Первый снег

Снега не было. Весь декабрь… ну, и что? Мало ли, чего – нет? Вот у меня, напри-мер…
***
Сидорович вошёл во двор и внимательно огляделся.
Да-а… не празднично. Никого. Темно и сыро, а ещё центр города. Он по-хозяйски умостился на лавочку возле детской площадки.
Обидно.
А что, собственно, - обидно? Правила давно приняты, и не просто приняты – вы-жжены, как клеймо на лбу! - впечатались, устоялись. Восемь лет…
Он достал из пакета хлеб и кусок колбасы, не сильно початую чекушку водки, специ-ально приготовленную клеёнку – праздник, блин… год-то – Новый! Новый, а какой, кстати - 12-й или 13-й… да нет, двенадцатый.
Удивительно! – бомжик покрутил головой, - половина окон были тёмные. Уехали, что ли? Только справа, при въезде, давил светом и звуком одноэтажный коттедж-встройка. Фирма гуляет… ну-ну…
Достал сыр, огрызок малый, но - голландский, не плавленый. Резал тонко, аккурат-но, не спеша. Как когда-то там, давно, в другой жизни.
На тарелку.
А сначала – на досточке.
И тут подошёл пёс. Небольшой, холёный, упитанный, - Сидорович раньше знал, как называется эта модель… марка… а, ну да, - порода! Забыл. Начисто – забыл!
- Выгнали? – собака ему не понравилась, умничать и делиться ужином не хотелось. – Во - видал?! – он показал барчуку солидный кукиш. – Нет колбаски, мало её, понима-ешь… да и вряд ли такого выгонят.
- Зоська! Зося! - в дальнем углу двора брызнуло светом – открылась дверь подъезда. – Зосечка!
- Тьфу ты, - хмыкнул вслед удирающей собацюре, - надо же, барышню обидел… да ещё в канун праздника.
Внутренние биологические часы подсказывали, что до салюта, когда всё загромыха-ет и засветится, оставалось минут двадцать. Стало быть – пора проводить Старый, чтоб ему пусто было, год…
Он сделал приличный глоток, зажевал хлебом, потянулся за колбасой, и тут обнару-жил, что опять – не один. Рядом, наискосок от скамьи, стоял… да-а, это вам не декоратив-ный мопсик!
Пёс был огромный – дворняги редко дотягивают до размера приличного мастиффа. Худой, поджарый – настоящий уличный боец, собачий бомж, клошара от Бога. Стоял спо-койно, чуть склонив на бок лобастую голову, внимательно рассматривая небогатый праздничный стол.
- Привет… - осторожно сказал Сидорович, - а я тут, понимаешь… - но именно в этот миг сработал давешний глоток водки, в животе привычно зажглась свечечка - стало тепло и спокойно.
- Ладно. Ладно, друже… заходи, садись, гостем будешь… - и осёкся.
Этот собачий бичара будто ждал приглашения. Не спеша, основательно, он подошёл к скамье и сел напротив Сидоровича – близко, очень близко! – как старый приятель, вер-ный и преданный собутыльник. Их головы были почти на одном уровне.
Секунд десять внимательно изучали друг друга. Потом бомж-человек сказал: « Так-с…», сделал небольшой глоток и разломил пополам горбушку. Вздохнул, переполовинил колбасу.
Пёс с интересом наблюдал за происходящим.
Закусили.
- Михаил. Михаил Сидорович, - уважительно и серьёзно представился человек. По-думал, что–то вспомнил, и добавил – ну, так как там… в мире? Нет стабильности?
Он почти не удивился, когда приятель состроил уникальную собачью гримасу и энергично замотал башкой, влево-вправо.
- Ясно, Бобик, ясно. Сапиенс, значит…
Свечка в животе разгоралась.
- Понимаешь, как бы сказать… не всё так просто. Когда-то, - давно! - Сидорович за-кусывал очередную порцию и скармливал аудитории остатки сыра, - был у меня друг… Грэг. Грегори! - чистый доберман, красавец…
Пёс вздохнул и опустил голову. Похоже, доберманов он не любил.
- … застрелили его. Сосед по даче, сука. Алкаш запойный, бизнесмен хренов… да… тогда ещё была дача…
Бобик вскинул голову и опять внимательно слушал. Тема явно интересовала.
- Ну - что? Попереломал я ему руки-рёбра, дури-то ещё хватало, молодой был. Меня и взяли… за жабры. И за мошонку. Выпьем?
Но тут мир взорвался.
Небо расцвело миллиардами вспышек, всё вокруг загрохотало, завизжало, - ура! Ура! Салют, Новый Год! С новым счастьем! - на улицу из гулящей фирмы посыпались люди – молодые, весёлые, с хлопушками.
Пёс строго глянул на безобразников и опять повернулся к толковому собеседнику – весь внимание.
- Так вот, мне – пятьдесят девять… думаешь, я всегда бомжевал? Я, между нами, де-вочками - доцент, филолог… зав кафедрой. - Он помахал перед умной мордой не очень чистым пальцем. - Был… был! Но жизнь, паскуда, слишком коварна! Да нет, я не ною… просто клыков – так и не отрастил. Не сподобился, не готов. A’m not ready. У тебя-то – вон какие… тебе легче.
Фейерверк закончился. Народ откричался, отцеловался, отшумел, и – побежал пить за Новый, удачный, щ-щ-асливый…
- Ладно. – Михаил Сидорович молодецким глотком добил чекушку и честно разде-лил последние крохи с царского стола. – Слушай, а может – это… что тебе здесь? Пошли вместе, ты да я, глядишь, и… как ты? Лады?
Пёс дожевал, и, вдруг, неожиданно резко встав, ткнулся носом в острую коленку приятеля. Вздохнул.
И – ушёл!
Ушёл!!!
Это было так неожиданно… и обидно… что доцент как бы застыл. Ну, надо же! Так здорово сидели, общались, а как только водка… тьфу ты! - колбаса! – закончилась - всё, привет!
- Урод, - выдохнул, наконец, оскорбленный бомж и полез в карман за сигаретой, - болонка непривязанная…
Он выдымил две «примы», одна за другой, и несколько успокоился. А – чего? Како-го ответных даров он ждал? Чем этот собачий бомж может откатить? Тоже мне, друга на-шёл… дурень старый!
Ладушки. Куда теперь-то… на вокзал, что ли?
Да и встал бы, и пошёл, но из дверей гулящей фирмы опять вывалилась удалая ком-пания – четверо парней и две красавицы – с хохотом, бокалами и сигаретами. Чтоб выйти со двора на проспект, пришлось бы пройти прямо сквозь них.
Не хотелось.
Снова хлопнула дверь, и к жизнерадостной шестёрке присоединилась пара… только совсем не весёлая. Высокая холеная блондинка была разъярена, как бешеная пума – зубы в оскале, когти, то бишь - пальцы – в кулачок. Худой, коротко стриженый мужик, выско-чивший следом, попробовал её обнять – и тут же получил в глаз! Не по-женски так, по-взрослому.
- Лида! Лидка… да подожди…
- Пошёл на хрен! Урод!!! Кто тебе – Лидка? Я?! Всё! Кончилась Лидка! Лидия Ва-сильевна!
- Да погоди…
- Закрой рот! Ты – кто? Охранник? Вот и охраняй! Гришуня…
Остальная компания не проявляла ни удивления, ни беспокойства. Даже посмеива-лись. Видимо, не происходило ничего нового, нештатного.
- Да я же… ну, ничего такого, просто… - слова цеплялись друг за друга, и стало яс-но, что хлопец прилично «вдетый».
- Ещё раз – пошёл вон! Ко мне – только по работе! И уборщиц чтоб построил – не только в помещении, но и во дворе - вон, бычки перед входом, мусор… скоро шприцы ва-ляться будут! Бомжи всякие шляются!
Лавка Сидоровича стояла от них метрах в пятнадцати, в неосвещённой зоне, поэто-му, когда разъярённая фурия чётко и уверенно направилась к нему, он от удивления даже не попытался встать.
- Так. И что тебе тут надо? А? Чего здесь сидишь? Пьёшь? Колешься? – она остано-вилась пред ним в двух метрах, руки – в боки… ну, - классическая базарная баба!
- Да я тут… это… я – уже!
Подтянулись новые актёры – облаянный Гришуня, молодой бычок с наглой ухмыл-кой и нетвёрдо стоящая на ногах барышня.
- Всё! Всё-всё, я иду…
Но Гришуня ухватил за ворот, вздёрнул наверх, к себе, и захрипел в лицо:
- Ты – чё? А? Я тебя, мля, по-русски спрашиваю – ты чё?!
Он неловко развернул бомжа спиной к выходу, и, в общем-то, несильно, ударил от-крытой ладонью в подбородок.
Конечно! Конечно, Сидоровича били и раньше – за восемь-то лет бомжевания! Правда, везло – били не сильно. Так что ничего экстраординарного. Но сегодня, та самая падлюка-жизнь, о которой он размышлял час назад, устроила сюрприз. Новогодний.
Падая между барышней и Белой Ведьмой, он крайне неудачно взмахнул руками, от-чего крайне удачно залепил блонде по носу тыльной стороной кисти.
- Сука-а-а! – завизжала та, хватаясь за мордашку.
- Падла! – Гришуня бросился в атаку.
- А-а-а-а-а!!! – на одно ноте завопила барышня.
- Х-х-э-э-к… - выдохнул улыбчивый, попадая носком по рёбрам.
Завертелось. Мат, вопли, топот бегущих – разнимать.
Забьют – мелькнуло у Сидоровича, - затопчут. Он сжался в комок и закрыл руками затылок. Учёный…
И вдруг… вопли и рёв, аккомпанировавшие экзекуции, возросли на порядок, а бить – перестали.
Он с трудом приподнял окровавленную голову и разлепил один глаз.
Пёс чёрным дьяволом метался в гуще человеческих тел. Молча. Люто.
Кричали только люди.
Улыбчивый, зажав руками правое бедро, пытался выползти из круговерти. Ведьма вставала с колен – рукав блузки оторван, локоть и кисть в крови. Свежий народ бежал к спасительным дверям фирмы. Гришуня…
Штамп, конечно, заезженный, но – правда, правда… Как в замедленной съёмке, Сидорович видел: пёс рвёт левое плечо, а правая гришунина рука тащит из куртки писто-лет, приставляет его к большой, кудлатой голове…
Человек-бомж отрубился.
***
Сначала он не понял… в глазах какая-то пелена, белая. Потом дошло: снег. Пока он, значит, валялся тут… ну да, конечно - Новый же Год!
Снег продолжал падать. Не то, что б – сказочный, мягко-разлапистый, но… светло от него стало, светло.
Поднимался сложно. Болело всё – рёбра, голова… провёл рукой по лицу - кровь.
Двор был пуст. Где-то вяло хлопали петарды. «Фирменные» окна не светятся, музы-ка не играет. Сбежали, надо понимать. Так и то сказать – часа четыре, наверно. Утро.
Он подошёл к Псу. Да, холодный уже, холодный… окоченел. Попробовал поднять, отнести в дальний угол двора, за мусорные баки – не смог. То ли прихватило ледком, то ли просто - тяжёлый, не поднять.
Постоял.
Помолчал.
И двинулся к выходу, прижимая руку к левому боку, морщась и прихрамывая.
На вокзал, наверное…