё-всё-всё и в мире появляется еще один взрослый, абсолютно уверенный в том, что он мало что может в этой жизни. Просто когда-то в далеком детстве «сердобольная» тетя или «доброжелающий» дядя мимоходом (по неосторожному бездушию, либо из самых благих, по его мнению, побуждений) обронили фразу типа: «Ну, ты, явно, не для подиума родился!»; или: «Ну, не переживай, не всем же быть прославленными математиками (поэтами, учеными, изобретателями)!»; или: «Ну, хватит горланить! Ты что, не слышишь, что тебе слон на ухо наступил?!». Наша память устроена так, что все, приносящее боль, прячется куда-то далеко и надолго, а посему вопиющий факт людской недалекости может и не всплывать в сознании, но дело уже сделано, и детская наивная вера в справедливость слов, изреченных взрослыми людьми, отрезает дорогу, ведущую к познанию бытия через умение слышать, видеть, чувствовать этот мир и себя в нём по-своему.

Однажды, когда я училась, по-моему, в третьем классе, учительница по рисованию дала нам на дом задание – нарисовать природу нашей местности. Я всегда считала, что хорошо рисую и урок рисования был одним из самых моих любимых. Забросив портфель с книжками подальше («Подождут!»), я вся отдалась любимому занятию, старательно выводя на альбомном листке деревья, речку, облака, красивые цветочки и траву. Получившаяся работа мне очень понравилась. Хм... Чего-то не хватает... Ах, да, ведь, в нашем хуторе у каждой хозяйки есть корова, а то и не одна! Как же я могла оставить мою дивную полянку без этой красавицы? На корову у меня ушла уйма времени и слез. Злясь на то, что злополучное животное было похоже на кого угодно, только не на самоё себя, я, в силу своего упрямства, все же «сделала» её, в итоге творческих терзаний добившись-таки того, что в рогатом чуде, печально взирающем с картинки на мир, можно было узнать корову. Имея хорошее воображение, конечно.

На следующее утро, я долго поджидала у класса учительницу рисования, чтобы показать ей картинку и рассказать, о том, как мучилась, выполняя задание. Мне очень хотелось ее порадовать, ведь я считала, что учителю всегда приятно видеть ученика, который ответственно относится к урокам. Таким уж я была ребенком. Но сейчас не об этом.

Звонок давно уже прозвенел. Учительницу я не дождалась.
Видимо, её задержали у директора или у завуча, потому что в класс она вошла, будучи явно не в духе. Собрав наши работы, она стала бегло их просматривать. Остановила взгляд на моей. Маленькое сердечко подпрыгнуло в ожидании заслуженной похвалы. Учительница подняла глаза на класс, повернула к двадцати парам детских глаз печальную корову и с едким сарказмом произнесла: «Это что еще за Репин намалевал?» Я поднялась под громкий хохот класса. «Ты? Ну, собака с рогами тебе, явно, удалась. Да, моя дорогая, не быть тебе художником. Садись».
И всё.

С тех пор я не рисую. И твердо уверена в том, что у меня нет к этому решительно никакого призвания. И в моей комнате над кроватью до сих пор висит эта «собака с рогами». Напоминает о том, чем мне не стать.
Но во мне все равно творятся картины.
В мельчайших подробностях.

Они видны так ярко и реально, что хочется схватить краски или карандаш и перенести всё это на бумагу, но… я точно знаю, что не быть мне художником и, вздыхая, откладываю свою хрустальную мечту на следующую жизнь.
Это похоже на мучительные терзания перед вынужденным абортом. Внутри зачинается новая жизнь, а ты в страхе перед ужасным будущим ожидающей вас реальности, все-таки решаешься убить собственные чаяния и надежды. А потом долго представляешь, каким прекрасным и замечательным мог бы быть малыш и как бы сильно ты его любила.

Как это ни странно, но в те дни, когда предстоит сделать решительный шаг, мне отчего-то снится залитый солнцем класс, смеющиеся лица одноклассников и фраза, звучащая глухо, в рапиде: «Это что еще за Рееееепин намалевал? Собака с рогами тебе, яяяяяявно, удалась».

Не припомню сейчас точной даты, но вновь увидев страшный сон именно в такой вот «ответственный» период я и решилась! Проснулась тогда с мокрыми (как и всегда в такие утра) щеками, всхлипнула, шмыгнула носом, открыла глаза и... Рывком поднявшись с кровати, с ненавистью глянула на свою «картину», схватила карандаш и за один присест передала листу бумаги свою боль и отчаяние. Ну и пусть! Пусть я не могу рисовать свои картины красками! Но ведь они все равно уже есть! Значит я помогу им родиться каким-то другим способом! Вдохновившись этим озарением, я писала, писала, писала... Рисовала словом. Один листок за другим... Один за другим...
Так появилась первая часть моей книги –

 

I

ПОРТРЕТНЫЕ ЗАРИСОВКИ

Они возникают сами

В пору бесшабашной студенческой юности случилась в моей жизни яркая, стремительная любовь. Сколько тоскливых минут принесла мне эта утомительная игра в одни ворота, где я беззаветно любила его, и он тоже самоотверженно любил себя! Настойчиво пытаясь разобраться в том, что служит причиной его холодного пренебрежения к моим порывам, я пробовала мысленно встать на место молодого человека. А однажды даже попыталась озвучить ему свои переживания. И получила в ответ наставление, запомнившееся надолго.

Помню, со слезами на глазах я бормотала чуть слышно: «Наверное, ты думаешь, что вот, мол, она такая несмелая, неуклюжая, что мне даже с друзьями ее неловко знакомить. Да? Или тебе стыдно от того, что твоя мама будет укорять, что, мол, нашел себе где-то деревенщину, ну, мол, и вкус у тебя, сынок? А, может быть, ты полагаешь…» «Послушай, - сказал он мне, небрежно откинувшись на спинку стула, - никогда в жизни не пытайся понять, что думает другой человек. О тебе или о чём бы то ни было. Все равно никогда не попадешь в точку. Никогда. Только время зря потеряешь. И нервы потреплешь. И себе и тем, за кого думаешь. Поняла?»
Я поняла.

Врезалось в память… Как тонкая заноза в пятку. Вытащить – не вытащишь, и не беспокоит особо, а ступишь на неё – больно.

Спустя какое-то время, я осознала, что такова уж моя натура, доставшаяся в наследство от мамы и бабушки (а возможно и от прабабушки, и от прапрапра…) – вечно озадачиваться тем, что думает, думал или может подумать в той или иной ситуации подруга, любимый, партнер, собеседник.
Размышления о сути мыслей и поступков других натолкнули на то, что, очевидно, существует первопричина их – мыслей, чувств, эмоций...
И начали являться картины...

ДЕВОЧКА-ЦАРИЦА

Она надевает атласный пеньюар, золотым медом стекающий к самым щиколоткам, подходит к зеркалу, обрамленному резной позолоченной рамой, зажигает пурпурные свечи в тяжелых подсвечниках. Золотистая нега мягкого пуфа радушно принимает аппетитное тело сорокалетней женщины.

Принимаясь за ежевечерний ритуал, она улыбается своей детской черно-белой фотографии, стоящей на туалетном столике и заплетает светлые волосы в две смешные девчачьи косички.

Сначала на запястья ее тонких рук, из маленького хрустального флакончика падают капли любимого французского парфюма. Она вдыхает тонкий аромат и, блаженно прикрыв глаза, поднимает кисти кверху, совершая ими мягкие вращательные движения, словно восточная танцовщица. Опустив руки, преувеличенно лениво выливает на ватную пластинку немного модного тоника, так удачно разрекламированного в «Cosmopolitan» в этом сезоне, протирает кожу лица и шеи.

Комната мягко освещена. Из фарфоровой аромалампы изысканной формы струится легкий мятный запах. Из динамиков плывет голос Джо Дассена. Наслаждаясь ночным спокойствием спальни, что привычно не обременена визитом занятого своей жизнью шестидесяти восьмилетнего мужа, она совершает торжественный церемониал – медитацию отречения от еще одного никчемного дня, наполненного бессмысленными тревогами и искусственными радостями.

Выдавив на ладонь немного крема из фирменного фарфорового флакона причудливой формы, гордо красующегося в окружении пузатых, напыщенных подружек, она, замурлыкав от удовольствия, наносит душистую массу на лицо. Ласковыми, почти невесомыми движениями нежных пальцев массирует красивый высокий лоб, слегка выдающиеся скулы, острый подбородок. Затем окунает кончик пальца в миниатюрную баночку, и привезенная мужем из Италии кремовая магия в мгновение ока освежает ее красивые серо-голубые глаза слегка миндалевидной формы.

Она осознает собственную магнетическую притягательность в эти минуты блаженного одиночества, и упивается ею. Это там, за стенами, суета бомонда, пошлые интриги, игры без правил, неизменной участницей коих она является, а здесь – ощущение беспрекословной победы над миром, склоненном к ее стройным ногам. В зазеркалье, не отражающем морщинки и временем отложенные складки, ей видится величественная царица, выросшая из милой деревенской девчушки.

Госпожа.
Повелительница жизни, чьи заветные мечты воплотились в реальность.
Она гордится положением супруги состоятельного мужа. И этот её ритуал - необходимая часть жизни. Как постоянная ратификация стабильного благополучия.

Изящно опустив голову на руки, женщина какое-то время смотрит в зеркало взором крылатой богини Дианы. Затем переводит взгляд на девочку с фото, панибратски подмигивает ей и встает.
Церемония окончена.

В огромной кровати под ярко-красным шелковым балдахином она сворачивается калачиком и закрывает глаза. Хладнокровная беззаботность закутывает ее в уютный кокон безучастной отрешенности, привычно оградив от дневных страхов.
Так было всегда.
Так должно было быть всегда.

Но сегодня… Что-то не так.
Острый холодок тянется по спине от кобчика к макушке.
Она пытливо глядит в бездушное стекло, пытаясь понять, что же ее напрягает, и видит лишь лазурь распахнутых глаз. Беззащитны... Злые колючки гордыни, придающие, по словам ее любовника, притягательную стервозность всему облику, канули в глубину нутра. Странно… Эти холодные иглы даже здесь, в надежном полумраке загородного пристанища, в ее комнате рядом со звездами, кололи взгляд на протяжении последних семнадцати лет. Когда растаяли? Неужели после этой мимолетной встречи с постаревшей и подурневшей подругой детства, что, словно и не замечая напряженного пренебрежения, так участливо расспрашивала её о родителях?
Змеиный озноб подкрадывается к горлу, сдавливает его стылым обручем.
Взгляд, словно за спасением, тянется к старой фотографии.

Вспышка!..
Распахнув окно в прошлое, комнату наполняет солнечный свет, запах яблок и мяты. Не той мяты, чей аромат источают дорогие масла, привезенные ею из Тибета, а настоящей, растущей прямо под окном её канувшей в Лету детской спальни. Она слышит стрекотание кузнечиков, крики соседских мальчишек, играющих в мяч, размеренный шелест метлы, сделанной из свежесломанных веток старой акации. Она чувствует запах жареной картошки с грибами. Ее маленькие пальчики рисуют замысловатые узоры на стеганном одеяле, сшитом бабушкой из старых лоскутов. Она глядит сквозь окно на встающее из-за громадных деревьев солнце, не замечая облупленную краску на покосившихся оконных рамах, и улыбается. Каждое утро она встречает с улыбкой на губах, от того, что точно знает, чувствует – в ее мире царят любовь, доброта и справедливость.

Полусонная девочка в длинной ночной сорочке глядит, прищурив глаз, с детской фотографии. Любящий взгляд поймал ее как раз в тот момент, когда она, потягиваясь, подносит руку к пухлой щеке. Две смешные косички, перевязанные белыми лоскутками. Слегка приоткрытый в начинающемся зевке рот. Девочка сидит на широкой, доставшейся в наследство от бабушки старенькой кровати, слишком маленькая для такого огромного спального пространства. Но во всем ее облике нет ни тени страха. Она счастлива тем, что у нее есть папа и мама. И собачка Машка. И кролики. И много друзей. И целый мир, огромный, неизведанный, родной и совершенно безопасный. Мир, в котором самая большая боль – разодранная коленка. Она знает, что такое добро и не может преднамеренно творить зло. Она счастлива тем, что может говорить, что думает, а не то, чего ждут от нее большие люди. Тем, что может мечтать и смеяться когда ей весело, плакать, когда грустно. У нее нет ничего, но есть все.

Свет исчез так же внезапно, как появился, будто вдруг включили и выключили кинопроектор. И вновь она оказалась в помпезном будуаре – каменной темнице своего присутствия в данном временном отрезке.
Холодная женщина у холодного стекла. И раскаленные капли немой боли на дорогой (красного дерева) столешнице.

Две смешные девчачьи косички, пробившись сквозь пальцы, перемигиваются со старым снимком.

КРЕСЛО СТАРОГО РЕЖИССЕРА

Никто, кроме него самого не имеет права сидеть в потертом кожаном кресле у окна. Это исключительно его прерогатива. Тот остров, на котором рождаются лучшие идеи, приходят в голову эпохальные мысли, принимаются ответственные решения. В окне он черпает вдохновение, находит оригинальные решения мизансцен, наполняет новым смыслом привычные образы.

На маленьком круглом столике, стоящем рядом с креслом, лежат трубка, пепельница, ручка, несколько исписанных листов и стопка еще девственно чистых возможностей, волшебным образом появляющаяся на своем месте каждое утро. На этом столике живет еще и кофейная кружка. Она практически всегда полна. Кофе в ней появляется таким же дивом, как и чистые листы на столике. Откуда – кресло знает, хозяин – не задумывается.
Он сидит в нем подолгу. Курит трубку, пьет кофе, что-то пишет или просто черкает. Смотрит в окно. Переезжая со всем семейством с квартиру на квартиру кресло, как верный пес, при любой рокировке мебели становится в одном и том же месте – у самого большого окна в доме.

Как оно скучает, когда он уходит по каким-то своим непонятным и совершенно ненужным, с точки зрения кресла, делам. Оно даже ревнует его порой и жалобно скрипит, стоит ему только подняться. Горько осознавать, но хозяин всё и всегда делает так, как считает нужным, не обращая внимания на его жалкие поскрипывания и стоны. И в то же время, кресло жутко гордится тем, что его дорогой человек, живя в мире чужих звуков и идеалов, подминает их под себя, устанавливая собственные правила и законы. Что, не смотря ни на что, он обходит стороной чужие, даже непомерно дорогие кресла, и в жизни этого маленького подвижного человека с азиатски-хитрым взглядом слегка припухших глаз всегда существует его собственное кожаное.
В те годы, когда хозяин был совсем еще молод и полон честолюбивых идей, кресло не видело его месяцами. Оно грустно рассыхалось и по ночам, когда в доме все спали, тихо вздыхало. Оно тайно ревновало его не только к этим длительным разлукам, но даже к его прошлому. К тому далекому детству, в котором его, кресла, не было. Были грубо сколоченные лавки, жесткие кровати, сухие табуреты, все, то, что даже отдаленно не напоминало мягкий комфорт кресла. Но оно все равно ревновало. Может быть, поэтому оно не желало принимать в свои объятья никого, даже хозяйских детей, хмуро поглядывая на них из дальнего угла, куда его временно передвигали в отсутствие хозяина. Но стоило ему только появиться, как все менялось и становилось на свои места. Как же повизгивало от удовольствия это тогда еще молодое, практически не потертое кресло, подползая к окну. С каким наслаждением оно вздыхало, когда сухопарое молодое тело с не меньшим блаженством падало в него. И они снова были только вдвоем.

Глядя, на то, как он нервно приглаживает свои смоляные волосы перед зеркалом, как кропит шею и руки одеколоном, вновь собираясь куда-то, на судьбоносную встречу с кем-то, неважно с кем, кресло отчетливо понимало, что эта важность – мираж. Существенно лишь то, что единственно с ним хозяин может быть таким, какой он есть, не придумывая себе образов и не одевая маски. В его жизни менялись женщины, рождались спектакли, появлялись жены, дети, любовницы, ученики, но он всегда возвращался к нему, чтобы поделиться своими отрадами и печалями.

От того, как хозяин входил на свою территорию, кресло понимало, что у него на душе. Его настроение оно угадывало моментально, с первого прикосновения. Оно, конечно, ничем не могло помочь этому сильному мужчине, но в дни, когда у того что-то не клеилось, кресло старалось стать максимально мягким и удобным. Вспыльчивый характер и приступы гнева не могли нанести урона ни его обивке, ни стальным пружинам, поскольку к нему хозяин всегда приходил, как к источнику отдохновения. Все, что могло сделать оно в этот момент – просто распахнуться ему навстречу.

Никто в мире не был так верен этому человеку, как его черное кресло. Оно одно всегда верило в гениальность творческих экспериментов хозяина. Оно одно ждало его терпеливо и преданно. Оно одно понимало все его терзания. Оно одно знало, что когда-нибудь обязательно наступит светлый день, и хозяин поймет – истинно только то, что есть в их союзе.

И он наступил. В семьдесят первый день рождения хозяина только кресло было рядом с ним. В этот вечер не было празднично накрытого стола, звонков, телеграмм. За спиной не стояли дети, жены, ученики, в фарисейском намерении родить миру еще одну фальшивку – фото большой дружной семьи талантливого режиссера.

Кресло решило забыть, что год назад весь этот день оно провело в одиночестве, в пустой темной комнате дорогой съемной квартиры. Ни капли обиды не затаилось в его складках. Оно понимало, что при всем своем желании не могло дать хозяину ощущения триумфа, чувства польщенного самолюбия, признания, льстивых хвалебных речей вперемешку с искренними дружескими пожеланиями.

Да и не в этом состояло его предназначение.
Оно могло только подставить свое все еще сильное тело в те минуты, когда нужно прийти к себе.

Сегодня они вдвоем. В жизни хозяина нет ничего лишнего. Он уже перешагнул черту, за которой начинается тишина.

За окном серебрится майский вечер.
В комнате горит неяркий свет.
Сегодня они вместе. Кресло и хозяин. И маленький круглый столик, на котором лежит солидная стопка исписанных мелким почерком листов.
Дымится трубка. Дымится кофе.
В окне отражается пустое кресло.

НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ
Ганжа: «Гражданин начальник, не
мешайте приводить планету в порядок!»
 из к/ф «Большая перемена»

На самом краю усеянного огромными алыми маками поля поднимается огромное теплое солнце. А кажется, что совсем рядом.

Солнце поднимается не торопясь, а зачем? Ведь все обязательно произойдет, на землю упадут первые лучи, день начнется. Все будет как всегда! Но совершенно иначе!

Потому что начался новый день.
Он не такой, каким был вчера, не такой, каким будет завтра.
Просто потому, что не бывает двух одинаковых дней. Вообще. Как не бывает двух одинаковых листьев.

Статная молодая женщина свободной походкой обычной богини идет по огромному полю, усыпанному непрестанно кланяющимися друг другу крупными маками. Зеленая сочная трава ласкает ее длинные стройные ноги. Васильки, переливаясь цветом в ее большие глаза, распахиваются навстречу утру. Ромашки раскрывают лепестки, соединяясь с солнцем ярко-желтой сердцевиной. И она идет, вдыхая аромат полевых трав, приправленный свежестью утренней росы, а летний ветер игриво резвится в русых локонах, и на плечи садятся карамельные бабочки.

Женщина простирает руки навстречу яркой синеве неба, сдобренной пушистыми космами облаков, и ей кажется, что стоит лишь приподняться на цыпочки, и она взлетит над этим полем, над этим миром. Воспарит, рассекая прохладный утренний воздух наравне со стрижами и ласточками. Она преисполняется радостью и любовью ко всему, что может охватить взгляд. Это все её! И горы, белыми шапками сверкающие вдали, и звенящая утренняя чистота и весь мир, такой великолепный, что захватывает дух!
И рой мелкой мошкары, темным пятном пролетающий над головой, не в силах разрушить упоение величественной красотой. Назойливая мелюзга ей не докучает. Она сильна тем, что осознает – в гармонии мироздания наряду с великолепием гор, силой моря, тишиной полей существуют и никчемные на первый взгляд насекомые: мухи, мошки, комары. Казалось бы, напрасно Всевышний придумал жалящих, заражающих, надоедливых мошек, но ведь без этого темного роя – естественного корма для птиц – природе не хватило бы сил бороться с вредителями, разрушающими красоту и здоровье лесов. Поэтому попав в темную тучу жалящей до крови мошкары, она не свирепствует, как прежде, - нежным взмахом ладони отгоняет особо приставучих, и благодарит их за то, что ясно видит причину боли.

Ох, какими же огромными и страшными казались ей когда-то эти малыши! Поначалу она жутко их боялась, затем отчаянно с ними боролась. Ей сдавалось – стоит только их истребить, и жизнь станет светлее, идти будет легче, и они уже не смогут закрывать ей солнце. Каждую из них она готова была загрызть поодиночке, прихлопнуть тапком, отравить «Дихлофосом».
Малышкой она опасалась выходить на поле лишь от того, что там жили эти кусучие вредные существа, отравляющие – как ей тогда виделось – жизнь всему человечеству. «Зачем вас придумали?» - думала она, со злостью размахивая маленькими ладошками. И чем яростнее она отмахивалась, тем сильнее и активнее становился рой.

«Гадкие, вредные, противные! Вы мне всю жизнь портите! – думала она, став чуть старше. - Вот шла бы себе спокойно по полю, любовалась бы красотой и радовалась! Да вы же не даете! Вредины!» И вновь махала кулачками, попутно оттирая набегающие слезы обиды и разочарования этим миром. И шла вперед.

С ее тогдашним восприятием мира, она и не могла реагировать на рой иначе, а годы спустя оказалось, что все эти детские терзания не были лишены смысла. На том этапе ей необходимо было сражаться с мошками, чтобы осознать истину – в мире ничто не вершится без промысла Божьего и ничто не проходит бесследно.

Сейчас, в блаженной неге ступая по разноцветному ковру земли, она благодарит даже эту темную тучу, которая при ближайшем рассмотрении оказывается всего лишь скопищем мелюзги. И при случае с ней можно поговорить. Так же, как с птицами, лесом и морем. И она говорит!
Говорит с миром! И даже иногда поет! Просто так, для себя.

Она ненормальная! Вне нормы! Она идет по жизни как по огромному полю, не втискивая свою огромную душу в рамки лицемерного общества, где у власти стоят порой не вполне адекватные люди. Где те, кто по долгу службы обязаны облегчать боль, позволяют себе усугубить ее грубым хамством и невниманием. А те, кто уполномочен защищать права такого же, как он человека – опускаются до грубого нарушения этих самых прав. Она не приемлет обыденной, привычной для большинства рядом с ней живущих несправедливости, не приемлет беспричинной злобы и осознанного невежества.
Она ненормальная, потому что живет по внутренним законам, не подчиняющихся стадным инстинктам самосохранения вида. Но может быть, только благодаря таким ненормальным людям, вид «homo sapiens» (Человек Разумный) и сохраняется. И, благодаря им, мир становится светлее и чище. Только от одного их присутствия.

Ориентируясь на тот путь, что проложили до нее иные светлые умы, иные сильные ноги, она творит собственную стезю, поскольку четко видит конечный результат. Она ведает куда идти и всю себя посвящает достижению своей великой цели. Впереди у нее – решение колоссальной задачи.

Ее идея абсолютно проста и вместе с тем неизмеримо сложна.
Он осталась такой же тонкошкурой девчонкой, не растерявшей ребяческой искренности и живого восприятия мира. Только став по-настоящему взрослой, научившись любить и принимать жалящие происки мошек – своих обид, страхов, разочарований и боли, - она осознает, что с ними можно дружить, потому что они созданы не для того, чтобы мешать, а для того, чтобы освободиться от излишнего груза плоти по дороге к своей душе.

И этим летним утром она идет по ласковому полю, даря миру радость и свет огромной чистой души. И будет так же легко идти все последующие дни.
Не торопясь, а зачем? Ведь все обязательно произойдет так, как должно произойти.
Она идет навстречу солнцу.

ЕДИНСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ

Он всегда любил только её.
И всегда предугадывал её появление.
Его сердце начинало стучать в новом ритме, зрачки расширялись, а длинные пальцы вот как сейчас, начинали мелко подрагивать, словно перебирая невидимые радужные потоки.

Она приходила всегда по-разному.
Порой врывалась в полдень, сметая остатки беспокойного сна с него и вчерашнего ужина с потрескавшегося от времени стола! Она доводила его до полного изнеможения, и исчезала, оставив солоноватый привкус на губах и невыносимую горечь бегства в глазах.
Временами вплывала легким солнечным лучом, оплетала пушистым теплом, завораживала загадочными бликами, манила ввысь и вдруг растворялась в синеве утра.

Но чаще всего она заглядывала по ночам. Словно бы невзначай… так… просто посидеть. Чопорная, неприступная. Будто холодный лунный свет, вышедший из-за тучи, для осмотра своих владений. Она ничего не говорила, ничего не требовала, просто сидела стальной занозой внутри, и от этого было так неимоверно тошно, что хотелось орать. И тогда он сам набрасывался на неё и терзал, истязая обоих. Изводил ее так, как будто она пришла в самый последний раз, и ревел в безумном порыве, увидев, как могильная стужа сменяется золотом летнего зноя.

В его жизни была только она!
И когда он касался нервными пальцами гибкого стана, он понимал это особенно отчетливо.

Несомненно, в его холостяцкой лачуге время от времени появлялись обычные женщины, готовые взять в свои руки его проблемы и нести на себе нелегкое бремя хозяйки. Они наводили порядок на кухне, расставляли всё по своим местам, долго что-то мыли, вкусно пахли котлетами, но все же уходили, не оставляя после себя ничего, кроме забытых ненароком, а возможно и специально, мелочей. Просто в какой-то миг они понимали, что абсолютной властительницей здесь была и будет только она. И запуская пальцы в его длинные волосы, они не могли бы сказать наверняка, что мыслями он сейчас не с ней. И конкурировать с ней было бессмысленно. А устраивать сцены – глупо.

Все это началось давно.
Он был тогда мажорным красивым мальчиком, который, несмотря на уготовленную родителями судьбу юриста, хотел стать моряком и грезил пальмами, айсбергами, дальними новыми странами и запахом морской волны. Вокруг него всегда увивались девчонки, которых он легко влюблял себя, беря в сообщницу старенькую, но отлично звучавшую гитару, дивным образом появившуюся в их доме. На какой-нибудь лавочке в детсадовской беседке он выводил приятным баритоном песни Цоя и даже не подозревал, что где-то совсем рядом живет она.

Однажды ночью он неожиданно проснулся. В доме было тихо и пусто. Родители уехали на всю ночь к друзьям, оставив их с сестрой одних. Сестра, решив воспользоваться редкостными обстоятельствами, ушла с подругами в ночной клуб.

Он проснулся, не понимая, отчего же он, собственно, проснулся. Возможно, его разбудило огромное лунное око, бесстыдно заглядывающее в окно. Долго ворочаясь в широкой постели, он мысленно заставлял себя уснуть, и, не понимая причины ночной бессонницы, злился на этот нахальный лунный свет. Наконец, веки его стали тяжелеть. В легкой полудреме ему думалось о том, какой же он маленький по сравнению с лунной громадиной… Хотя, кажется, что вся она может поместиться у него на ладони. В водовороте мыслей, образов и звуков, в какое-то мгновенье он сам начал становиться луной и тут… Его сердце сжалось в предвкушении чего-то необычайно-приключенческого, а потом… застучало в ритме самбы. Глаза распахнулись. Загудела труба, ритмично зашуршали маракасы, и появилась она. Он даже не испугался. Как будто, так и должно было быть. Скинув с себя одеяло, он рванул к окну, туда, где всегда стояла его гитара. Она дотронулась до его пальцев, и они перестали отбивать дробь по полотну широкого подоконника. Лишь слегка напряглись. Затем неуверенно нащупали приводящие в смятение изгибы и вдруг затронули в ней что-то такое, от чего она нежно задрожала и издала легкий стон. Он тронул её еще раз, и она вновь затрепетала и застонала. И больше в нем не осталось страха и сомнений. Он ласкал её все яростнее и неистовей, а она отдавалась ему и помогала, как могла.

С этой ночи он не мог уже обходиться без неё. У него хватало терпения и упорства подчинять себе ее взбалмошную натуру, и тогда она дарила ему ни с чем несравнимые минуты счастья. С ней он стал свободнее и сильнее. Научился распознавать собственные желания в плотном кольце родительских претензий и установок. Вместе с ней он взрослел. С её помощью научился делать выбор, ориентируясь на потребности собственной души. С ней он не стал студентом юрфака, а отправился, как и мечтал, покорять морские просторы. Насладившись романтикой вдоволь, он все же закончил университет, теперь уже осознанно подойдя к избранию профессии. Он шёл своей дорогой легко и уверенно. Терзаясь сомнениями только тогда, когда её не оказывалось рядом.

Но она не могла остаться с ним навсегда. Такой уж загадочной была её капризная натура. Не могла или не хотела? Он долго не мог этого понять, но с годами перестал напрягаться по этому поводу. Он любил её просто потому, что она была в его жизни.

Полночь.
Свет настольной лампы освещает творческий беспорядок, в котором ему комфортно живется и свободно дышится. Ударная установка иногда тихо всхлипывает во сне. Нотные листы терпеливо ждут своего часа. Остро наточенный карандаш в нетерпении подпрыгивает на столе и вдруг скатывается на пол.
Они снова вместе.
Он перебирает струны.
Она нежно обнимает его сердце.
Они вместе…
Он и его М У З Ы К А.

NAMASTE

Бывает, что произносимые нами слова приносят
жизнь человеку, его сердце вновь делается от них
живым, ум озаряется, воля подвигается к добру,
все естество его делается новым, – это слова жизни.
Дай Бог нам говорить их друг другу.
 Митрополит Антоний Сурожский

Иногда в человеке появляется непреодолимое желание поговорить. Выплеснуть боль, поделиться мыслью или радостью, просто поболтать ни о чем. И он ищет объект, который мог бы максимально удовлетворить эту потребность. Это можно сравнить с желанием заглушить изнуряющую жажду. И, кажется, стоит сделать всего лишь один глоток и вот оно – счастье!
Но не тут-то было! Нужно знать, что пить, когда очень хочется пить.

Умные люди никогда не пьют в жару квас. А смысл? Нет, сначала, конечно, максимум наслаждения с выдохом: «Хорошо!», а пройдет минута-другая и во рту сладость и жар, и снова хочется чего-нибудь хлебнуть. Так бывает, встретишься с человеком, вскрикнешь от радости, а через время ловишь себя на том, что судорожно подыскиваешь тему для продолжения разговора. Сладко улыбаешься и размышляешь как бы так потактичнее раскланяться и уйти.

Де хто полюбляє холодне пивко! С ним на самом деле может быть и недурно. Как и с некоторыми людьми, которые просты в разговоре, шутят в тему, во всем разбираются, все абсолютно знают и все на свете понимают. Только упиваться им долгое время не стоит – вероятны нежелательные последствия в виде пивного животика, ограничивающего свободу действия, и заплывшего чужим солодом мозга, в котором со временем становится трудно отыскать себя.

С кем-то весело, как с игристым, запотевшим от морозильного холода шампанским! И в самом деле, от одного глотка все проблемы отодвигаются далеко на задний план, а впереди только радуга и мыльные пузыри. Оно отлично идет и в жару, и по праздникам, когда необходимо в полной мере прочувствовать торжественность или сладость момента. С ним хочется танцевать, мечтать, и петь! Но жажду оно утоляет лишь на некоторое время, а при частом употреблении чревато избыточными газами, от которых начинает не по-детски пучить.

Иногда новоиспеченный знакомый как новый коктейль – выбираешь его по оригинальному названию или веселенькому внешнему виду, а пробуешь – мерзость неимоверная. И уж больше ни в жизнь не станешь заказывать сомнительный напиток, даже если все вокруг натужно восхищаются модным трендом.

С отдельными людьми как с крепким огуречным рассолом – и отрезвляют превосходно и врачуют отменно. Общение с ними настоятельно рекомендовано после жуткого похмелья от успеха. Ибо ничто не приводит в себя лучше, чем поданные в нужной пропорции горчинка и кислинка.

Иное общение – крепкий коньяк. В жаркий полдень употреблять его не стоит, но ближе к ночи – самое оно. Желательно пить дорогой коньяк, с изысканным вкусом, от которого вскоре кружится голова, становится ласковым и томным взгляд и, выдавая секреты души, слегка развязывается язык. Здесь главное – не перебрать, иначе уже на следующее утро наступит глубокое раскаяние от вчерашнего откровения. Если коньяк дешевый, по-хамски резкий, то есть риск на какое-то время стать громким и откровенным. И взгляд будет уже не столь нежным. По поводу перебора с ним нужно быть еще более осторожным, поскольку, похмелье после такого очень часто усугубляется головной болью. Ведь если дорогой коньяк может всколыхнуть и вынести наружу все светлое тайное, то дешевый – все темное.

Но самое благодатное при жажде общения, как, собственно, и при любой другой – это чистая родниковая вода. Найти ее, безусловно, непросто, если насквозь урбанизирован и живешь вдали от живой природы, от живых человеков. Но она единственная освежает мысли, промывает глаза, а при постоянном употреблении очищает нутро от накопившихся шлаков.

Родниковая вода…
Чистая, вкусная, прозрачная, в меру холодная и совершенная в своей абсолютной простоте.

Общение с этой женщиной – как раз утоление жажды родниковой водой.
В уютной комнатке, где вкусно пахнет сдобой, чисто и просто. В тонкой хрустальной вазе, стоящей на круглом столе, украшенном кружевной скатертью, лежат конфеты в ярких обертках. Она любит сладкое и важно, чтобы оно в доме было. И еще чтобы было радужно. В скромной съемной квартире не так много вещей, но все они подобраны со вкусом и любовью, а многое связано, вышито и сделано умелыми руками хозяйкой. Она любит все, что может зажечь огонек в глазах и старается окружать себя красотой, близкой к ее пониманию вселенской гармонии.

Она сидит в мягком кресле с вышивкой в руках, и проворная игла выводит на белом полотне ясный лик Богородицы. Не в каноническом прочтении, а благоговейно преклонившую колени пред горним источником. Она вся поглощена работой. Светлые волосы ниспадают мягкой волной на плечи, серо-голубые глаза чуть прищурены, мягко очерченные губы в теплой улыбке приоткрывают ровные зубы с прелестной щелочкой. Тихий голос чисто выводит: «Ніч яка місячна, зоряна ясная! Видно, хоч голки збирай…» и хочется слушать бесконечно ее песни, ее западно-украинский говорок.
Все в ней прекрасно. Потому что женственно. Потому что истинно.

И говорить с ней можно часами. Обо всем. Ее острый ум легко анализирует происходящие события, людей и их поступки, выкристаллизовывает суть в емких коротких фразах. Разговор этот не будет похож ни на коньяк, хотя порою и опьяняет откровением, ни на рассол, хоть и отрезвляет временами, ни на пиво, хоть и наполнен бесхитростным добродушием. В нем прозрачная народная мудрость, переплетенная с ее трезвым и ясным взглядом на мир и отлично тонизирующим чувством юмора. В ней самой переплетается так много всего, что, кажется, не хватит жизни, чтобы все это постичь.

С самого детства она была укутана в кокон безграничной отцовской любви и это дает ей невероятную женскую силу и какую-то бесшабашную уверенность в себе. В ней языческие верования прекрасно сосуществуют с христианскими притчами, астрологические и нумерологические знания – с догмами традиционных религий. Китайские статуэтки на полках ее книжного шкафа безболезненно уживаются с вышитым ею образом Христа, книги по хиромантии с рассказами о житии святых и «Законом Притяжения».
Она сексуальна без пошлости, целомудренна без пуританства, мудра без мудрствования, религиозна без фарисейства, горда без заносчивости, прозорлива без прорицательства. Она имеет дар быть доброй без елейства, злиться без ненависти, раздражаться без истерики, любить без права обладания.

Свободолюбивый дух, унаследованный ею от праотцов, проявляется в каждом ее жесте, в звучании голоса, в манере одеваться, в привычке смотреть на вас пристально и как будто немного со стороны. В каждом человеке она видит главное, основу сущности, на которую нанизано (как ветви, листва и плоды на ствол) то, что изменяется под натиском обстоятельств и времени. И видя, принимает то, что есть, как должное.
При встрече с ней хочется произнести: «Namaste!».

Так свидетельствуют свое почтение друг другу в Индии: «Namaste!». Это приветствие является единственным в нашем мире, означающим: «Приветствую Бога в тебе!», а если точнее: «Божественное во мне приветствует и соединяется с божественным в тебе!».
Ее отношение к людям является именно таким.
В каждом из живущих на этой планете она видит Бога.
Истинного. Не придуманного.
И она расположена даровать частичку своего Бога.
Как глоток чистой родниковой воды.
Тому, кто в этом нуждается.

КОГДА ОНА ПРИШЛА…
(автопортрет)

Пыль поднялась сплошной стеной, закрывая полуденное солнце. «Вот сейчас она осядет - думаю - и я вновь увижу свой сад, окутанный яркой радостью детства, почувствую сладкий аромат мечты…» Закрываю слезящиеся глаза и… Отчего-то наступает полнейшая тишина… А, нет, где-то чуть слышно раздается глухое: тук… тук… тук… Что это? Где? За спиной или впереди?.. Сейчас я открою глаза и все пойму. Передо мной встанет мой белоснежный красавец – замок, предмет зависти соседей (и доброжелательных и «желающих мне добра»). Моя нежная сказка… Сейчас… Вот прямо сейчас я открою глаза и… М-м-м… Страшно… Что держит? Это же так просто – обычное движение мышц – и… иииии раз!..

Пыльная пелена… Все еще не осела?
Где яркие окна, подмигивающие солнечными лучиками, белые резные балкончики, увитые зеленью? Даже куполообразной стеклянной крыши, что гордо возвышается над самыми высокими деревьями парка, и той не видно.
Постепенно становится понятно, что все это совсем непонятно… Глупая фраза… Дурацкое состояние… Так не должно быть… Так не бывает…. Становится совсем уж неуютно… Может быть это потому, что рядом нет… А, действительно, где мои преданные слуги, не отстающие от меня ни на шаг в течении долгих лет… Их голоса я слышу даже во сне, а теперь…

Долговязый с рыбьим лицом и манерами побитого краба появился, когда мне было лет тринадцать. Он неизменно держал меня за руку, будто оберегая от бессмысленных поступков. Он никогда не одергивал (как можно!), просто стискивал мои пальцы своей холодной клешней, парализуя волю, и тихо, с присвистом, нашептывал: «Не смейте, Ваше высочество... Вы не имеете на это право… Вам не дано… Не нужно… Нельзя…Не стоит…» Откуда он взялся? Кажется, его привела к нам мамина сестра, старая дева с поджатыми губами и скорбным лицом. Помню, я тогда на дух его не переносила, а теперь даже не представляю, как можно обходиться без его рассудительности и осторожности. А-а-а-ах… Особенно сейчас, когда вокруг ничего не понять и страшно ступить шаг вперед.

Впе-ред!..
По привычке, протянув руку, чтобы опереться на твердое плечо, и уже перенеся центр тяжести на левую ногу, я осознаю, что осталась и без второго слуги – квадратного крепыша, со стальными мускулами и глазками-дыроколами. Он геройски защищал меня, закрывая надежной спиной от окружающего мира, и терпеливо пресекал все мои попытки выйти из-под его опеки: «Послушайте, - говорил он, - ведь мы все сможем сами! Их советы в данном случае совершенно бесполезны! У нас есть достаточно оснований для того, чтобы решить насущную проблему изнутри, не прибегая к посторонней помощи!» Он всегда мог убедить меня, великий логик, появившийся как-то вдруг, когда мне исполнилось шестнадцать (или семнадцать?). Наглым образом ворвался он в замок, четко понимая (в отличие от меня), где и для чего ему необходимо быть, и… пришелся ко двору. Вот с кем мы по-настоящему сроднились. Как же странно, что в такой сложный момент его нет рядом…

Балансируя на одной ноге, я понимаю абсурдность и беспомощность своего положения.

А если крикнуть? Даже на самый тихий зов отчаяния всегда прибегает моя маленькая душечка с теплыми руками и пышной грудью. С материнской заботой она протягивает свои пухлые белые ручки, пахнущие миндальным маслом, и кладет мою голову к себе на грудь, отгораживая от всего, что вокруг происходит. В этот момент я слышу только ровное биение ее сердца и однозвучье струящегося альта: «Все пройдет!.. Все проходит, пройдет и это!.. Все пройдет!.. Пройдет и это!..» Мудрые Соломоновы слова из ее уст звучат весомо-проникновенно, и я начинаю верить в то, что и в самом деле все пройдет… Главное – не видеть, не чувствовать, пропустить мимо себя и все… все пройдет…

Но сейчас нет и ее.
Пытаюсь крикнуть и понимаю – не могу…
Что происходит? Где мои верные слуги? Что с замком?
Постепенно пыльная стена становится реже, и я с ужасом наблюдаю как неспешно и бережно, будто в замедленной съемке, оседает замок. Чувствуя, будто сама распадаюсь на диксиллионы разных кусков, я безмолвно отмечаю, как исчезает Светлица Девичьих Мечтаний, Спальня Светлых Желаний, Гостиная Грустных Грез, Будуар Благородных Идеалов …
Нет! Погодите! Вы служили мне верой и правдой много лет! Выстраивая вас кирпичик за кирпичиком, мечтая о том, как уютно будет мне за этими толстыми надежными стенами в окружении верных слуг, ожидая нарисованного счастья в нарисованном мною, сотворенном мною коконе, могла ли я предположить, что все закончится так неимоверно банально и сокрушительно…

Придуманные стены пали в безвозвратность! Погребая под обломками моих слуг – Страх, Гордыню, Безучастие, - они раскрыли предо мной неведомую солнечную даль с голубыми прозрачными вершинами! Золотую даль, звенящую хрустальными колокольчиками!..
Тук-тук, тук-тук, все быстрее и звонче стучало где-то в глубине. Тук-тук-тук-тук-тук! Это просится наружу свет! Он жжет, теребит сердце, щекочет район солнечного сплетения, пронзает существо сладкой болью... И где хранился до этого времени? И как...

Взрыв!..
Сноп света, вскрывший нутро, окончательно растворил пелену пыли.
Развалив все надуманное и ненастоящее,
приняв в свою жизнь Любовь,
миру явилась
Женщина.

ПРОБУЖДЕНИЕ ВОЗМОЖНО

Лиловый воздух клубится привычными грязно-желтыми колечками, окутывающими серые прямоугольники небоскребов. Мрачные улицы города переполнены человекообразными существами, суматошно снующими в разных направлениях. Здесь, как и везде. Они передвигаются по земле, не касаясь ее ногами: на велосипедах, машинах, мотоциклах, квадрациклах, электромобилях – технических приспособлениях, ускоряющих передвижение, но задерживающих мировосприятие.

Всеми этими существами руководит страх земли. Они не позволяют себе не только прикасаться к ней, но и вдыхать ее терпкий запах, лицезреть ее сочно-зеленую поросль. Именно поэтому все свое жизненное пространство они покрывают бетоном, асфальтом, всем тем, что может укрыть причину панического страха.

Одеяния существ не отличаются разнообразием, они смахивают скорее на униформу. Никаких закруглений, драпировок и мягко ниспадающих складок мануфактуры – только ровные четкие линии, правильные формы, прямые углы, жесткие ткани, неестественно-ядовитые цвета, мерцающий блеск стали и бронзы.

В той же статике, обездвиженности пребывает их мимика. Они не могут поднимать и опускать уголки губ в улыбке или печали, поднимать и опускать брови в моменты удивления или гнева. Их глаза не могут становиться огромными или узкими в миг изумления или презрения. Их лицевые мышцы атрофированы. Просто за ненадобностью. Никакие чувства и эмоции не могут наполнить их внутренний мир. Он пуст.

Только инстинкты.
Их движения просты и рассчитаны до мелочей.
Только выжить.
Типичный город, каких множество на безвременно постаревшей от этой серой массы планете.

А ОН шел!
Он шел по земле!
На двух ногах!
И движение потока разбивалось об него, как волны разбиваются об риф. Он шел и улыбался. Его голубая рубашка, цвета далекого, скрытого смогом неба подчеркивала цвет глаз. Он шел и улыбался. Не мог не улыбаться. Ведь сегодня утром он проснулся, переполненный великой силы. Как она возникла? Возможно, явилась воплощением тех снов, что будоражили его в ночные часы, и о которых невозможно было рассказать даже матери.
Еще в детстве он часто просыпался с непонятным томящим жжением в груди и не мог понять, что же это. Ему было страшно от того, что еще будучи ребенком он испытывал то, о чем читал лишь в книгах. Он понимал, что не такой как все, но тщательно скрывал это не только от окружающих, от самых родных и близких людей, но и от самого себя. Видения не мучили, не терзали, они дарили надежду.

Вот и сегодня он проснулся еще до рассвета, разбуженный гулким сердцебиением, вызванным дивным сновидением: по зеленому полю, покрытому сверкающими на раннем утреннем солнце капельками росы, шла ОНА. Ее огненные волосы развевались от легкого дуновенья ветра, а за спиной время от времени расправлялись белые сильные крылья.
Он открыл глаза и здорово удивился, почувствовав на щеках влагу. Потрогал. Попробовал на вкус. Соленая. Странно. Может быть, это инфекция? Он читал, что в прежние времена его прапрасородичи были подвержены различным заболеваниям. Но это было давно. Физические страдания неведомы его современникам вот уже несколько столетий. А вдруг все же болезнь? Да нет, не может быть! Он вспомнил предутренний сон. Вдруг губы его дрогнули и поползли вверх. Уголки глаз внезапно сузились.
Он подбежал к зеркалу и увидел на лице улыбку. Такую же, как на старых изображениях своих предков. Зачем? Почему? Он не мог сказать, что это приносит ему неудовольствие, скорее наоборот. Из привычной скорлупы равнодушия, наружу стало проклевываться новое. Кажется, раньше у живших на земле людей это называлось чувством. У него возникло непреодолимое желание надеть рубашку прадеда. Он нашел ее однажды в старом чемодане, экспонате семейного музея, единственного, оставшегося в их мире, где прошлое считали обременяющим атавизмом и избавлялись от него легко и без сожаления. В их обществе не было памятников и библиотек. Но у него сохранилось несколько книг, которые предавались от рода к роду. Только они могли помочь оглянуться назад.

Рубашка, как ни странно, оказалась в пору.
Он вышел из бокса, но лифтом решил не пользоваться и спустился вниз по пыльной лестнице, предназначенной для чрезвычайных ситуаций, которые не случались на его веку ни разу. Нигде. В этом мире не могло произойти ничего, что помешало бы существованию его человекообразных обитателей. Он не вошел в уличный эскалатор, а ступил ногами прямо на землю. Удивительное ощущение. Обнимая стопой бетонную упругость, он не мог взять в толк, что же в этом такого страшного. Чего все так боятся? И страстно возжелал ступить на неприкрытую землю. Только где ее найти?
Он шел и улыбался, а вокруг резко тормозили машины. Велосипеды и электромобили сворачивали в тупики и витрины магазинов. В грудных клетках водителей и пассажиров начинало что-то стучать, а ладони вдруг становились влажными. Он шел и улыбался, а мир вокруг менялся.
И тут он увидел, как прямо по земле идет девушка. Ее легкое розовое платье красивыми мягкими складками ласкало стройные ноги. Ее рыжие волосы целовались с ветром. ОНА шла ему навстречу и улыбалась, а вокруг резко тормозили машины. Велосипеды и электромобили сворачивали в тупики и витрины магазинов. В грудных клетках водителей и пассажиров начинало что-то стучать, а ладони вдруг становились влажными. Она шла и улыбалась, а мир вокруг менялся.

Тут их взгляды встретились. Он прочитал в этой удивительной зеленой глубине истории всех влюбленных пар, когда либо населявших землю. Она увидела в нем силу всех чувств, когда либо бушевавших на земле. Он дотронулся до ее руки и вдруг почувствовал, как за спиной появилась сила.
Она доверчиво посмотрела на него ясными зелеными глазами и воспарила ввысь. Туда, где есть воздух, простор и свобода. Он, ощутив свою силу, потянулся вслед за судьбой, вслед за неведомым, таинственным и прекрасным.
Легкие белые крылья силились поднять его над землей, но, свершив несколько неуверенных махов, он понял, что не может одолеть земное притяжение. Она посмотрела на него с тихим пониманием и спустилась с небес. Она поняла – ей предстоит научить его летать прямо здесь, на этой земле, и красивая юная пара по жесткому бетону города направилась за его пределы.
А вокруг лопались железные короба машин, и на лицах видевших их прохожих округлялись глаза, и брови их поднимались кверху.
Так на планете вновь появился Человек.
Возможно.

***
Итак, я перенесла терзавшие воображение образы на холст (то бишь, лист!) и угомонилась.
И вдруг подумала: а может быть, не зря со мной случилась тогда эта глупая история с неудавшимся рисунком? Возможно, этот страх непризнания изобразительного таланта, захватив в свои липкие лапы ненужный аппендикс, подарил мне истинную меня. Ту, которая умеет рисовать словом.
И я вновь окунулась в тот день…

Собрав наши работы, учительница остановила взгляд на моей. Маленькое сердечко подпрыгнуло в ожидании заслуженной похвалы. Учительница подняла глаза на класс, повернула к двадцати парам детских глаз печальную корову и с едким сарказмом произнесла: «Это что еще за Репин намалевал?» Я поднялась под громкий хохот класса. «Ты? Ну, собака с рогами тебе, явно, удалась. Да, моя дорогая, не быть тебе художником. Садись».

Мир снова рухнул. Я бесконечно долго падала в глубокий темный колодец. Падала, падала, падала, падала… Опустившись, наконец, на влажную землю, я поняла, что сейчас я – это та самая маленькая испуганная девочка, которую очень давно ранили в сердце, и какой я продолжала оставаться внутри.

Отважившись поднять глаза наверх - туда, откуда свалилась - я неожиданно для себя увидела солнце. Теплое, яркое и такое далекое. В надежде на спасение я протянула к нему руки, и внезапно на фоне желтого сверкающего шара появилась саркастическая улыбка учительницы. Безнадежность сковала мое юное тело... И в мире не осталось ничего живого. Только эта улыбка.

Я смотрела на нее, и кожей ощущала, как тяжелым удушливым пледом боли меня накрывает обида. Из глаз потекли слезы. Было душно и тошно… Вдруг в сердце что-то резко кольнуло, защемило, и стало жарко. Сквозь горячие соленые потоки я увидела, как язвительно-ироническая улыбка становится страдальческой. Я увидела теперь и ее глаза. По-детски распахнутые, наполненные слезами, зеленые... Оказывается, у нее зеленые глаза... На мою ладонь капнуло горькое отчаяние... Эта прозрачная крошка преисполнила детское сердечко болью усталой женщины. Моя учительница такая же как и я. Она также, как и я может испытывать боль, страдать, радоваться. У нее, как и у меня, есть заветные желания. А вдруг, в ее скучной учительской жизни не было ни такой коровы, ни той радости, которую подарило мне несуразное животное? Не было не только в последнее время, а вообще никогда? И все ее детские мечты из радужных воздушных шариков превратились в камень несбывания?

Тут я снова начала падать. Все ниже... ниже... ниже... Больно ударилась затылком о что-то жесткое и холодное... Моё ожидание... Несбывшиеся чаяния, что превратились в тяжеленную глыбу. Несвершившиеся мечты, в которых я истерично упрекала близких людей. Внутренняя детская потребность неукоснительного исполнения эгоистических запросов, не брала в расчет их желания и возможности. И я с неким отчаянным злорадством складывала все эти «несбытия» в кучу, цементируя скорбью обид, и, растила, считая, что имею на это право. А вокруг меня находились и находятся живые люди, также имеющие право на собственную жизнь! Но я не вижу их, спрятавшись за огромной каменной скалой — детским стремлением быть центром вселенной.

Горячей ладонью, обожженной слезой раскаяния я нежно погладила шершавый валун. И он... рассыпался в прах. Мягкое золотистое облако окутало меня и стало медленно поднимать из колодца, приближая к теплому шару. Во мне появлялось что-то новое, сильное, надежное.
Даже с закрытыми глазами я ощущала в окнах солнце. А за окном — люди. Моя семья, моя учительница. Все они живут, дышат, чувствуют. Ветер занес в комнату тонкий мальчишеский голосок, поющий под гитару: «Нас много, но над нами одни небеса».

Я открыла глаза и посмотрела на свой рисунок. И точно – собака с рогами. Но собака-то получилась здорово. Интересно, стану ли я художником? Если именно в этом мое призвание — обязательно стану. А если нет – значит, нет.
Во мне зародилось стремление отыскать свой истинный талант, который, как и в любом человеке, живущем на земле, во мне есть. И, найдя его, делать то, к чему предназначена. И когда-нибудь, возможно, нарисовать еще одну корову. Пусть кого-то она развеселит, а кому-то покажется собакой с рогами. Может быть, и я посмеюсь тоже. Но для меня она будет священной коровой, дарящей радость творчества.

Мягкий солнечный луч коснулся мокрых щек, и стало легко дышать.
Видимо, я отпустила свою детскую обиду навсегда.
А сколько их еще осталось… Разных. Тех, что я уже успела прочувствовать, и тех, что храню в тайниках души. Обид из детства, из юности… Нереальных, призрачных, но до боли осязаемых кончиками души.

И вдруг подумала: а может быть, не зря со мной случилась тогда эта глупая история с неудавшимся рисунком? Возможно, этот страх непризнания изобразительного таланта, захватив в свои липкие лапы ненужный аппендикс, подарил мне истинную меня? Ту, которая умеет рисовать словом.
Я взяла исписанные летящим мелким почерком листы и окунулась в себя.
Перебираю глазами строчки вызванные воображением и вижу свой страх перед огромным миром, в котором вдруг перестали «царить любовь, доброта и справедливость», безграничную любовь женщины к мужчине, в которой она «не желала принимать в свои объятья никого, даже хозяйских детей», очень знакомую мне свору мошкары – «обид, страхов, разочарований и боли», мой мир творчества с которым бессмысленно конкурировать окружающим близким людям. Вижу себя, склонную в каждом из живущих на этой земле приветствовать Бога, принимающую вселенскую мощь и силу любви, и то, что «пробуждение возможно».

Удивительно!.. Широкими мазками откровения я нанесла на холст то, о чем даже подумать было страшно. Заглянув в глубины, вскрыла гнойники страха и боли с помощью простого карандаша. Скрыла их за символами, завуалировала, дала другие имена, но... вскрыла. Смогла увидеть и принять. А приняв — простить и отпустить все то, что в нынешней реальности мне не нужно. Отпустить легко, изящно врачуя душу.

Неизвестно, смогла бы я делать то же самое, взяв в руки кисточку и краски...
И я еще раз мысленно поблагодарила свою учительницу, приблизившую меня к процессу осознанного творчества.
Кажется, она мне даже ответила. Теплой улыбкой прощенного человека.

***
Спустя какое-то время, во мне начали рисоваться жизни и судьбы. Реальные, красочные. Кто знает, может быть, и в них, в галерею конкретных образов, размышлений, мировоззренческих умозаключений прокрадется мое детство? Посмотрим-посмотрим…
Сама собой стала складываться вторая часть книги…

Продолжение следует