Владимир Бучинский (Днепропетровск)
ГДЕ-ТО В ПРОВИНЦИИ…

Курить, по большому счёту, не очень-то и хотелось, но до конца рабочего дня оста-валось двадцать три минуты. И тупо смотреть на деятельную суету в лаборатории, оза-боченно-одухотворённые лица Мишки и Клавдии Сергеевны – просто невмоготу. Он вы-шел в коридор.
Окна распахнуты, в мире буянил август. Трава, идеально подстриженные кусты ле-мурина, молодые акации – всё было опалено солнцем, которое не щадило и себя… че-ресчур оранжевое какое-то, выжженное. Даже нежно-ультрамариновый забор выцвел и казался белым.
За ним, опоясывающим территорию института, сновал народ – мамы с колясками, детвора, студенты, военные… в основном, офицеры. Минуя огромный портрет вождя, растянутый на глухой стене казармы, служивые вздёргивали подбородки, косили орлиным глазом и чуть не отдавали честь.
Всё раздражало.
Спички ломались, третья зашипела, но не зажглась… руки подрагивали.
- Ты много куришь.
Антон дёрнулся. Шеф всегда являлся, как привидение – бесшумно, скрытно… и это несмотря на внушительный рост и почти неприличный живот.
- Да, Вячеслав Карлович… что-то, последнее время…
- А работаешь мало. Смотри Зимин… сам знаешь, проект на контроле…
Генеральный пожевал губами, фыркнул, и величественно удалился – Королевский Пингвин, ни дать, ни взять. В косоворотке и с неизменно потухшей трубкой. Кличка оп-равдана.
Надо же! Всего-то год назад профессор Штруббе казался ему небожителем, а за воз-можность работать в Институте Антон продал бы душу. Не задумываясь.
***
Вечерний парк отдыхал от жары. Людей много – молодёжь смеялась, парни в широ-ченных белых штанах и девушки, лёгкие, как их ситцевые платья, катались на качелях, пели под аккордеон « Алёнушку» и «Границу». Парочки стекались к озеру, где добросове-стно стояли в очереди – лодок не хватало. Новоиспечённые лейтенанты, поблескивая ко-кардами и остроумием, угощали красавиц лимонадом на террасе павильона «Волна».
Антон пришёл раньше – как всегда. Свидание назначено на семь, но уже с полшес-того всё валилось из рук, ничего не хотелось, и ноги привычно несли к «их» лавочке, в дальнем конце аллеи.
Облокотившись на высокую спинку, Зимин провёл рукой по свежевыбритому под-бородку и усмехнулся. Небольшую «шкиперку» он проносил почти год, белой вороной мелькая по институту, раздражая общественность независимым видом и отсутствием вер-ноподданнических усов. Но появилась Тонечка, которой хватило двух поцелуев и одного мурлыкающего «сбрить!», чтоб от оппортунистической поросли не осталось и следа.
Время ползло, словно раненная черепаха.
Любимая не пришла ни в семь, ни позже. Спустя сорок минут он встал и побрёл че-рез весь парк, к выходу.
Ситуация была проста как гривенник и стара как мир.
То, что он семье Лисовских не подходит, Антону дали понять сразу. Нет, без патри-архальных замашек, без генеральской беспардонности, но – доходчиво… а женская со-ставляющая фамилии - даже интеллигентно. Отец, правда, церемонится особо не стал, смерил мудрым взглядом, сказал «ну-ну» и ушёл в кабинет. Генеральской оплеухой это не выглядело, так как папа был не генерал, а цельный Командарм, что дело, понятно, меняло.
Да, ситуация была проста и стандартна… за одним исключением. Он-то, Антон Зи-мин, был совсем не ординарный!
***
Из капкана семейной опеки любимая вырвалась только спустя неделю.
Они ушли за город, на берег Волчьей, где до поздних сумерек просидели на холме. Целуя пухлые, ещё неумелые губы, чувствуя под тонкой материей платья напряжённое тело, вздрагивающее от пробегающей искры, он начал проваливаться в пустоту, бескон-трольную и сладкую.
- Всё… всё… - она, задыхаясь, выскользнула. – Нет, не надо… не сейчас… - ладонь прошлась по шевелюре, щеке, губам. – Всё будет, только… я знаю, ты придумаешь, что делать. У нас всего пара недель.
- Я тебя увезу… далеко… - Антон ещё не пришёл в себя, сердце металось по грудной клетке. Он приподнялся на локте. – Просто – время… а что значит: «пара недель»?
Антонина села рядом, покусывая сорванную травинку. Когда девушка о чём-то за-думывалась, отрешённо глядя в небо, её красота становилась вообще неземной.
- Отец… да и мать, и бабушка… я подслушала. Дело не в тебе. Ты, Тошка, как раз на маму произвёл очень хорошее впечатление. Тут такое… в общем, они меня замуж выда-ют…
- Что? Да они в своём уме?! – он сначала округлил, а потом сузил глаза, и стал похож на волка, у которого отнимают добычу. Русый чуб взметнулся, как шерсть на загривке.
Тоня молчала.
Глядя на нежный профиль, на подрагивающие ресницы, Зимин вдруг ясно осознал, насколько его любимая молода… девчушка, только школу закончила.
- Понимаешь… конечно, открыто ничего не говорится, но это – политика… как у ке-сарей прошлого. Джен Ли Чан – сын маршала, дипломат. Папа говорит, что такие люди, как мы, вообще о себе думать не в праве… благополучие Государства и цели Вождя – вот что главное!
- К чертям… о, боже! Он из Поднебесной?!
- Да. Только лицом – как мы… хорошенький, кстати… - красавица хитро скосила глаза.
- Прекрати! Я…
- Тошка… родной… - она уткнулась лбом в крепкое плечо. – Ты только скажи… бе-жать я готова. Но – куда? Отец и на экваторе достанет, и на полюсе - он же не армей-ский… особый отдел. А мне нужен ты… ты… никаких дипломатов… один… сумасшед-ший… физик… гениальный…
С треском отлетали пуговицы, рвалась непослушная материя - на этот раз она сама всё решила.
Солнце последний раз мигнуло над краем леса и утонуло в ночи. Теперь подсматри-вали только звёзды.
***
Пружина на двери кабинета Генерального была сверхмощной.
- Вызывали, Вячеслав Карлович? – Антон, просунув голову в щель, еле сдерживал рвущуюся из рук гильотину.
Профессор барабанил пальцами по огромной, идеально пустой столешнице, смотрел в сторону, на портрет Вождя. Наконец кивнул – заходи.
Тяжёлые бордовые портьеры. Полумрак. Отчётливо тикают ходики.
- Слушай, Зимин… а чем ты, собственно, последнее время занимаешься? А? - Пин-гвин выпрессовался из кресла, подошёл вплотную и уставился колючим взглядом в пере-носицу подчинённого. – Я б-брал в П-проект перспективного учёного, а не полусума-сшедшего гения, использующего оборудование института в к-к-каких-то своих, никому не понятных целях… - возбуждаясь, Штруббе всегда заикался. - Причём в тот м-момент, когда весь коллектив живёт одним – выполнить задачу! Партия и н-на-а-род ждёт резуль-тата, как хлеба, как глоток воздуха… где расчёты последних дней?! А почему тебя не бы-ло на вчерашнем собрании? Вот! – он ткнул пальцем на одиноко лежащую папочку возле телефона, - Л-лемке подаёт рапорт о халатном отношении, но между строк ясно читается - саботаж! А Рев-в-вицкая – о полном пренебрежении общественной работой!
Антон молчал. Пингвин фыркнул и стал переваливаться с ноги на ногу поперёк ка-бинета. Говорил куда-то вниз, в толстый серый ковёр.
- Лемке нашёл твои ч-черновики, полные белиберды, явно не относящейся к проек-ту. Несанкционированные ночные работы с аппаратурой подтверждает Клавдия. П-пока устно. А дело стоит на месте, причём тормоз – ты. Что п-прикажешь?
Антон молчал. Всё было правдой.
- Значит – так. Я тебе не нянька. Если послезавтра не будет всех расчётов последних разработок – пишу рапорт и… ну, ты п-помнишь, какие бумаги подписывал. Иди! Мне своя голова – ближе к телу…
В коридоре налетела Ревицкая. Неизменная красная косынка от возмущения сполза-ла на очки, необъятная грудь упиралась ему в живот, где-то в районе пупка, прижимая разгильдяя к стене.
- Зимин! Ты… ты… ни совести, ни стыда! Я буду ставить вопрос о твоём пребыва-нии в к…
Он молча вывернулся из горячих телес и пошёл в курилку.
***
- А как называется эта звезда? – Антонина смотрела в ночную россыпь.
- Это не звезда. Это планета… хочешь, назови её сама… как назовёшь, так и занесу в Мировой Список… - Антон поцеловал непослушный локон, мешавший добраться до губ любимой.
- Тошка… ну, это правда? Мы убежим? Ты всё молчишь, молчишь…
- Правда, котёнок. Мы убежим в сказочную страну, где ты станешь принцессой… самой красивой и доброй в мире Принцессой! А я буду сидеть у твоих ног и сочинять сти-хи о будущей королеве Антонине, Повелительнице Гор, Морей и Водопадов.
Вечерний парк остывал от дневного зноя, из темноты плыли звуки - на летней эст-раде военный оркестр наигрывал «Марианну», что-то среднее между вальсом и танго.
- А знаешь… папа говорит жуткие вещи… будто скоро – война… страшная, огром-ная. И погибнут миллионы… это правда, Тош?
- Правда. Но ты не бойся. Там, куда я тебя приведу, будет мир и лето, облака и тра-вы.
- Да. А папа, когда выпьет, кричит, что мы всех победим, и построим одну большую страну, на всю планету. И все, кто выживут, будут очень счастливые! Только сейчас мне надо выйти замуж за Ли Чан и уехать с мамой и бабушкой в Поднебесную…
Он гладил её волосы.
- Верь мне, котёнок… ещё совсем немного… время, время! Хоть недельку… вот, слушай:

Сказал мне Вождь, что всё - мура,
И ухмыльнулся, гад, при этом...
Что отстирать жизнь добела
Не выйдет. Мало быть поэтом!
Что занавес давно упал
На старые, как мир, идеи...
Ты Млечный Путь, дурак, лакал
И вылакал. Теперь на шее
Медалька "За максимализм"
Плюс орден "Дятла" в назиданье…
Потребуется сотня клизм
Промыть от твоих рифм сознанье!
Надежда, страх, дурацкий смех -
Всё это путь к стандартной плахе...

… а в небесах главзампотех
Меняет строчки на рюмахи.

- Как жутко… это Маркевич?
- Нет. Бурковский. Расстрелян полгода назад.
Зимин отстранился и достал сигареты.
Случайность это всё-таки, или он – гений? Заметил бы кто-нибудь другой, работая над совершенно заурядной проблемой очередного оружия, то совершенно новое, не свя-занное с первичной темой направление, которое увидел он? То завораживающее, как вспышка, Открытие, от которого становится мистически-жутко… манящее, как небо, и одновременно - омут, в который прыгнуть просто необходимо…
- Чудной ты, Зимин… когда задумаешься, время вокруг тебя вроде притормажива-ет… застыл, будто древний Титан, созерцающий звёзды… Тош, ты уже полчаса молчишь! Третья сигарета…
Они опять прижались друг к другу.
***
На проходной вместо привычного вахтёра Петровича торчали два солдата. Нестан-дартная серая форма, вместо пилоток – многоугольные фуражки, на левой руке – красный шеврон в виде пятиконечной звезды.
Пришлось достать удостоверение.
Коридор, обычно заполненный снующими лаборантами и озабоченными сотрудни-ками более высокого ранга, был пуст. В лаборатории одиноко сидела Клавдия Сергеевна, курила прямо за столом, стряхивая пепел в жаропрочный тигель. Губы сурово поджаты.
- Что происходит? Где люди?
- Что происходит – сама не знаю. А люди… домой отправили. Без объяснений.
Она встала, подошла к Антону и отчётливо прошептала:
- Пингвина забрали. Ещё ночью, прямо с постели. Роются в кабинете…
- Кто?
- Не знаю. Говорят – Особый отдел. Но, судя по тому, что Лемке назначен времен-ным ИО, группа полностью не расформирована.
В дверь просунулась взлохмаченная голова.
- Антон Павлович, Вас… м-м-м… просят зайти к Штруббе… э-э-э… к Лемке…
Завлабораторией отвернулась.
Дверь Генерального была закрыта не полностью – видимо, сорвали пружину. Два типа – штатский и коротышка в обычной армейской форме - копались с документацией, выпотрошив сейф прямо на ковёр. Долговязый Лемке полусидел на краю стола, покачивая левой ногой.
- Зимин. Хорошо. Не буду рассусоливать – нет времени. Я возглавляю Проект… па-никёр и скрытый оппозиционер Штруббе отстранён. Далее. Положением в институте я недоволен, но считаю, все ваши беды не от убеждений, а от элементарного непонимания ситуации, отсутствия дисциплины. Партия требует максимальной отдачи и самопожерт-вования… - глаз нового генерального косил на особистов, внимательно слушающих, не прекращая перебирать бумаги.
- С этой минуты рабочий день продлён до четырнадцати часов в сутки. Дата сдачи разработок в производственный отдел – шестое число следующего месяца. График завер-шения этапов будет вывешен в лаборатории.
« Боже мой… - подумал Антон, слушая резкие ноты в голосе начальника, - неужели он сам во всё это верит?»
- Идите и работайте. Я не хочу, чтоб Вас постигла судьба Штруббе…
***
Антон ожидал, что институт будет лихорадить – ничего подобного! Трое суток, практически без сна и отдыха, не выходя из лабораторий, коллектив занимался исследова-ниями под гипнотическим взглядом Лемке. «Осьминог» казался неутомим – он присутст-вовал всюду и везде, был в курсе даже второстепенных вопросов. Но КПД всей этой суеты получался невысок – график плыл, нереальные сроки так ими и оставались.
Выкраивая время на завершение собственной «темы», Зимин ухитрялся доводить расчёты до ума где угодно – в курилке, в столовой, и даже закрывшись в туалете – благо, всю экспериментальную часть он закончил ещё при Штруббе. Получалось, что оптималь-ные даты лежали в пределах двух недель, начиная с четырнадцатого числа… а пик прихо-дился на семнадцатое – двадцать второе. Неделя… полторы…
На четвёртый день аврала начальство что-то поняло и сделало выходной. Народ раз-бежался по домам.
За всё это время Тоня не позвонила ни разу. Телефон Лисовских или молчал, или трубку брала мать, сухо докладывая, что Антонина занята, на учёбе, на даче и вообще – в другой галактике. Продежурив у заветного особняка несколько часов, Антон понял, что надо идти спать – глаза слипались, за углом сквера мерещился Осьминог или просто – по-дозрительные личности, пялящиеся на него. Он ушёл.
На следующий день в институт не явилась Клавдия. А через час зашёл строгий, как всегда тщательно причёсанный Лемке и объявил, что к вечеру он представит нового зав-лабораторией.
Вопросов не задавали. Все опустили глаза.
Наступило четырнадцатое число. График работы – по умолчанию – вернулся на прежнее место, к шести вечера здание института пустело.
Бредя домой по запылённому асфальту, Зимин думал, что если в течении двух суток он не увидит Тоню, то во-первых, сойдёт с ума, во-вторых – медным тазом накроются все планы, следующий шанс представится… да он вообще не представится. Не будет его, Шанса… по крайней мере – в этой жизни.
Но что делать, Антон не знал.

Сжёг себя август древним обрядом,
Летняя пыль превращается в гарь...
Кончено. Глупым и злым листопадом
Бредит стенной календарь.
Завернув во двор, он посмотрел на свои окна – тёмные, пустые и какие-то враждеб-ные. Ну да – коммуналка… на кухне сварливая тётка из дальней комнаты, о пяти бигудях и немного выпившая. Михалыч в застиранной майке чинит внуку трёхколёсный велоси-пед…
По дну пачки катались две сигареты. Прикурив, двинулся в дальний угол двора, где вечерами старики шлёпали по ветхому столу какими-то чёрными костяшками, посасывая пиво. Сейчас на лавочках никого не было.
- Тоша! Тошка!
Он завертел головой – совсем уже сбрендил, галлюцинации…
- Антон… я здесь… - Тоня пряталась в зарослях лемурина, примыкавших к забору.
***
- Два дня… за два дня отец перевернёт не только город, но и весь материк… он меня найдёт. Здесь, у тебя, или у друзей… почему два дня?
- Так лучше… я спрячу тебя на даче Калгановых. Они уехали и оставили мне клю-чи… - Зимин отшвырнул пустую пачку в темноту кустов. – А сейчас – заскочим ко мне, я кое-что возьму.
- Нет, я буду здесь… соседи твои… скажут – девку привёл…
- Смешная ты… - Антон целовал губы и шею, зарываясь в облако дивно пахнущих волос. – Они тебя больше никогда не увидят!
- Нет. Всё равно. Иди…
Через пятнадцать минут он вернулся, держа в руках небольшой свёрток.
- Что это?
- Да… надо. Дома оставлять уже нельзя… всё, пошли, пешком километров восемь, пригород…

И в этот момент двор прорезали косые лучи фар – с улицы вкатился большой армей-ский пикап, четверо в штатском, но явно офицерской выправки, слажено просочились в чёрную дыру парадного.
- О-о!.. это... о-о!.. - Антонина совершенно по-детски зажала рот ладошкой, - меня уже ищут…
- Тише… нас не видно. – Он обнял её за плечи, отклоняясь в спасительный мрак кус-тов. По поводу того, что Командарм переворачивает город в поисках дочери, у Зимина было собственное мнение: сотрудники института пропадали ежедневно, и в одиночку, и парами…
Трое выскочили из подъезда – младшего, надо понимать, оставили в засаде.
- Давай, давай… три минуты – ему далеко не уйти! К парку, сначала – к парку, он вечерами постоянно там ошивается… - мотор взревел, «воронок» резко развернулся, чуть не скользнув фарами по двум застывшим силуэтам, и вылетел на проспект.
Неожиданно засветились три ближайших окна на втором этаже – желтоватое марево дотянулось до их убежища, размывая темноту. Минутой раньше…
- Это не папа, Тонь… это за мной… всё. Никаких дач. У нас просто нет выбора.
***
Они остановились перед центральным входом.
- Так… котёнок, главное – возьми себя в руки… спокойно, чтоб я не делал, чтоб не говорил - спокойно… улыбайся! Да, хорошо? – Антон поцеловал любимые глаза.
- Да. – Она всхлипнула. – Давай, я – Принцесса, я смогу…
Зимин толкнул дверь.
Постовой стоял перед вертушкой проходной и смотрел на них, удивлённо подняв брови. Чернявый солдатик, невысокий, почему-то один. Антон уже пару раз угощал слу-живого сигаретами, а вот как зовут – так и не выучил, больно мудрено… то ли Зийятулла, то ли ещё как…
- Нету положено… нет могу…
- Да что ты – не мужик… ну, понимаешь, это… – негде нам! Негде! Тебе-то – что? Ты ж меня знаешь, я в свою лабораторию… часик, полтора – и уйдём! Вот! – ухмыляясь, Антон достал мятую купюру, - выручай, брат…
Тоня строила глазки.
И опричник сдался.
Но в тот момент, когда он протянул руку за розовой бумажкой, возле крыльца взвизгнули тормоза, захлопали автомобильные двери. Солдатик сделал шаг вперёд и вле-во, повернув голову в сторону парадного.
Всё происходило на уровне рефлекса. Сцепленные в замок кулаки обрушились на стриженый затылок, тело рухнуло вперёд, к двери, заклинив собой створку.
Счёт пошёл на секунды. Схватив девушку за руку, Зимин бросился к широкой лест-нице, ведущей на второй этаж. Уже взлетев на промежуточную площадку, они услышали удары в дверь, мат и вопли преследователей, потом сухой хлопок – ближайшие перила разлетелись в щепы.
Мчались дальше.
Коридор ярко освещён. Дверь в лабораторию – вторая слева. Массивная, металличе-ская. Отлично.
Ключ. Три секунды. Замок щёлкнул.
Беглецы нырнули внутрь.
Минут сорок особисты бились о железо, что твой лютый дракон Чу в неприступные ворота крепости. Явно по халатности строителей дверь открывалась не во внутрь, как по-ложено, а на себя… привычно выбить молодецким плечом не получалось. Пули оставляли маленькие, смехотворные вмятины, причём какой-то дурак всадил всю обойму прямо в замочную щель, и теперь даже запасной ключ был бесполезен. Пришлось бежать за инст-рументами, срезать петли…
И крепость рухнула. Бойцы ворвались в помещение.
В лаборатории никого не было.
***
Они стояли на склоне горы.
Зелёный незнакомый кустарник с крупными овальными листьями доходил до пояса. Далеко внизу, на небольших, очищенных от леса плантациях, копошились микроскопиче-ские фигурки, обрабатывая урожай. Сумерки… ещё светло, но вечерние звёзды уже про-явились на темнеющем небе. А справа, на горизонте, в последних лучах тонувшего солн-ца, блестело море.
Тоня с восхищенным ужасом смотрела на любимого.
- Вот… - Зимин сглотнул, не отрывая взгляд от лежащего под ногами Мира. – Как обещал… это – твоя Планета, принцесса, пока без имени… назовёшь, как захочешь. А это – он простёр руку в сторону крестьян – похоже, твой Народ!
- Господи… - Антонина смотрела на остывающий краешек солнца, - какое оно жёл-тое, совсем не наше! И море – голубое, не оранжевое… - она подняла лицо к звёздам, - а где Лемурия?
- Вон… - Антон указал на еле заметное пятнышко в самом зените.
- А за нами не бросятся? Не вернут?
- Бросятся. Только уже не за нами. В следующий раз портал откроется через шесть тысяч лет. Надеюсь, за это время Лемке поумнеет…
- Всё равно. Давай назовём этот мир, как наш – Лемурия...
- Приказывай, принцесса… но я хотел – «Антонина»!
- Нет, мне никогда не нравилось имя… тогда пусть будет – Атлантида!
- Красиво. Да, богиня, конечно - Атлантида…
Они пошли вниз, к людям.

РЕИНКАРНАЦИЯ

- Ну – как знаешь… хочу, не хочу! - я для тебя сделал, всё, что мог! - Шеф брезг-ливо вытер пальцы о кусок газеты. - Пошла вон.
Я пошла вон.
На самом деле, он был не очень Шеф… да и не Босс, не господин. Не хозяин. Так, на минуту - уважительное обращение. А – вдруг? Он даже не столько пил пиво, сколько жрал, поглощал, уничтожал рыбопродукты. Чавкал.
Это раздражало.
Мужик смотрелся плохо… толстым и неопрятным. И жадный. Но с другой стороны, заниматься было некем. Просто – некем.
И я ушла домой.
***
Когда затихнут последние крики и топот ног, можно посмотреть на звёзды.
Клиенты на них не смотрят… никогда! И некогда. Во-первых, им сложно – они гля-дят под ноги. Во-вторых, ни один из них не знает, что там, над головой, есть Заклинание Желаний, которое все их ублюдочные мысли может превратить в реальность. Но тут уж – кто на что учился… «вчився», як кажуть…
Дело в том, что я – кошка. Самая обычная, дворовая кошка, которой просто повезло с жильём. Но это на первый взгляд.
Два года назад, когда я стремительно вывалилась из мамки и нашла тёплый, соча-щийся молоком сосок, стало ясно, что «обычности» как раз и нет. Сестра с двумя братца-ми, только-только облизанные, валялись рядом слепыми комочками, а я уже открыла гла-за. Мало того! Я, почему-то, отлично знала, кто я, где нахожусь, и самое главное - абсо-лютная уверенность в том, что это уже шестая, а может, и седьмая, Моя Жизнь! Некото-рые из них я помнила… не слишком чётко, правда… эпизодически-размыто.
Я росла нереально быстро. Через пять дней подвал был исследован и прочно закреп-лён за мной, через неделю, когда мать не вернулась из дежурного похода к мусорному ба-ку – поймала своего первого мышонка.
Буквально на следующие сутки, огромная крыса Элеонора, из соседнего дома - от-куда только я это знала! – загрызла моих беспомощных родичей, всё равно умирающих, и утащила куда-то к себе. Со мной связываться не стала – мы постояли, раскачиваясь на ла-пах, шипя, и убивая друг друга взглядом, но на этом всё закончилось.
Моя мать… да, она была старая, худая, некрасивая. Но вот согрешила явно с каким-то кошачим мачо, скорее всего – сбежавшим из дома персом. На валерьянке, наверно, си-дел… под кайфом. Как иначе объяснить мою расцветку, чёрно-бело-рыжую? Таких вооб-ще не бывает. Рост, способности? Говорю ж – ненормальная, что-то там с генами намути-ли…
Через день я последний раз обошла подвал, трубы, по которым текла вода, местами прокапывая на тёплый песок пола, и пошла в Мир. Гулять. Сама по себе.
***
Как оказалось, быть кошкой, которая гуляет сама по себе – здорово. Особенно летом.
Я прошла через несколько больших дворов, где человеческие детёныши гоняли мяч, а их пра-пра-предки стучали какими-то чёрными костяшками по самодельным столам. Познакомилась с местным котячим шерифом Никифором, но он тут же потерял всякий интерес, грамотно распознав во мне малолетку… это ж только с виду я выглядела взрос-лой дамой, на самом деле – и трёх недель нет!
Попила молочка, которое добрая старушенция оставила возле подъезда как раз для нашего племени и сбежала на дерево от могучего дворового пса, совершенно не страшно-го. По его улыбчивой морде, было ясно, что за всю свою жизнь он не убил ни одной кош-ки, а гонял нас из чувства долга и как бы для самоутверждения.
То, что лапы несут меня по чётко определённому маршруту, я заподозревала тогда, когда вместо атаки на стайку воробьёв - чинно прошла мимо, завернула за угол девяти-этажки, и вышла на простор. Город закончился.
Ну, не совсем. Закончилась его жилая часть: дальше, через дорогу, стояли гаражи, небольшие здания - производственные и административные (да откуда же мне это извест-но)! А за ними – несколько больших стоянок железных повозок, которые люди называ-ют… то – машина, то автомобиль, а то, почему-то – дрова…
Перебежав дорогу, я проскользнула между гаражами и высоким забором с корявой надписью «Сауна». Резко затормозила.
Никаких сомнений - здесь я раньше бывала, и не просто, а часто… только в той, Предыдущей Жизни.
На небольшой площадке, зажатой между двумя заборами – автостоянки и какого-то цеха - раскинулись несколько шатров-павильонов с полустёртыми рекламками: «Черни-говское», «Славутич», «Балтика». Столики и скамейки – добротные, деревянные. В цен-тре, как и положено, сердце пивнушки – разливочная.
Что-то клацнуло в моей бело-рыжей голове, и я вспомнила.
Я была женщиной. Не молодой, но и не старой, немного за сорок. И звали меня Алевтина. Только так никто не говорил, в основном – Алька, в лучшем случае – Аля. И я здесь работала… да, жила где-то неподалёку, в частном секторе, а тут – убирала столы, посуду мыла, ещё что-то… Ладно, потом вспомню.
Вальяжно и неспеша, подошла к ближайшему столу, за которым чинно сидел высо-кий, худой мужик с одним бокалом и пустым одноразовым стаканчиком. А перед ним, на газете, лежала целая горка мелкой жареной рыбёшки. Мойва! - память возвращала терми-ны.
- О! Это что-то новенькое… - смотрел он доброжелательно. – Ты откуда такая, раз-ноцветная? На, держи – за знакомство… - сухая ладонь протянула полхвоста. – Смотри, только… Бабайка появится – шкуру спустит!
Бабайка. Не помню. Надо понимать – местная царица… ну, это ещё посмотрим, я, можно сказать, домой вернулась.
В тени небольшого куста сирени аккуратно скушала рыбку, легла и прикрыла глаза. Прижмурилась… не совсем, понятно. Спать ещё рано. Место проживания кошмарной Ба-байки (ну и имечко!) я уже определила – прямо под разливочной. Сейчас там пусто.
Меня, кстати, зовут Муррява... тоже – не Бог весть. Только люди всё равно что-то своё придумают.
Память о Прошлой Жизни проявлялась всё чётче, но как бы – отстранённо, совер-шенно без эмоций. Ну и что – была такая деваха Алька, неустроенная мадам… выпить любила, мужиков… весёлая. Помнится, бывало… или – нет? Беззаботная скорее. Тётка простая, деревенская, безалаберная.
Ой – не могу! Держите меня! Ужас кошачьего племени! Смотрите - серая, худая… не мелкая, правда, но и не ягуар, понимаешь… бредёт неспеша, меня ещё не чует.
Увидела! Пора вставать… между прочим, я не говорила, но в пред-пред-дыдущей Жизни я была не кем-нибудь, а Френсисом Дрейком, на минуточку…

Вот здесь теперь и живу, уже второй год.
За моей триумфальной разборкой с Бабайкой наблюдало, посмеиваясь, несколько клиентов и сам хозяин заведения Колян, весёлый мужичок лет сорока.
- Так, - сказал он вслед низвергнутой царице, удирающей в сторону автостоянки, - похоже, власть меняется… кто ж ты такая, и как тебя звать? Амазонка?
Я потёрлась о его ноги, демонстрируя полное признание начальства, и, как могла, представилась – Муррява.
- Нет, не годится… Мур-мур – это банально… Амазонка – длинно. Бандитка! – всё это весело изрёк подошедший к нам Доцент (я его вспомнила!). Дедуган и в те времена был завсегдатаем, а как его звали – никто не ведал, Доцент и Доцент.
- Мы бандитто-ганстерито… Аль-Капоне… Алька! Во – Алька, Алевтина!
Я ж говорила, человеки – они такие, обязательно что-то своё выдумают. Хотя сов-падение поражало. Ладно, ваше дело…
Я полезла под ступеньки исследовать новую квартиру.
***
Когда все столики заняты, очень приятно лежать в тени того самого куста сирени, и слушать людской трёп. Если, конечно, народ не набрался. В этом случае, во-первых – ма-ло интересного, во-вторых – даже хорошие знакомые становятся… э-э-э… не очень хоро-шими, могут ногой пхнуть, или даже мелким гравием запустить. На следующий день, ко-нечно – сю-сю-сю, Алечка, вот рыбка… кис-кис, там, и прочие нежности. Но это к вечеру, а днём…

… Высокий научный спор начался после только что отзвучавшей по радио песни Высоцкого.
- Реинкарнация! – Доцент победно оглядел притихшую компанию. - Щас-с объяс-ню! – он сделал уверенный глоток из бокала. – Это – переселение Души… вот у тебя, Лек-сеич, душа – есть? Есть! Был бы ты бездушный, нипочём не поставил бы пива стражду-щему… но! Но! Когда твоя старуха всё-же загонит муженька в Мир иной – куда она де-нется? Душа, в смысле…
- Да – никуда! Здесь и останется… витать над бокалами и маяться, что видит око, да зуб неймёт! Гы-гы!
Оратор сбился с голоса. Такой поворот темы не вписывался в общепринятые теории, хотя выглядел вполне реальным и достойным обсуждения.
- Чукча ты неграмотная! Нет! Восточные люди, мудрецы – говорят, что тело сгинет, как отслужившая тара… бутылка, скажем, а Душа переродится, и станешь ты… только не будешь помнить, кем был раньше. Слесарем шестого разряда или верблюдом в пустыне!
- Понятно! Была Душа пивная, станет коньячной… гы!
- Может, и так… но скорее – наоборот! Родишься каким-нибудь язвенником и бу-дешь минералку сосать до следующей ре… ик-ик-карнации. Слышал же, чо Семёныч пел:

Но если туп, как дерево -
Родишься баобабом…
И будешь баобабом,
Триста лет, пока помрёшь!

- Сам ты дуб-дубом… давай ещё, по полтинничку…
Разговор ушёл в сторону.

Можно, много чего можно было бы добавить! За последний год я вспомнила все свои жизни, коих было ровно восемь, включая нынешнюю. А у кошек их девять. И, скажу я Вам, не всё так, как принято думать.
Например, после пиратских безобразий Дрейка, я реинкарнировалась в червя. Ну, тут вроде как принцип «и если жил ты, как свинья, - останешься свиньёю» соблюдался. Это была самое жуткое перевоплощение! Меня, и ещё три десятка родственников, выко-пали, посадили в душную, тесную банку, и долго везли куда-то. Потом её открыли, и только мы вдохнули воздух и стали расползаться, выяснилось, что это – казнь! Да какая! Нас, один за другим, сажали на кол!!! Кол был острым, изогнут в виде крюка и привязан к прочной прозрачной нитке. Но и этого садюгам оказалось мало – нас потом топили!
Лично мне, можно сказать, повезло. Через несколько часов палачам надоело, я ус-лышала: «… да пошло оно всё… не клюёт, зараза…» и нас, оставшихся, вышвырнули в реку. Я уже почти добралась до берега, когда жуткое, огромное чудовище квакнуло и… дальше не помню.
А вот, почему после старого саблезубого тигра Грэсти, заколотого копьями в момент преступления – кражи детёныша вождя племени – я обернулась Наташей, сестрой мило-сердия времён Первой Мировой – это загадка.
Ну, и самый большой вопрос – зачем мне всё это? С какой такой радости память вы-даёт картинки прошлого?
Наверно, дело в том, что я – кошка. Люди не помнят, черви, птицы (я была чайкой по имени Джонатан), а кошки – помнят.
***
Дружба с красавцем Прохором началась давно.
Подлая Бабайка уже на следующий день после моего восшествия на престол, приве-ла районную власть, явно выплакавшись ему, что какая-то залётная трёхцветная выдра слишком много о себе мнит. Местный «смотрящий» появился из кустов утром и напра-вился ко мне с грозным видом Чака Норисса в роли американского шерифа. Не хватало только классической шляпы «стетсон» и шестизарядного кольта.
Ябеда маячила позади, в нескольких шагах.
Дело принимало скверный оборот. Прохор был не на много крупнее меня, но глав-ное – опытный котячий мужик, несколько лет правящий бал в этих местах. Это дорого стоит. Плюс серая сучка, готовая в любой момент… плохо. Очень плохо.
Власть подошла на пару шагов и уставилась мне прямо в зрачки.
- Ну, красавица… давай, не молчи… кто, откуда, с чего это такая резкая… - начал он, и вдруг отвёл взгляд.
О-о!
Все знают – наше котячье племя общается тремя способами: горлом, взглядом и те-лепатией. Причём звуки – это так… реакция на внешние раздражители, типа людское «а-а!», «э-э-э…», и уж совсем классическое «… блин!» А вот глаза и прямой обмен мысля-ми…
- Как зовут, трёхцветка? – он спохватился, смотрел опять остро, по-хозяйски.
- Алька. Алевтина. – Почему-то я представилась прошлым именем, людским. Хотела замолчать, но вдруг, ни с того ни с сего, начала говорить о предыдущей жизни, где была посудомойкой в этой пивнушке.
- Врёт! Врёт, зараза! – по-плебейски, горлом, заорала Бабайка и кинулась в бой.
Я без усилий отшвырнула дуру в сторону и закончила рассказ.
За нами с интересом наблюдали несколько первых посетителей, пришедших с утра поправить здоровье.
- Сейчас подомнёт… тот ещё котяра… - дядька в старомодных роговых очках допил бокал и хлопнул им об стол.
- Не знаю, не знаю… Алька, понимаешь, штучка не простая… - это Колян, за своих, значит, руку держит…
- Сто грамм на мужика!
- Идёт! Принято! Сотка на Альку!
Но шериф уже всё решил. Зыркнув на Бабайку так, что чучело отлетело назад на па-ру метров, он сел и стал чесать покалеченное левое ухо.
- Вопрос открыт. Завтра договорим… без дамы. – Это – мне.
- Брысь! – это уже серой сучке.
Та покорно ушла.
Ушёл и Прохор, медленно, не теряя достоинство.
Публика зашумела. Колян побежал отпускать призы триумфаторам, взимая деньги с протупивших. Особи, не принявшие участия в пари, брали выпивку самостоятельно, в ви-де бонуса.
Пошёл дождь. Тёплый, летний.
Было, что-то было в мудрых янтарных глазах этого матёрого худого кота с полови-ной левого уха. Что-то, кроме моей истории, его остановило, знал он какую-то высшую истину… знал или чувствовал.
Ладно. Сказано – завтра, значит, завтра…
***
- Да что ты в этом понимаешь?! Крутишь свою баранку, и – крути! Регионы, Бать-кивщина… белые, зелённые, золотопогонные… один хрен!
- Не, не скажи! Вот партия Могилевской…
- Ой, блин! Колян, ты только послушай! Могилевской! Да ты хоть сам понимаешь, что несёшь?!! Ну, скажи, скажи – шо то за пани…
- Дык-ить - это… лидер партии!
- Так – Королевская же, Наталья Королевская! – от осознания своей правоты и мо-мента истины Доцент аж приплясывал. – А Могилевская – это балерина, плясунья такая… «Танцы со звёздами» - видел?!
- Да что вы тут… политика, танцы… вот, вчера по телеку смотрел – в Чёрном море выловили гибрид дельфина и пираньи… клыки – во! – как у моей тёщи…
- Брехня…

Я лежала в тени любимого куста и вяло слушала послеобеденный трёп эрудитов.
Прохор не пришёл. Ни завтра, ни через сутки, ни через неделю. Первые два дня я думала – слава Богу, забыл и – ладушки. А потом поняла, что жду… жду… жду. Я скуча-ла! Это было дико и оскорбительно, меня раздражали вкуснейшие подачки, сиреневый куст и доброжелательность Коляна. На седмицу я так шуганула двух забежавших барбо-сов (мелких, правда), что они с неприличным визгом унеслись куда-то в сторону реки.
Потом всё прошло.
Я так думала.

… - Брехня! Дельфин и пиранья – не пара. Да и старо… мою Русалку давно с этой рыбкой скрестили…
- Привет. – Он сидел рядом, смотрел в сторону. Шерифские усы блестели в лучах за-катного солнца.
- Привет. – Я потянулась всем телом и широко, как могла, зевнула. А что ещё оста-валось?
- Муррява… красивое имя.
- Откуда знаешь?
- Да… я ж смотрящий, полагается… Элеонора трепалась, будто появилась тут ме-люзга, а подойти – боязно.
- Сам – мелюзга… - за последнюю неделю я вымахала поболее Прохора. Ну – не меньше!
- Наглая. Умная… какая Жизнь? Седьмая?
- Восьмая.
- У меня – седьмая.
Я уже сидела возле него, прижавшись к тёплому боку.
Любовь. Человеки, зачастую, произносят это слово с оттенком иронии. Иногда - да-же коверкая: «Любофф»… а, бывает – и с маленькой буквы: «любофф».
- Расскажи, - попросила я, - расскажи, кем был, когда… странно всё это. Люди, тра-вы, облака… бабайки…
- А ты все Жизни помнишь?
- Пять – чётко, две… смазано, чуть-чуть. Одну не помню. Совсем.
- Да. А у меня – наоборот. Все смазаны, а одна, пятая – как сейчас, ярко и – мя-у-у-у! – он взвыл горлом, не подобрав определений. Типа – «блин…»!
Прохор начал говорить. Говорить… говорить…
И я вспомнила.
***
Сумасшествие.
Толпы людей, мечущихся по наклонной плоскости. Я пытаюсь бежать наверх, вме-сте с каким-то типом в чёрном фраке и алой бабочкой, перекосившейся у него на горле, словно крест. Он тянет меня за руку и кричит: «давай, давай… мы сможем!» - и рёв, рёв тысяч глоток, сливающийся в одну, ещё никем не названную ноту.
Вода.
Но мы бежим не от неё – следом гонится разъярённый красавец с револьвером. Он стреляет. Одна из пуль проходит так близко, что я чувствую её горячую траекторию.
- Давай, давай, - яростно хрипит Прохор, - да, да, это он! – и почти перебрасывает меня через резные перила, спасая от очередного свинца. Катимся вниз, по лестнице, и с головой ныряем в ледяной, бурлящий мрак воды…
…звёзды. Мои волосы покрыты льдом. Ухватившись за холод металлических по-ручней, мы стоим обнявшись, неестественно высоко над поверхностью океана и реально близко к Большой Медведице. Я не знаю, как меня зовут, где я… я… я… Я отрешённо смотрю вниз, с ошеломляющей высоты, а корма гигантского лайнера неумолимо погружа-ется в чёрную тушь Вселенной.
…холод.
- Мы не умрём? – лицо Прохора близко, только я – на плоту, а он – внизу, в хаотиче-ской смеси воды и звёзд.
- Нет, любимая. Мы будем жить… долго, счастливо.
- Долго?
- Да, ещё несколько Жизней…
***
Я открыла глаза и ткнулась носом в шерифские усы.
Правый бок, а у него – левый, оставался тёплым, но в принципе, уже похолодало. Вечер. Колян включил свет, от чего окрестности потемнели, а центральное пятно заведе-ния высветилось ярко и весело.
- Да, рыцарь. Всё так и было. И – встретились.
- Конечно. Я же обещал.
- Ты всё знаешь… хоть на одну жизнь меньше. Слушай, а тот, красавец с бешенным лицом… и револьвером… кто? Я не всё помню. Найти бы…
От центрального столика, с шумом и непринуждённо матерясь, двинулась на выход большая компания. Их путь, по-любому, проходил в опасной близости от нашего куста. Прохор, якобы целуясь, задвинул меня плечом глубже, в тень.
- Ну-ну, рыцарь… бережёшь?
- Зря ёрничаешь. Когда-то меня звали Айвенго…
- Не ври. Ты ж говорил, что ничего больше не помнишь! О-о! Я-я! Мя-у!

Человеки протопали мимо. Прохор отвалил и стал вылизывать шерсть. Было очень хорошо, хотелось спеть… м-м-м… что-то людское, типа:

Near far wherever you are
Believe that the heart does go on…

Интересно, откуда я знаю английский? От Дрейка, наверное…
- Элеонора.
- Что? При чём эта тварь?
- Ты хотела найти сумасшедшего мужика, с револьвером. Я и говорю – Элеонора. Неплохая тётка, кстати, скажу тебе… жаль, что – крыса. А так…
- Убью.
- Зря. Зря… она не помнит.
Пивнушка пустела. Был тот период, когда приличные люди шли домой, а босота ещё не изготовилась к броску в шальную ночь.
Прохор заснул. Я помнила, что у людей - когда была ещё Алькой – так же.
Странно. Все они хотят изменить судьбу, все недовольны настоящим. Просто, мало кто знает, что есть Заклинание Желаний. Надо поднять глаза в небо, отыскать свою Звез-ду, и сказать:
- Хочу быть…
Жаль, что это могут только люди.
ХОЧУ БЫТЬ…

Luboff@netЗиму он не любил. Даже в детстве.
Нет, класса до второго всё было в порядке – хоккей, там, санки… снеговик с ведром и большой, изогнутой книзу морковкой. Вместо носа.
Однажды ведро попалось старое, полусплющенное, как мотоциклетный шлем у Вол-ка из «Ну, погоди!». В сочетании с красным шнобелем и близко посаженными угольками глаз, имидж сказочного героя несколько размывался. А когда отец с дядей Сашей прила-дили уши…
Впечатление было сильное. Наверно, именно тогда, маленький Сёмочка заподозрил, что не всё ладно в этом мире. Он без тепла стал относиться к Чебурашке и чересчур ум-ному Матроскину, а Санта Клауса вообще вычеркнул из списка магов-кудесников.
Когда подрос, стало ясно, что снег он всё-таки ждёт. Шампанское, ёлка и куранты – обязательно, а город должен стать белым. Тогда всё будет правильно.
***
Кутаясь в элитную кожу от Армани, Семён шлёпал по мягкой слякоти тающего сне-га, с тоской вспоминая верный «Фольксваген-Гольф», проходивший лечение топливной системы. Капризный немец плохо переваривал отечественное пойло: фыркал, чихал, му-чился отрыжкой.
То, что был выходной, настроение не добавляло.
Можно, конечно, махнув на всё рукой, вернуться назад и помириться с мамой. Мож-но. Впервой, что ли? Обычные родительские штучки… а в какой это еврейской семье ди-тё не любит маму?
С другой стороны, чересчур активная Маргарита Львовна должна всё же отдавать отчёт, что Сёмочка несколько вырос. И в двадцать восемь лет может смотреть на жизнь из-под своего личного, пусть даже и неправильного, угла зрения.
Вот. Можно позвонить Карине, договориться на вечер.
А можно пойти к Яшке. Этот шлимазл со школьной скамьи абсолютно точно знал, что его нестандартному другу требуется – успокоительное или адреналин. Мозговая клизма или часть знаменитой жилетки, в которую так удобно хныкать.
***
Яков Михайлович стоял под козырьком своей конторы, курил, и задумчиво рассмат-ривал необъятную лужу, каждый год возникающую перед ступеньками. Похоже, она стала неотъемлемой частью бренда.
Над головой хозяина фирмы красовалась надпись, лет десять назад сделанная рукой самого босса: «Офис сапожника». Коряво, но крупно, во всю длину будки. А справа, ниже и гораздо мельче – очень скромно: ЧП Краснокуцкий.

- Не может быть!
Школьный дружище выглядел лет на десять старше. Щуплый, с мощными залыси-нами, крупным носом и насмешливыми чёрными глазами.
– Рыжий! Ой-вэй, сам Литовец в наше местечко… ну, и шо ты стоишь, как зачаро-ванный? Давай, иди!
Судьба разнесла приятелей по разные стороны водоёма, Семён совершенно не видел варианта безнаказанно перебраться на левый, более цивилизованный берег. Осторожно погрузив ботинок от Гуччи в тёмную воду, он сделал шаг.
- Не, ну вы посмотрите на это несчастье… ты что делаешь?
- Что-что… иду ж…
- Я тебе – шо, сказал её до дна раздвигать? Как Моисей? Так с фамилией Юргеленас такие хохмы не проходят… давай, иди!
- Куда? Куда идти… рожа твоя семитская?!
- Та в магазин же, горе ты всего племени… мы ж с прошлого года не виделись, три-дцатое января над лужей!
- Тьфу, дуралей… чукча малороссийская… чо брать-то?
- Матка бозка… ну, посмотрите на него… кефир, блин! «Растишку»! Юргеленасы – они и в хохляндии Юргеленасы…
Через двадцать минут друзья закрыли фирму грозной табличкой «Ревизия» и распо-ложились возле маленького столика, смахнув с него туфли, стельки, инструменты и про-чие несерьёзные вещи, заменив актуальной продукцией.
- Ты, понятно, профессионал… домашней курочкой маэстро не удивишь… - Яшка доставал из пакета закуску, - но моя Райка тоже кое-что может… кое-что… слушай! А возьми её к себе! Ты как, ещё не шеф-повар? Гурама не подсидел?
- Какое там… самому бы уцелеть. Копает под меня стерва одна…
- А-а… ты говорил. Она – что? Антисемитка? - хозяин, наконец, разлил водку. - Да-вай, Рыжий! С Новым счастьем, шоб его побольше…
Они выпили.
- Хрен его знает… если и – да, то не в открытую. Вообще, барышня ещё та... Строга, однако, не в меру, но - положение обязывает! - администратор. Говорят, на моё место брата двоюродного метила. Если б не Гурам…
- Да, с шефом тебе повезло. Ну, бог с ней… как там Людочка?
- Какая Лю… а – да… мамины штучки…
- Ха! Тётя Рита всё невест окучивает! Та с такой родительницы пыль сдувать надо! Никакой мороки – погулял, поспал – не, мамо, не та… у тебя форшмачок лучше получает-ся!
- Сиди уже, отец семейства… Райка, небось, опять круглая?
- А как же? Шо ж, на двух девках тормозить? Пацан нужен… лехаим!
Выпили.
Яшка закурил.
- Да. Жениться тебе, конечно, пора… сложный ты только, Сёмка. Неужто все литов-ские евреи такие? Проще быть надо… вот – слушай:
Я проникаю в сущность бытия,
Как гинеколог. Пятернею в чрево.
И убеждаюсь: бытие — не дева…
Но в этом виноват, увы, не я.
- Сумасшедший ты, друже… сидишь тут, лапти клеишь… тебе писать надо!
- Да брось… вот ты – с детства прозу ваяешь, классную, между прочим… и – что? Печатают? Пара провинциальных журнальчиков, бесплатно… но детишки - кстати, будь они здоровы! - кушать любят фаршированную рыбку и цимес, а бумажки с моими кара-кулями даже жевать не станут…
Неожиданно пошёл снег. Друзья вышли на улицу, посмотреть, как снежинки тонут в луже.
- Так - что? «Опять одын, савсэм одын…»
- Та-а… есть там, одна. Ты, Яшка, не зли… тоже мне – взломщик юбок и хакер бю-стгальтеров… кто тебя с Райкой познакомил, чудо?
- Ну – да. Видишь, одно хорошее дело в жизни ты, всё же, сделал!
- Ладно, пойдём – по последней. Расскажу…
***
- … понимаешь, уже почти год. Мы нашлись на литературном форуме, в инете. Сна-чала сцепились… есть там один графоман – плодовитый, зараза! - потом ещё… и ещё. А потом перестали. Интересная девка… нет, понятно, все эти виртуальные знакомства… что нашло – не знаю, но уже через месяц стали списываться каждый день. Давай, наливай… - Семён сконфужено чесал огненно-рыжий затылок.
- Господи… Шива и Мухаммед… и Кецалькоатль… ты действительно – не из сего мира!
- Да подожди. Дело в том, что я…
- Уймись, несчастье… Виртуальная любовь… а что? Как говорил один подвыпив-ший раввин, безалкогольное пиво – первый шаг к резиновой женщине, но есть серьёзный плюс – она молчит! Молчит! Нет, тут без ста грамм… так это… тоже пишет?
- Да. Поэтесса. Не ты, конечно…
Ощущая недостачу,
Денег или же ума,
Не печалюсь и не плачу
Виновата я сама.
И легчайшей из походок,
Я иду в бюро потерь.
Это так «Бюро находок»
Называется теперь.
- Гм-м-м… да, неплохо. Так в чём дело?!
- Да я, понимаешь, на аватарке… ну, как бы – не я. То есть – я, только отфотошепен-ный, по самое «немогу»… мама ошибётся.
- Вздор. Так все делают… значит, дошло до телепортации в реальный мир? Встреча на грешной земле?
Семён хлопнул рюмку и уставился на друга.
- Дай сигарету.
- О-о-о… закурил?
- Она из Мадрида. Дочь эмиграции. Редактор русскоязычного журнала.
- А-а-а… э-э-э… поздравляю. С ума сойти… когда самолёт?
- Ты, конечно, будешь смеяться, но – через три дня, во вторник. Только не мой… са-ма прилетает. По делам, в Киев.
Помолчали.
- Сёмка, ты ж не вчерашний. Понимаешь… хомо, которые сапиенс, вообще так уст-роены… вот ты - романтик недобитый, лирик конченый. А на людях – петушишься, боец и герой. Мачо. И это в жизни, где личность каждого, как на ладони! А уж в интернете… такая возможность подать себя умницей и красавицей, хоть Золушкой, хоть царицей Сав-ской…
- Да. Или – наоборот. По жизни – волк, а в сетях…
- Вот. Слушай, а как она – на фотке? Может, тоже… бабушка развлекается?
- Не похоже. Джуанита снята с дальнего ракурса, на море. Фигура – блеск! Ноги, во-лосы… да и лицо – понятно, что красивое, только далеко очень, черты размыты.
- Джуанита, значит… Джу. Так что ты нюнишь? Лети, встречай… допьём?
- Нет. На завтра какой-то пуриц весь кабак арендовал, гулять изволят… так что я с утра – как штык. А то эта сучка блондинистая… нет, пойду.
На улице было темно – вечер, часов восемь.
- А самое главное, - сказал Семён, с тоской глядя на уличный фонарь, вокруг которо-го вертелся снегопад, - что, очень может быть, никаких дел у неё здесь нет… ко мне едет.
- И что это меняет?
- То! То и меняет! Не знаю, какого лешего, но я сказал, что – киевлянин. Журналист. И писатель.
Пауза. Сапожник пожал плечами.
- Дебил ты… в первую очередь. Возможно, и писатель. Но в первую очередь…
Снег усилился.
Краснокуцкий беспомощно развёл руками:
Вдыхай, питайся, размножайся,
И не смотри, что там внутри.
Мир одноразовый, китайский…
Из магазина «Всё по три».
***
На следующий день ударил небольшой морозец, а снег перестал идти ещё ночью.
В девять утра Семён забрал машину и благополучно добрался до работы. Банкет на-мечался «супер-пупер», кухня с десяти часов вздрагивала, пыхтела и вибрировала. Суро-вый шеф-повар Гурам, хохол армянского происхождения, возникал одновременно везде, издавая рыки и приказы на трёх известных языках и одном таинственном, забытом ещё в докембрийскую эру.
Колотило не только кухню. В обоих залах суетилась масса народа, начиная от элек-триков, взявшихся, наконец, за сгоревший кондиционер, и до кудесников из шибко спе-циализированной фирмы, занимающейся розыгрышами, приколами и общей атмосферой небывалого праздника.
Над всем этим муравейником царила невысокая блондинка (!!!) в строгом служеб-ном костюме. Очень строгом. Из украшений – небольшая золотая брошь в виде кошки, на лацкане пиджака. Сколько лет? Да бог их, женщин, разберёт…от двадцати до тридцати. Звали её Жанна Аркадьевна, но ничего общего с комическим персонажем из «Моей пре-лестной няни» не было и в помине – собрана, деловита. Сёма постоянно сталкивался с её недовольным взглядом, в котором ясно читалось, что уж её-то человек на его месте, был бы гораздо полезнее делу.

В шесть вечера гуляние стартовало.
В полночь закончилось.
Около часа, выезжая с рабочей автостоянки, он разбил жёлтенькую «Мазду» Жанны Аркадьевны.
Разбил не сильно. Перед самым шлагбаумом машину повело на льду, и его конь уве-ренно вошёл передком, ничего не ожидающей красавице, прямо в импортный зад… дёр-нулся и заглох. На довольной морде «Фольксвагена» остался бланш в виде разбитой фары, а обесчещенная «Мазда» пострадала меньше – помятый бампер и страстные синяки по всему багажнику.
***
- И что теперь будет? – Маргарита Львовна испугано смотрела на сына.
- Ой, мама, я тебя умоляю… всё уже улажено. Деньги, конечно… слушай, ты мой свитер не видела? Серый…
- Не заговаривай маме зубы! Я тебя нормально спрашиваю – что теперь эта Жанка нам устроит… при чём здесь свитер?
- Я завтра в командировку еду… не, ну что меня дёрнуло рассказать?! Там несчастья всего – на четыреста долларов… а сумка большая? Где? Что дядя Толя подарил?
- Я её Фиме дала… какая командировка?! Ты работаешь в приличном заведении, чтоб не мотаться по всей географии… и не кричи на маму! Ей всё рассказывать надо! По-думаешь – сумка…
- Что, у человека не может быть командировки? В Киев… - Сёма замолчал, вспом-нив сборы отца Фёдора. Из уездного города N в Ростов.
- В Киев? Так я передам тёте Шуре варежки, что связала Сонечке, а они ей, таки, не подошли… а надолго? Что ты по ящикам шуруешь! Твой паспорт за синей вазочкой по центру серванта.
Всё это происходило вечером следующего дня.

Семён уже побывал на работе.
Быстро оформив себе три дня отгула, прошёлся по ресторану в поисках Жанны, не нашёл, и оставил конверт с деньгами на ресепшене, у охранника. Заехал на вокзал, забрал заказанный билет.
Снег опять шёл. Природа всё делала неправильно – начало февраля, зима на выдохе, и пожалуйте – снегопад! А сам Новый Год праздновали с голым асфальтом и в тёмных красках… хорошо, без дождя.
Около девяти вечера – разница с Мадридом один час, - он написал на е-mail Джуани-те. Общие фразы, в частности – когда встречать в Борисполе?
Джу ответила минут через десять. Несколько неожиданно – встречать, мол, не надо, у неё масса дел. Лучше вечером, в 18-00, на Крещатике - возле Печерских Ворот. Причём без всяких опознавательных знаков… интересно, мы сразу узнаем друг друга?
Да, милая. Конечно. Это ты славно придумала. Как вообще… как дела, как настрое-ние?
Дела? Нормально, хорошо… а знаешь…
Знаешь, ты действительно меня тонко чувствуешь! Да, последнее время настрое-ние… ну, как бы, не очень. Нет, мелочи всякие, работа с людьми – о, эти творческие нату-ры! Вот, представь: есть у нас в издательстве один писака – что в нём босс нашёл? – не знаю. Нудный, недалёкий. Вчера полдня мне нервы портил… эти баски, они в принципе… а тут ещё и – рыжий! Противный, глаза масленые. Я б давно с ним контракт порвала, но шеф – почему-то! – за него горой. Нашёл дарование…
Так – представляешь? Разобрала я его новый роман по винтикам, три часа объясня-ла… ну, грубо говоря, что «жи-ши» пишется с буквой «и»… Ушёл. А через пять минут этот муфлон – в жизнь не поверишь! – таранит мою «Мазду» прямо на стоянке! Специ-ально!
Ладно. Чепуха всё это… пар выпустила. Так – что? До завтра?
Целую.
Жду.
***
Сеня трижды перечитал текст. Вздохнул. Пошёл на кухню и съел огурчик. Набрал номер шефа.
- Гурам Гургенович… да, я. Вы не в курсе, Жанна Аркадьевна на работе?
- Э, дорогой… за дэнги боишься? Нет, нэту. У неё кто-то из родственников заболел, в Киеве. Улетела.
- Ага, ага… понятно. Я – чего? Тут кое-что изменилось, мне нужен только один от-гул, завтра. И выхожу.
- О! Цэ гарнэ дило…
- Спасибо, Гурам Гургенович… до встречи.

Семён аккуратно удалил свои страницы с двух, наиболее посещаемых сайтов и за-нялся третьим. В это время пришла почта.
« Ладно, так и быть. Один опознавательный знак – у меня на куртке будет золотая брошь… кошечка. Я их люблю!»
Он стёр письмо, подумал, и заблокировал ящик. Создал новый. Потом порвал билет и стал одеваться.
- Сёма, посмотри… я тёте Шуре кое-что собрала… не много? – Рита Львовна пока-зала упаковку, размером с телевизор «Горизонт».
- Не, мама. В самый раз. – Он уже натягивал куртку. – Только я не еду. Отменили командировку.
- Что значит – отменили? Я полдня варежки перевязывала!
- Ну, мамуль – что ж… не с нашим счастьем. Это… схожу к Яшке, он тебе, кстати, привет на днях передавал.
- Барбос твой Яшка. Несчастье и биндюжник. Хоть и поэт. Как там, у него:

Былого пепел теребя,
Ни слова правды я не скрою…
Мне было плохо без тебя.
Но всё же лучше, чем с тобою…
- Ладно. Сейчас пирожки передам… зря, что ль, пекла! И осенние сапоги… скажи, пусть профилактику сделает!
***
Примечание: автор всех стихов – Дмитрий Тарнапольский.