Виктория Солодилова
Пять часов, а ещё не стемнело. Снег такой тёплый, как махровое одеяло: хочется завернуться в него и сладко уснуть. А ещё он приятно хрустит. Проваливаясь в сугробы по пояс, маленькая Серафима спешила домой, она боялась, что родители будут ругать её. Но разве можно было сидеть, всеми покинутой, в большом холодном доме, больше напоминающем огромный замок из сказок, когда тихий снег валился на громадные синие ели, возвышавшиеся в лесу неподалёку? Хотелось спрятаться под одной из них и ждать, когда начнутся чудеса. Ждать, что волшебство сказочных гномов, о которых Фима так часто думала, начнёт действовать: она сможет пройти сквозь зеркало и попасть на прекрасный корабль, где в самом разгаре магический бал и изящные феи в удивительных нарядах будут кружиться по палубе в медленном вальсе.
Выбравшись из густого леса по проложенной дорожке, маленькая девочка оказалась в старом саду, белом, безмолвном, словно сама Зима заворожила его своими колдовскими чарами: и теперь ни одна птичка не будет здесь петь, ни одна зверушка сюда не заглянет. В середине сада раскинулся замёрзший фонтан, увенчанный фигурой прекрасного юноши в греческих одеждах. Голые ветки винограда, плетущиеся по чёрной ограде, обвивая беседки, предавали этому месту какой-то фантасмагоричный вид. Кое-где виднелись редкие кисти переспелых тёмно-фиолетовых виноградных ягод, примороженных колючим морозом и припорошенных пушистым снежком. Тяжёлые грозди, казалось, были наполнены сладким смертельным ядом, готовым погубить даже самую невинную красоту. Цепляясь засохшими усиками за холодный металл, растение с какой-то странной, беззаветной любовью прижималось к решёткам, ограждающим сад от внешнего мира. Серафима с раскрасневшимися от морозного воздуха и волнения щеками вбежала в дом, с трудом открыв тяжёлую, старинной ковки дверь, которая жалобно заскрипела.
Пробравшись на цыпочках с зажмуренными глазами в остывшую гостиную, Фима замерла, осторожно открыв один глаз и покосившись куда-то в сторону. Рассматривая вензель с голубой розой, она начала медленно открывать второй глаз. Теперь девочка целиком могла видеть крышку гроба, украшенную глазетом. Показался длинный стол, на котором покоился сам гроб. Она не видела, кто лежал в гробу, но её взору предстали пепельные волосы, рассыпанные по дымчато-голубой атласной подушке. Переведя дыхание, она так же на цыпочках начала подкрадываться к столу: показались оборки платья, выглядывающие из гроба, мысок атласной туфельки и вдруг… за дверью послышались голоса и шаги. Шмыгнув за портьеру, она затаила дыхание, сердце бешено колотилось в груди, голоса становились всё громче и отчетливее. Выглянув из-за шторы, испуганная девчушка увидела небольшую лужицу на паркете — оттаявший от её сапожек снег. «Как бы не попасться!» Выбежав из своего укрытия, девочка резко дёрнула дверь, ведущую на лестничную площадку. Быстро поднимаясь по ступенькам, покрытым мягким, светлым ковром и, оставляя на нём мокрые следы, она в мгновение ока оказалась на самом верху лестницы, где и перевела дух. Постояв немного, прислушиваясь к голосам внизу, она сняла сапожки и тихо пробралась в большую холодную залу.
Дом почти не обогревался. Фиме, в общем-то, нравилось выпускать изо рта пар, находя это занятие довольно забавным. В большие окна с пыльными бежевыми гардинами проникал свет уходящего дня. В западном углу стояла высокая тёмная ёлка, украшенная старыми ёлочными игрушками, часть из которых были разбиты. Было в ней что-то пугающее, далеко не праздничное. Грязный камин, который давным-давно никто не чистил и не затапливал, выглядел уныло. Возле него девочка бросила свои сапожки. Прогнившие доски пола скрипели при каждом шаге, издавая жалобные стоны. Подойдя к окну, Серафима выглянула из-за гардины. Снег тихо падал с уставшего неба на запустелый сад.
От странного звука девочка быстро повернулась и увидела, что огонь в камине вспыхнул ярким пламенем, заплясав в её округлившихся глазах весёлыми язычками удивления. Испугавшись, она попятилась назад и прижалась спиной к шершавой поверхности холодной стены. Её замёрзшие пальчики ощутили, что стена не такая холодная, как казалась, а, более того, мягкая и податливая как желе.
— Серафима! Где же эта негодная девчонка! — послышался снизу раздражённый голос мачехи.
Девочка метнулась к двери и стремглав понеслась по ступенькам вниз.
— Где ты была? — гневно гаркнула на маленькую Фиму элегантно одетая дама. — И не надо на меня так смотреть! Где твои сапоги, почему ты босиком? Быстро иди на кухню, Лейла тебя накормит, а потом марш в свою комнату! — женщина резко развернулась и захлопнула перед Фимой дверь в гостиную.
Ничего не оставалось, как выполнить все команды мачехи. Уронив голову на грудь, девочка молча поплелась в кухню, снимая по дороге красную курточку и шарфик. Сев на стул, она подпёрла руками свои всё ещё красные щёчки.
В кухне было тепло и уютно. Лейла, женщина средних лет, азиатской внешности, суетилась возле кипящих кастрюль, в которых что-то булькало и шипело. Она поставила перед Серафимой большую фарфоровую тарелку, по краям которой были выписаны мелкие незабудки. Положив на неё несколько горячих картофелин, кухарка принялась мять их ложкой, а затем отрезала большой кусок сливочного масла, который мгновенно начала таять в картофеле. Фима поковыряла ложкой в получившейся массе, наблюдая за тем, как масло превращается в ярко-жёлтую лужицу. Съев немного, она тихо сползла со стула и незаметно вышла из кухни. Девочка припала к двери гостиной: всё было тихо. Она осторожно приоткрыла дверь и стала смотреть в узкую щёлочку. В гостиной никого не было, гроб по-прежнему стоял на столе.
Фима закрыла дверь и быстро метнула взгляд на лестницу. Любопытство просто распирало её: хотелось и в гостиную и наверх, в залу с угрюмой праздничной ёлкой и волшебным камином, который сам разжигается. Сделав выбор в пользу загадочного камина, девочка стрелой взбежала по ступенькам вверх. С замиранием сердца она остановилась у двери. Достав из кармана серого габардинового сарафанчика с вышитым на груди зайкой карамельную тросточку, Серафима принялась грызть её. Несколько минут она топталась возле двери, никак не решаясь войти. Наконец, конфета была съедена, и ничего не оставалось, как открыть дверь или спуститься обратно вниз. Глубоко вздохнув, девочка повернула ручку двери и вошла в залу. На улице совсем стемнело, поэтому в комнате ничего не было видно. Пол снова жалобно заскрипел под её маленькими ножками. Сердце отчаянно билось, но любопытство было сильнее. Вдруг камин вспыхнул жарким пламенем, озарив всё вокруг. Фима стояла и смотрела на огонь словно завороженная. Какая-то магическая сила привела её сюда и теперь не отпускала. Осмотревшись, девочка заметила ещё одну дверь, которая была приоткрыта. «Почему же она не увидела её в первый раз, когда была здесь? А может быть, этой двери и не было вовсе?» Фима тихонько подкралась и заглянула в небольшое пространство таинственной комнаты. Внезапно несколько десятков драже заскакали как сумасшедшие по деревянному полу. Девочка испуганно посмотрела себе под ноги. С визгом она начала трясти подол своего сарафанчика, увидев, как большая белая крыса вцепилась в кармашек и прогрызла там дырку, отчего конфеты рассыпались по полу. Сбросив грызуна на пол, Фима отбежала в угол и закрыла ладошками глаза. Минуту спустя она все ещё стояла в углу, боясь пошевелиться; затем, опустив маленькие ручки, обвела взглядом комнату. Всё было как прежде: угрюмая ёлка, полыхающий камин, её сапожки с оленями, лежащие у камина. Никакой белой крысы не было. Фима снова заглянула в приоткрытую дверь, но всё, что она могла видеть, это стоящий посреди комнаты стул и больше ничего. Набравшись храбрости, смелая девочка вошла в комнату. Здесь было ещё холоднее, чем в зале с ёлкой. Высокий потолок, такой же деревянный пол и огромные окна, на которых холодным ветром раздувались белые шифоновые занавески. «Почему окна открыты?» Ветер гулял по помещению с неприятным свистом и завыванием. Рама одного окна, терзаемая сквозняком, с грохотом ударялась о другую. На фронтальной стене в красивой старинной раме висел громадный портрет.
Неуверенными шагами она подошла к стулу, стоящему посреди комнаты. В одно мгновение ветер стих, и занавески перестали вздыматься в воздухе, словно призраки. Маленькая Фима почувствовала странное волнение в груди. Откуда-то сверху посыпались искрящиеся снежинки. Девочка подставила ладошки навстречу маленьким блестящим звёздочкам, думая, что они сделаны из сахара, но оседающие на её руках снежные звёзды быстро таяли, превращаясь в капли. «Настоящий снег, здесь? Как такое может быть?» И тут Серафима вспомнила, как бабушка, когда ещё была жива, говорила, что каждый год в её комнате с потолка падает настоящий снег, словно сверху кто-то выбивает снежную перину. Фимка думала, что бабуля выдумывает, но сейчас она видела, что это истинная правда. Снег, настоящий, холодный, искрящийся снег сыплется с потолка в её маленькие горящие ладони. Девочка стала кружиться под парящими в воздухе игольчатыми снежинками.
— Апчхи! — кто-то громко чихнул.
Фима замерла, испугано посмотрев по сторонам. В зале никого кроме неё не было.
— Апчхи! Ах, эта простуда! Прошу прощения, маленькая мисс!
Серафима резко развернулась в ту сторону, откуда доносился голос. Перед собой она увидела невероятно большой портрет, на котором была изображена сказочная фея: прекрасное хрупкое тело и голова зайца с большими пушистыми ушами. Она была облачена в ажурное кремовое платье с пышной шифоновой юбкой рюшами, белые шёлковые чулки и атласные жёлтые туфельки с позолоченными пряжками. Прозрачная кожа, казалось, просвечивалась. Изящную шею украшало жемчужное ожерелье в две низки. На тонком указательном пальчике сверкал перстенёк с фиолетовым аметистом. Рядом с феей стоял прекрасный юноша в чудном маскарадном костюме, состоящем из шёлкового песочного камзола, расшитого золотыми нитками и блёстками, с рыжим меховым воротником, и узких панталонах, облегающих его субтильные ноги, в тон камзолу. На голове юноши возвышался не менее чудной, нежели костюм, головной убор, похожий с виду на небольшую птичью клетку, обтянутую жёлтой органзой, на куполе которой возвышалось белое лебяжье перо. За спиной его были два небольших невесомых крылышка цвета лазури. В левой руке сказочный фей держал рапиру, украшенную драгоценными камнями, клинком вниз, а на ногах его красовались серебряные башмачки с большими бантами из атласных пепельных лент.
Был на этой картине ещё один загадочный персонаж — белая полярная сова с огромными жёлтыми глазами. Её перья так сверкали, что создавалось впечатление, будто она из сладкого марципана. Сова внимательно следила за Серафимой, не сводя с неё своих огромных, словно два ночных фонаря, глаз, сидя на плече волшебницы.
— Апчхи! Ещё раз прошу прощения! — улыбнулся с портрета фей. — Должно быть, мы вас напугали, мисс! Не бойтесь! — юноша в золотистом камзоле сошёл с рамы портрета, потащив за собой разорванную перину, из которой посыпались перья.
— Это не простуда, сколько раз тебе говорить, глупый мальчишка, это аллергия, люди это называют аллергией! — отрывистым голосом с многозначительным видом выпалила марципановая совушка.
— Замолчите… — послышался чистый голос, словно дыхание ветра затронуло сотни маленьких колокольчиков.
Волшебница с заячьей головой стряхнула с платья колючую ворозь, и, в след за феем, сошла с портрета в комнату. Два огромных заячьих и два совиных глаза впились в маленькую Фиму.
— Серафима, ты пришла сюда, потому что тебе одиноко? — наконец произнесла волшебница. Остолбеневшая девочка смотрела на удивительных незнакомцев, не шелохнувшись. В ответ она смогла только кивнуть головой.
— Хорошо. Мы ждали тебя!
— Ещё бы не ждать! Твоя бабуля дел-то навертела, оставаться здесь уже не было никакой возможности! Говорили же ей, не колдуй на людях, не колдуй! Не слушалась! — неприятным лающим голосом простонала марципановая сова.
— Софушка, замолчи! — сказочная фея прикрыла своей прозрачной рукой клюв полярной совы.
— Кто вы? — наконец смогла пролепетать Фима. В её детских невинных глазах вспыхнул огонёк любопытства, а страх понемногу стал отступать.
— Тебе одиноко, милое дитя, я понимаю, — фея грациозно всплеснула руками.
Юноша с птичьей клеткой на голове подошёл к волшебнице и протянул ей бонбоньерку. Откуда именно взялась она у фея, Серафима не могла понять. Волшебница взяла из рук юноши протянутую ей коробку и, открыв крышку, предложила её Фиме. Заглянув внутрь, девочка увидела мятные пастилки. Взяв несколько штук, она положила их себе за щеку.
— Спасибо! Бабушка всегда покупала мне такие! — воскликнула благодарная Фимка.
От удовольствия её милая мордашка растянулась в улыбке. За спиной загадочной женщины с головой зайца послышались возня и грохот.
— Хольдан, что ты там возишься? — фея обернулась.
Юноша в маскарадном костюме вытащил из портрета кенкет, зажёг его и поставил рядом с собой на пол.
— Мне показалось, что света не хватает, простите, госпожа Элфрид.
— Моя шкатулка! — произнесла волшебница, снисходительно посмотрев на него.
Фима стояла близко, потому она смогла прочесть, что было написано на кокарде, скреплявшей на боку феи три тонкие персиковые ленты «Эрнста Элфрид». «Интересно, кто же она такая, эта Эрнста Элфрид, и откуда она знала мою бабушку?» — думала Серафима, но произнести свои мысли вслух побоялась.
В изящных руках госпожи Элфрид оказалась небольшая старинная шкатулка с рунической гравировкой. Волшебница осторожно открыла ларец, и оттуда полилась красивая музыка. Похожая шкатулка стояла на туалетном столике мачехи Фимки, её запрещалось трогать девочке.
Вдруг что-то в шкатулке засветилось холодным изумрудным светом. Всё ярче и ярче разгорался свет, пока, наконец, не выстрелил вверх острым лучом, озарив всю залу. Затем луч стал распадаться на сотни тончайших лучиков, раскрываясь подобно цветку: это было северное сияние.
Фимкины глаза блестели от удовольствия. Волшебница подула несколько раз на свою ладонь, с которой вмиг слетели снежные хлопья и бешено закружились в воздухе. Окна с грохотом распахнулись ударом ветра: налетела метель, поднимая с прогнившего пола мусор и пух с перьями из порванной перины. В зале завьюжило, закрутило, сама Зима вступила в эти покои. Тут и там из пола вырастали ледяные фигуры зверей и райских птиц, дам в восхитительных вечерних туалетах, которых кружили в танце по-щегольски разодетые кавалеры. Из углов залы появились арктические белоснежные зайцы, пушистые лемминги и белые мышки. Увидев это, глаза Софушки засверкали лимонным зловещим огнём. Она слетела с плеча госпожи Элфрид и опустилась на гнилые доски пола, пытаясь поймать маленького лемминга. Порывы ветра зло терзали шифоновую юбку волшебницы, стоявшей с довольным видом и созерцавшей зимнюю сказку.
— Эрнста, ты заморозишь ребёнка, она уже как ледышка! — язвительно пропищала Софушка, наступив своей когтистой лапой на хвост маленькой белой мышки.
Держа в руках магический ларец, госпожа Элфрид повернула к восторженной, но совершенно замёрзшей девочке, свою заячью голову.
— Ты похожа на кусочек льда, милое дитя. Совсем забыла, что в твоих жилах течёт горячая кровь.
Эрнста отдала шкатулку Хольдану и протянула Серафиме свои тонкие руки.
— Пойдём со мной, я согрею тебя!
Фея стряхнула снежное кружево, прилегшее тонкой, словно паутинка, накидкой на голову озябшей девчушки. Эрнста Элфрид подвела её к стене. Вытянув вперёд руку, которая утонула в узоре тёмных обоев, словно была погружена в кисель, волшебница посмотрела на девочку.
— Не бойся, ты тоже так можешь!
И тут Серафима вспомнила, что когда в первый раз попала в комнату с ёлкой, одна из стен под её руками тоже была как желе. Фея скрылась уже наполовину в стене и потянула за собой Фимку.
В одно мгновение все четверо — госпожа Элфрид, Хольдан, Софушка и Серафима —оказались в саду. Глубокая ночь опустилась на зимний сад. На небе висела не полная медовая луна. Госпожа Элфрид посмотрела на чёрно-фиолетовый бархат неба, на котором блестели холодные колючие звёзды.
— Пора!
Эрнста обошла замёрзший фонтан и подошла к ограде, с которой свисали тёмные виноградные кисти. Сорвав несколько крупных ягод, она поднесла их к маленькому фужеру, который уже держал перед ней Хольдан. Затем начала выдавливать густой сок в фужер. По её белоснежной руке побежали бардовые струйки.
— Какое твоё заветное желание, Серафима?
Волшебница серьёзно посмотрела на замёрзшего ребёнка. С минуту Фимка молчала.
— Я хочу, чтобы мы снова были с бабушкой вместе, как и прежде, я не хочу жить с мачехой, она меня не любит!
Казалось, в больших глазах маленькой девочки навечно поселилась глубокая печаль.
Оставшуюся от виноградных ягод кожицу Эрнста отдала марципановой сове, которая с удовольствием начала ею лакомиться с ладони волшебницы, удобно примостившись на холодной ограде. В этот момент женщина с головой зайца выдернула из Софушки перо.
— Эй! — заверещала марципановая сова, — Ты что творишь?
— Прости, Софушка!
— Да уж, прости, с такой работой от моего наряда скоро ничего не останется, — разлилась недовольной тягучей трелью Софушка.
— Ну полно, полно, тебе страдать! — Хольдан ущипнул сову за крыло.
— Вот, ещё один по мою душу! — сетовала раздосадованная птица.
Госпожа Элфрид уже не обращала внимания на словесную перебранку фея и совы, которая перелетела с ограды и уселась на голову маленькой Серафимы. Стряхнув с пера Софушки волшебную сверкающую пыль в фужер с виноградным соком, волшебница прочитала какое-то заклинание. Затем она протянула фужер Серафиме.
— Выпей, милое дитя, и согрейся.
— Что это? Вино? Бабушка мне не разрешала пить вино, я ещё маленькая.
Эрнста рассмеялась звонким смехом, как будто маленькие бусинки рассыпались по ледяному полу.
— Нет, нет, милая, это не вино. Это эликсир, на который я навела магические чары. Ты согреешься и уснёшь сладким сном и обо всём забудешь. Твоя душа такая чистая, может быть, она способна полюбить кого-нибудь ещё. Твоё желание исполнится, но пока ещё не время. Пей эликсир и забудь обо всём.
Госпожа Элфрид поцеловала Серафиму в лоб и смахнула пальцем багровые капельки магического напитка с губ маленькой девочки.
— Засыпай, милая! Твоя душа вернётся к нам, но не теперь!

* * *
— Она здесь! Иди сюда! Чёрт, что за дрянной ребёнок! — раздался из гостиной крик.
Голова кружилась; липкие нити сна овили ресницы маленькой Серафимы. «Как холодно, но совсем не хочется просыпаться». Фима с трудом приоткрыла правый глаз и увидела причудливый узор пепельно-голубого кружева, искусно вышитый стеклярусом.
— Где она?
— Да, да, она здесь, иди, посмотри! Вот негодница! Она залезла в гроб! Её нужно отправить в интернат, там её быстро взнуздают!
Сквозь не минувший ещё сон Фимка слышала обрывки фраз, ругань отца и мачехи. Она попыталась полностью открыть глаза. Перед ней были красивые женские руки, только очень посиневшие, мирно покоившиеся на груди. Она положила свою ладошку на них и почувствовала, что коченеет.
— Ну она же ребёнок!
— Ребёнок? Именно, это твой ребёнок, и твоя мать! Вот ты его оттуда и доставай, ребёнка своего!
Громко хлопнула дверь, и голоса стихли. Последнее, что помнила Серафима — это лицо своей умершей бабушки, и бабушка улыбалась.