Глава первая
Воскресный день в Берлине выдался на редкость пасмурным. Свинцово-серые облака повисли над городом, словно готовые осесть на крышах домов, расстелиться по тротуарам, по мостовой. Дул резкий, пронизывающий ветер. Однако погода не помешала третьему рейху, опьяненному новой победой вермахта, пышно праздновать ликвидацию польского государства. Центр столицы напоминал густую рощу плакучих ив от бесконечных рядов свисавших с балконов и крыш кроваво-багровых полотнищ со скрюченной в мутно-белом кругу свастикой. Фонарные столбы были увенчаны пучками флагов. Рекламные тумбы, витрины магазинов, цоколи зданий и заборы на окраинах города пестрели большими плакатами, на которых рейхсканцлер Адольф Гитлер застыл с широко открытым ртом… Под этим изображением стояла выведенная жирным готическим шрифтом подпись:
«Они захотели войну? Они ее получат!»
По улицам сновали празднично одетые берлинцы. Мощные радиоусилители разносили захлебывающийся гортанный голос имперского министра пропаганды доктора Геббельса.
Заглушая его истерические вопли, со стороны Шарлоттенбургского шоссе все чаще и сильнее доносились звуки медных труб и барабанного боя…
Недавно объявленная Англией и Францией война Германии явилась поводом для новых парадов войск, крикливых слетов коричневорубашечников. Австрия была аннексирована, Чехословакия оккупирована, Польша разгромлена… Национал-социализм был в расцвете!
Черной автомашине, подкатившей на бешеной скорости к проезду через Ландверский канал, преградила путь маршировавшая под барабанную дробь колонна парней с коротко подстриженными волосами и свисающими, как у фюрера, прядями. Несмотря на осенний холод и пронизывающий ветер, юнцы были в шортах выше колен и рубахах с засученными по локоть рукавами.
Шарфюрер СС — водитель громоздкого «адлера», оснащенного множеством поблескивающих никелем фар и мощным опознавательным прожектором сбоку передней дверцы, — терпеливо ждал, пока пройдет колонна. Как это полагалось при наличии в машине высокопоставленных пассажиров, он не выключал мотор. Изменить маршрут, двинуться в объезд он тоже не имел права…
Едва барабанщики прошли вперед, до сидевших в автомобиле Хории Симы, руководителя легионерского движения в Румынии, и сопровождавшего его штандартенфюрера СС Пуци Штольца донеслась знакомая обоим песня:
И если весь мир в развалинах будет лежать,
К черту! Нам на это наплевать…
Мы все равно будем дальше маршировать,
Потому что сегодня нам принадлежит Германия,
А завтра — весь мир!
Завтра — весь мир!..
Хория Сима подался всем корпусом вперед, прильнул к стеклу, подчеркнуто восхищенным взглядом провожая каждую шеренгу горланивших юнцов, надменно косившихся на прохожих зевак. Высшим идеалом этих молодцов была война. О ней они мечтали как о верном пути к почестям, наградам, известности, карьере.
Штандартенфюрер СС Штольц уловил восторженное состояние почетного гостя. На ломаном румынском языке эсэсовец пояснил:
— Это ест хитлерюгенд!
— Я… догадался, герр штандартенфюрер! — заискивающе поспешил ответить Сима. — У нас тоже есть молодежь, готовая идти в ногу с этими восхитительными юношами!
Высокий, худой, с вытянутым желчным лицом, напоминавшим традиционный облик Мефистофеля, штандартенфюрер СС Штольц неприязненно поморщился, но тут же, в знак одобрения, слегка кивнул. Его задело, что зарубежный гость столь смело позволил себе сравнить каких-то молокососов с отборными молодцами «высшей расы», которым самим провидением предопределено править миром.
Пуци Штольц не ответил. Так он поступал всегда в подобных ситуациях, стремясь показать собеседнику несравненность всего немецкого, арийского… Но, вспомнив, что недавно назначен «советником по особым делам Балканских стран», а щупловатого соседа с опущенными полями темнозеленой шляпы должны принять высшие чины абвера, а рейхсфюрер СС Гиммлер якобы даже намерен устроить ему аудиенцию у самого фюрера, эсэсовец торопливо посмотрел на часы и состроил недовольную мину. Этим он хотел показать гостю, что раздражение его вызвано исключительно непредвиденной задержкой.
Шествие юнцов продолжалось, одна за другой следовали колонны со штандартами впереди. Они направлялись в Спорт-палас на слет представителей семи миллионов членов «Гитлерюгенд», чтобы в очередной раз выслушать внушения о величии фатерланда из уст имперского руководителя национал-социалистской молодежи Бальдура фон Шираха.
— Досадная остановка… — наконец-то процедил сквозь зубы штандартенфюрер СС.
Хорию Симу это не огорчало. Наоборот, он с удовольствием смотрел на шествие, на чеканный шаг и стройные шеренги юнцов и предавался давней мечте о том дне, когда и его зеленорубашечники будут вот так же маршировать по улицам румынских городов, а он, «верховный главнокомандующий легионерским движением», будет принимать парад… «Когда, когда же, бог мой, настанет этот час?!» — думал Сима, отчетливо представляя себя с вытянутой вперед рукой на огромной трибуне крупнейшего бухарестского стадиона.
Хвост последней колонны уже миновал перекресток, и шофер, быстро набирая скорость, направил черный лимузин вдоль Ландверского канала, по прилегающим к нему улицам с уютно разместившимися иностранными миссиями и посольствами, потом свернул на Тирпицуферштрассе и почти тотчас же за поворотом резко затормозил перед темносерым, исполосованным в целях маскировки зелеными и коричневыми красками четырехэтажным зданием.
В сопровождении штандартенфюрера СС Штольца маленький и щупленький Хория Сима предстал перед недурно сохранившимся для своих пятидесяти двух лет адмиралом Канарисом. Невысокий, не очень плотный, со слегка выступающим животом, он даже в черном адмиральском мундире с широким аксельбантом, свисавшим с плетеных серебристых погон на покатых плечах, выглядел подчеркнуто простым, почти домашним. Такое же впечатление производило и его продолговатое смуглое, отнюдь не чистокровно арийское лицо с прямым мясистым носом, большими умными глазами и нависшими над ними пушистыми, седеющими бровями. Все в этом лице казалось мягким, приветливым: и открытый взгляд, и без напряжения сомкнутые губы, и округлый подбородок, и высокий лоб, и чуть мешковато свисающие щеки.
Еще издали — окинув оценивающим взглядом гостя из Румынии, адмирал медленно приподнял руку, доброжелательно улыбнулся и едва слышно, как человек, далекий от всяких формальностей, приветствовал вошедшего. Мельком взглянув на эсэсовца Штольца, начальник абвера сдержанно ответил и на его звонкое «хайль Гитлер!», затем, указывая на лиц, находившихся в кабинете, коротко, называя только воинские звания, представил каждого зарубежному гостю. Делал он это неторопливо, даже флегматично, но не упускал случая снова и снова взглянуть на Хорию Симу.
Впрочем, он и сам, знакомясь, не назвал ни своей фамилии, ни звания, ни тем паче должности, которую занимал здесь уже много лет. Спокойным жестом руки адмирал Вильгельм Канарис пригласил легионерского вожака сесть и сам степенно опустился в большое кожаное кресло напротив гостя, по другую сторону продолговатого округлого стола, на котором красовалась замысловатая пепельница: скульптурная группа из пяти лягушек, приготовившихся выпрыгнуть из круглого бассейна. Вряд ли мастера саксонского фарфора, создавая эту изящную вещь, подозревали, насколько изобретательно используют ее специалисты ведомства смуглолицего адмирала… В открытых лягушечьих пастях они установили миниатюрные, но весьма чувствительные микрофоны, скрытно, через доску стола и его ножки, подсоединенные к мощному аппарату звукозаписи…
Несколько в стороне от стола расположились заместители Канариса: начальник отдела кадров абвера и большой друг адмирала полковник Ганс Остер; рядом с ним всегда невозмутимый полковник Эрвин Лахузен, ведавший вторым отделом и слывший одним из крупнейших специалистов в рейхе по организации саботажа и диверсий за рубежом. Его люди непосредственно осуществляли руководство разведывательной агентурой за границей через различные филиалы отдела, координировавшего всю шпионско-диверсионную деятельность против Советской России и еще совсем недавно — против панской Польши. В той мере, в какой это касалось Бессарабии и Буковины, отдел этот занимался и Румынией.
К главе абвера подсел приглашенный специально для данного случая личный переводчик Гитлера — широкоплечий детина Пауль Шмидт.
На душе у Канариса было тревожно и пасмурно. И, конечно, не погода была в этом повинна. Были к тому иные причины. Однако внешне это его душевное состояние ни в чем не проявлялось. Он начал беседу с гостем с расспросов о положении в Румынии, о настроениях легионеров и перспективах движения в целом, уточнял, какие оппозиционные правительству партии разделяют программу легионеров и политику фюрера, что представляют собою отдельные лица, занимающие ответственные посты в правительственных учреждениях и в армии. Интересовали Канариса взаимоотношения короля Кароля Второго с окружающими его людьми, и с особой тщательностью он старался выяснить, насколько серьезно наследник престола молодой Михай поддерживает легионерское движение.
Коснулся адмирал и некоторых деталей деятельности военного министерства и сигуранцы[1].
Начальник абвера был не в восторге от характера и содержания ответов и рассуждений представителя легионеров. Ему, как и присутствовавшим на аудиенции, было очевидно, что Хория Сима склонен к многословию и аффектации, по не способен глубоко анализировать и обобщать. Тем не менее, кратко охарактеризовав политическую обстановку в Европе, в частности на Балканах, Канарис перешел к изложению сути вопроса, для решения которого Хория Сима и был приглашен в абвер.
— Вы знаете, — говорил Канарис, — что план фюрера предусматривал завершить победоносную кампанию в Польше преследованием польских войск, часть которых отступила на территорию Румынии. Мы весьма признательны определенным лицам в вашей стране, способствовавшим открытию границы в северной Буковине для вступления поляков на земли вашего государства. И прежде всего это относится к легионерам — нашим верным друзьям, которые вовремя и соответствующим образом реагировали на этот акт, создав вполне благоприятный «повод к войне»… Повод для вступления вермахта в Румынию был более чем достаточен… Но, как известно, русские двинули свои армии навстречу нам и помешали овладеть восточными районами Польши, лишив нас тем самым возможности до конца осуществить план фюрера. Этот факт, как и ряд других обстоятельств, совершенно определенно свидетельствует, что деятели Кремля все настойчивее стремятся восстановить Россию в границах прежней империи!.. Нас это обязывает принять соответствующие меры.
Канарис замолчал, предоставив Паулю Шмидту перевести сказанное на румынский язык. При этом он привычно опустил голову, касаясь круглым подбородком галстука и исподлобья устремив пристальный взгляд на Хорию Симу.
— В конечном итоге все эти меры, — продолжал Канарис, медленно поднимая голову, — направлены на энергичную и всестороннюю подготовку к неминуемому, как говорит фюрер, столкновению великой Германской империи с красной Россией.
Хория Сима порывисто встал и, вытянувшись в струнку, неожиданно громко, крикливо отчеканил:
— Через двадцать четыре часа после столкновения Германии с Россией наши легионеры объявят крестовый поход против большевиков!
Повторяя эту фразу по-немецки, Шмидт добросовестно имитировал и пафос гостя.
Канарис обменялся украдкой лукавым взглядом со своим заместителем полковником Остером и, жестом приглашая румына сесть и спокойно слушать, продолжил:
— Небесполезно знать вам, господин Сима, что, возможно, в ближайшее время Москва предъявит требование о возвращении России территории Бессарабии, занятой войсками вашей страны в восемнадцатом году… Именно поэтому возникла необходимость заблаговременно создать в Бессарабии надежную и широко разветвленную сеть наших людей, которая впоследствии сыграет роль своего рода «троянского коня»…
Слушая переводчика, Сима нетерпеливо ерзал в кресле, лихо вскидывая то правую ногу на левую, то наоборот. Всем своим видом он старался показать, что глубоко взволнован сообщением адмирала. В то же время Сима с гордостью думал, что немцам не обойтись без помощи зеленорубашечников и, естественно, их вождя, которому, как он мечтал и верил, непременно суждено сыграть выдающуюся роль в истории…
Начальник абвера и в самом деле возлагал немалые надежды на легионерское движение.
— Очень важно, — подчеркнул он, говоря о вербовке агентов главным образом среди коренных бессарабцев, — чтобы вы, господин Сима, и ваши коллеги из «тайного совета» безотлагательно приступили к тщательному подбору надежных людей и уделили максимум внимания их подготовке. Следует помнить, что эти люди уже в ближайшее время будут призваны сыграть значительную роль в осуществлении наших общих планов борьбы с русским большевизмом.
Замолчав, Канарис холодно взглянул на висевший напротив портрет в овальной раме из дутой бронзы. Так бывало всегда, когда адмирал пребывал в дурном настроении. Портрет руководителя германской военной разведки времен минувшей мировой войны полковника Вальтера Николаи появился на стене кабинета вскоре после того, как Канарис принял бразды правления абвером. Разглядывая портрет, адмирал в который раз подумал, что вряд ли кто-либо лучше, чем в свое время Николаи, понимал, до чего неблагодарна работа в разведке, и все же он, как и покойный полковник, не мыслит без нее и дня своей жизни.
Раздумья эти пришли к Канарису в связи с новым замыслом, который он решил осуществить… То была игра ва-банк. От исхода ее зависело многое…
Разговор продолжил полковник Остер.
— Естественно, — сказал он, — что в Бессарабию, как только она станет пограничной зоной Советов с Румынией, будут переброшены отборные части Красной Армии. Таким образом, заблаговременно насажденной агентуре представится широкая возможность на месте развернуть свою деятельность. Однако главная цель Управления — это проникновение в глубь России! Такая возможность представится вслед за тем, как большевики откроют нынешнюю границу, проходящую по реке Днестр… И тогда наши люди должны будут перекочевать в заранее намеченные районы обширной территории Советов.
Остер обратил внимание Хории Симы на то, что осуществить эту переброску агентов нужно будет в кратчайшие сроки.
— Не исключено, — заявил он, — что пребывание красных войск на территории Бессарабии может оказаться относительно кратковременным… Это вытекает из концепции неизбежности столкновения Германии с Россией… В связи с этим фюрер и генеральный штаб вермахта пришли к твердому убеждению, что при подобном стечении обстоятельств. Румыния не сможет остаться в стороне… Ее участие в военных действиях против большевизма — историческая необходимость!
— Прошу извинить, — прервал Канарис, — но я хочу заметить, что вступление частей Красной Армии в Восточную Польшу явилось для нас некоторой неожиданностью… Я вынужден это констатировать потому, что если бы мы в свое время предвидели этот ход русских, то уже теперь в коммунистическом тылу была бы для нас более благоприятная обстановка… Надеюсь, господин Сима понимает, о чем я говорю?
Начальник абвера смолк. И только после того, как Шмидт перевел румыну и тот одобрительно кивнул, адмирал продолжил:
— Поэтому я вновь подчеркиваю, что Бессарабия — это, пожалуй, последняя благоприятная возможность для создания на территории Советов широко разветвленной и надежной агентурной сети. И ни при каких обстоятельствах эту возможность нельзя упускать! Нельзя еще и потому, что засылка в эту страну наших людей, как известно, сопряжена с чрезвычайными трудностями… Ни для кого не секрет, что ни в одной стране мира не существует столь неблагоприятных условий для легализации иностранных агентов, какие созданы партийным и административным аппаратом большевиков, не говоря уже об органах энкаведе, перед которыми местное население испытывает чувство невероятного страха…
Канарис спокойно и внятно произносил каждое слово, делал частые паузы, чтобы дать возможность Шмидту точнее перевести сказанное.
Вожак легионеров выслушивал фразу за фразой и в знак полного согласия, как фарфоровый китайский болванчик, то и дело размеренно кивал.
Начальник абвера и его коллеги все еще надеялись, что гость внесет какие-либо конструктивные предложения, вытекающие из специфики его страны, местных условий, но услышали лишь напыщенные заверения в готовности зеленорубашечников сражаться бок о бок с армией фюрера.
— Для румынских легионеров воля фюрера — святая святых! — вновь с пафосом заявил Хория Сима. — В этом я честью заверяю вас, господа!
Адмирал нахмурил брови: было очевидно, что приезжий — очередной экзальтированный фанатик, а подобные субъекты чаще всего не оправдывают надежд. Начальнику абвера ничего не оставалось, как попытаться наводящими вопросами заставить Симу от выспренних фраз перейти к деловому разговору. В этот момент распахнулась дверь и появилась приземистая фигура полковника Бухса — начальника отдела охраны гестапо при абвере. Из-за его спины мелькнула голова секретарши Канариса с выражением растерянности на лице, хотя повадки ворвавшегося гестаповца не были для нее новостью. Выкинув на ходу вперед руку, Бухс прорычал «хайль Гитлер», не обращая внимания на остальных, торопливо подошел к адмиралу и шепнул ему что-то на ухо. На лице главы абвера, настороженном и суровом, появилась неестественная радостная улыбка.
— Господин полковник, — обратился Канарис к Лахузену, — вы ближе всех к приемнику, включите, пожалуйста…
— Сейчас будет транслироваться выступление фюрера! — зычным голосом изрек Бухс. — Он в Спорт-паласе…
Пока аппарат нагревался, Канарис, почтительным жестом руки указав на Хорию Симу, представил его человеку с багровой шеей, широким подбородком и выпирающими челюстями, затем представил и того гостю:
— Это также наш полковник…
Бухс бросил высокомерный взгляд на поднявшегося с кресла Хорию Симу и звонко щелкнул каблуками. В то же мгновение он отвернулся, не удостоив румына рукопожатием, торопливо зашагал к радиоприемнику и грузно уселся около него — спиной к озадаченному вождю легионеров.
Подобной бестактности присутствующие не ожидали даже от Бухса, о грубости которого среди абверовцев ходили легенды. Злыми, серыми, как сухая полынь, глазами он вперился в панель приемника, где медленно загорался зеленый огонек. И когда сквозь треск радиопомех стал прорываться голос, Бухс восторженно вскрикнул:
— Фюрер!
— …Мы обязаны воспитывать нового человека в духе идеалов нашей партии, нашего мировоззрения, — доносился надрывный голос Гитлера. — И мы не потерпим никаких компромиссов!..
— Хайль Гитлер! — патетически взвизгнул вдруг Хория Сима, вскочив с кресла и выкинув молниеносным движением руку.
Все встали. Последним медленно поднялся Канарис. По его лицу пробежала тень недовольства.
Приемник извергал:
— …Молодые люди будущего должны быть мужественными и стойкими, ловкими, как пантеры, жестокими, как тигры, неутомимыми, как гончие собаки, и твердыми, как крупповская сталь!
Искоса взглянув на Лахузена, Канарис уловил, что и тот недоволен комедией, разыгранной румыном. Оба деятеля абвера отлично изучили друг друга. Всего два года назад Эрвин Лахузен возглавлял военную разведку Австрии. Однако связи его с Канарисом возникли и укрепились еще до присоединения этой страны к рейху, когда между Германией и Австрией было заключено секретное соглашение об обмене информацией, касающейся Центральной Европы и стран Балканского полуострова.
Контакты начальников двух разведок уже тогда выходили далеко за пределы этого соглашения. Когда австрийское правительство сочло нужным поделиться некоторыми секретными сведениями, касающимися Германии, с прибывшим в Вену по указанию Муссолини главой военной разведки Италии господином Роатта, Канарису тотчас же стало об этом известно. Больше того: Эрвин Лахузен устроил большой банкет в честь посланца дуче, подчеркнув тем самым желание правительства Австрии заручиться поддержкой Италии на случай конфликта с гитлеровской Германией, но именно на этом банкете он вручил Роатта сфабрикованную ведомством Канариса информацию, преувеличивавшую мощь вермахта.
Когда же вскоре сам Бенито Муссолини приехал в Мюнхен, Гитлер, желая убедить его в достоверности информации австрийской военной разведки, стянул сюда лучшие воинские части со всего рейха и устроил грандиозный парад вермахта. Дезинформация Лахузена — Канариса и наглядный показ военной мощи Германии произвели сильное впечатление на итальянского дуче. Вождь чернорубашечников пошел на попятную и в конечном итоге не стал, как еще совсем недавно, препятствовать намерению Гитлера аннексировать Австрию.
Рейхсканцлер знал, кому обязан таким исходом дела, но не подозревал, что на протяжений всей службы в третьем рейхе Вильгельм Канарис осуществлял исподволь, методично и тонко линию, прямо противоположную его устремлениям, когда это касалось некоторых кардинальных вопросов… И поэтому время от времени адмирал был вынужден делом оправдывать и укреплять оказанное ему Адольфом Гитлером доверие.
Долго еще неслись из приемника гортанные звуки. Гитлер паясничал:
— Дети мои! Я твердо верю, что вы всегда будете стоять вместе со мной и передо мной… И мы вновь пойдем в сражения и, как в былые времена, будем побеждать под знаком нашей свастики!..
Затрубили фанфары, заглушаемые нараставшим рокотом барабанов.
Трижды последовала команда «зиг!», каждый раз сопровождаемая протяжным ревом «ха-а-йль!», и наконец установилась шумная пауза.
Когда было объявлено, что слово предоставляется Бальдуру фон Шираху, Канарис попросил выключить приемник. Он первым опустился в кресло и тотчас же предоставил слово полковнику Лахузену.
Излагая точку зрения «заграничного отдела», руководство которым ему было доверено самим фюрером (разумеется, не без содействия адмирала Канариса), полковник недвусмысленно потребовал от Хории Симы усиления кампании против румынской компартии, «разоблачения агентов Коминтерна». При этом он цинично заявил, что, «если таковых в природе не существует, то сторонники национал-социализма обязаны без малейших колебаний находить их…».
Лицо Хории Симы оживилось. То, о чем говорилось здесь, было ему особенно по душе. Коньком его деятельности, как и его сподвижников из «зеленого дома»[2] были провокации против коммунистов. Обрадованный возможностью блеснуть своими деловыми качествами, Сима тоном знатока стал перечислять некоторые виды «разоблачений», применяемых легионерами.
— Антикоммунизм, — заключил он свою речь, походившую на отчет, — главное в нашей деятельности! Во имя священной цели — спасения страны от франкмасонства — мы применяем различные методы, вплоть до физической расправы, не останавливаемся и перед жертвами наших людей…
Едва Шмидт перевел последнюю фразу, как заговорил полковник Бухс:
— Пусть вас ничто не беспокоит, когда вы делаете что-то полезное для германского рейха! И действовать надо всегда решительно и жестоко… Так приказывает нам фюрер! И знайте, что сильнейший всегда прав… После нашей победы судить будем только мы! Да, только мы, национал-социалисты, и никто другой!
В слегка прищуренных глазах адмирала промелькнуло едва уловимое презрение. Он не переваривал Бухса за необузданный фанатизм и тупость, но внешне поддерживал с ним почти дружеские отношения. Бухс был ставленник главы службы безопасности рейха обергруппенфюрера СС Рейнгардта Гейдриха, который относился к Канарису с почтением и одновременно с определенным недоверием.
Канарис это чувствовал, но не подавал виду. Он был доволен тем, что Гейдрих, желая иметь в абвере преданного ему человека, остановил свой выбор на мало смыслящем в делах разведки и вообще не очень блещущем проницательностью полковнике Бухсе. Этого-то «дикаря» Канарис всегда мог обвести вокруг пальца, что и делал многократно, сохраняя с гестаповцем весьма лояльные отношения…
Начальнику германского абвера приходилось в большом и в малом вести сложную и хитрую игру. В свою очередь и Гейдрих не без умысла направил в абвер Бухса, о способностях которого был осведомлен.
Однако промелькнувшее невольно в глазах Канариса презрение к гестаповцу Бухсу было следствием крайнего нервного напряжения. Два дня назад ему стало известно, что Гитлер замышляет вернуться к плану «Зеелеве», то есть осуществить вторжение на Британские острова. Эта затея шла вразрез с далеко идущими планами начальника абвера. И теперь его мозг интенсивно работал в поисках выхода из создавшегося положения.
Шмидт перевел реплику Бухса, и Канарис, пожалев о допущенной вольности, заставил себя отвлечься от мыслей о плане «Зеелеве» и терпеливо выслушать перевод многословного ответа румына на глупую реплику гестаповца.
— Недавно я имел честь изложить в письменном докладе рейхсфюреру СС Гиммлеру результаты проведенной легионерами блестящей операции на нашей границе с Советами, — с чувством откровенного удовлетворения торопливо рассказывал Сима. — Она, кстати, состоялась на реке Днестр, и принимали в ней участие бессарабские агенты нашего движения… Мы организовали, как, очевидно, уже известно присутствующим, крупный инцидент, получивший широкую огласку за пределами страны. Помимо возникшей в результате этой операции антисоветской волны, были скомпрометированы и местные коммунисты, которые вновь начали было завоевывать симпатии среди румынской интеллигенции. Одновременно нам удалось приобщить к этому делу известного инспектора генеральной дирекции сигуранцы. Ликвидация его дочери была инсценирована нами как дело рук коммунистов.
Канарис слегка барабанил по подлокотнику кресла и, снисходительно рассматривая легионерского деятеля, думал: «Прическа — со свисающей прядью, взгляд — быстрый, черты упрямства и непоседливости… Усики бы ему — и, пожалуй, стопроцентное подражание нашему евнуху…» — так начальник германского абвера втайне называл своего фюрера.
Перевод Шмидта Канарис выслушал с интересом. Из всего сказанного румыном он заключил, что среди сторонников сидящего здесь выскочки есть люди дела и орава оболтусов, готовых идти на самые рискованные операции. «Штольцу, разумеется, придется крепко поработать и в первую очередь прибрать их к рукам, обеспечить жесткий контроль над всей деятельностью легионеров… — подумал адмирал. — В противном случае от них можно ждать и нежелательных сюрпризов…»
Взгляд Вильгельма Канариса упал на штандартенфюрера СС. Его сухое, как у мумии, лицо было неподвижно. И только злые серо-голубые глаза порой настороженно скользили украдкой по лицам собеседников.
Сима излагал свои прожекты. Были среди них и дельные, однако первое впечатление, сложившееся о нем у Канариса, оставалось неизменным, и он твердо решил не делать ставку на Хорию Симу, к чему склонялся рейхсфюрер СС Гиммлер.
При этой мысли Канарис посмотрел на пепельницу с фарфоровыми лягушками, хотел что-то сказать, имея в виду, что запись его выступления «на всякий случай» останется в архивах абвера, но мысль убежала, перекинулась на Гиммлера, потом задержалась на далекой и незнакомой Бессарабии, вновь вернулась к Гиммлеру и, наконец, перекочевала к уже привычным раздумьям о намерении Гитлера осуществить вторжение в Англию…
Хория Сима продолжал говорить, а в соседней комнате безостановочно вращались катушки аппарата звукозаписи, фиксируя сообщения вожака легионеров и его заверения в преданности национал-социализму, германскому рейху, фюреру. Он гордо перечислял акции, осуществленные агентами легионерского движения против коммунистического подполья и объявленных монархом вне закона некоторых других партий, не в полной мере разделяющих политику и действия зеленорубашечников; называл Сима и своих единомышленников, занимающих ответственные посты в правительственных учреждениях, в армии и полиции, в жандармерии и сигуранце…
Теперь Хорию Симу слушали не перебивая. Речь шла о людях, которым третий рейх был не в малой степени обязан своими достижениями в Румынии, ближайшими перспективами. Одни из них отличались изощренной хитростью, другие безграничным тщеславием, третьи звериной жестокостью. И лишь немногие одарены были проницательностью, умом. Но все без исключения принадлежали к убежденным авантюристам. Такими они, казалось, были от природы, от рождения. Абверу они были крайне нужны. Тем более теперь, когда «троянский конь» должен был вступить в решающую фазу своей деятельности.
Совещание в кабинете начальника абвера продолжалось.
За стенами этого мрачного здания тем временем текла жизнь, обычная для столицы страны фанфар и тюрем, знамен и виселиц, штандартов и погромов, слетов коричневорубашечников и парадов войск, шантажа и речей дорвавшихся до власти авантюристов и маньяков…
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.