КОСТЕНКО ГЕННАДИЙ (ЮРИЙ ОШ)
г. Сумы
 ШУРА-ДУРА
 Рассказ

Несколько лет тому назад наша давняя соседка развелась с мужем, продала свою однокомнатную квартиру, купила в соседнем микрорайоне новую и переехала туда с дочкой. Вскоре в её прежней квартире поселилась одинокая женщина пенсионного возраста. Естественно, мы с женой хотели было познакомится с нашей новой соседкой. Но… не тут-то было. Мы её просто-напросто не видели, поскольку она не выходила из своей квартиры. За её дверью не было слышно ни малейшего шороха. Ни днём, ни ночью. Раз в месяц к ней стучалась почтальонша, приносила пенсию. Буквально вслед за ней к соседке приходила какая-то довольно моложавая женщина. Словом, кроме почтальонши и этой женщины, к нашей соседке никто никогда не приходил. Так продолжалось из года в год. Соседка меня заинтриговала. Что за инкогнито? Почему не выходит из квартиры? Больна что ли, думалось мне. Но раза два-три, когда она открывала дверь почтальонше, я всё же увидел её и успел, хоть и бегло, рассмотреть. Тёмноволосая, с удлинённым лицом, ещё сохранившим следы былой красоты. Глаза строгие, но несколько рассеянные. На моё приветствие женщина цедила сквозь зубы «Здрасте!» и быстро закрывала дверь. На психически больную она не походила. Однажды в конце зимы я увидел с балкона руки своей соседки. Она высыпала из тарелки пшённую кашу голубям, ворковавшим внизу под балконами. Выглянул в окно балконной рамы, хотел поздороваться с хозяйкой этих рук, но они тут же исчезли. Что за хреновина с морковиной, не раз думал я, поглядывая на двери соседки, за которыми поселился словно живой таинственный дух. И я решил развеять эту таинственность.
Как раз подоспел праздник – 8 Марта. Мне пришло в голову воспользоваться этим Женским днём. Купил розу – жене и ромашки – соседке. Да, да, соседке, поскольку именно таким способом задумал познакомиться с ней. Жена посмеивалась и говорила, чтобы я был поосторожнее – мало ли чего можно ожидать от загадочной особы. Но меня разбирало любопытство, которое всегда сильнее чувства осторожности. И я… постучался к соседке.
Дверь она открыла не сразу. Видимо, разглядывала меня в глазок, раздумывая, открывать или нет. Но, очевидно, букет цветов в моей руке решил её колебания в мою пользу, и дверь отворилась.
– Ну, и что это будет? – сказала она, стоя в дверях. Я поздравил её с праздником, пожелал здоровья и всего самого наилучшего. Она молча взяла букет.
– Хотелось бы познакомиться с вами. Живём рядом и до сих пор незнакомы, – добавил я. Не знаю, как она решилась, но услышал:
– Ладно уж. Заходите. Сразу видно, от вас так просто не отделаться.
– Да нет, что вы, – оправдывался я, – извините, что побеспокоил.
– Ну, чего уж там. Не видела я, что ли, как вы глаза на меня пялите. Присаживайтесь, вон там, за столиком. У меня, правда, ералаш. Не хочу наводить порядок. Из принципа. Какой порядок, когда в жизни бардак!
Уселся, осмотрелся. В комнате, действительно, был беспорядок, удивительный для женской обители. Соседка поставила предо мной на столик вазу с моими ромашками. Сижу возле букета, глазею то на квартирный кавардак, то на соседку и не знаю, как разговор завязать. Но моя визави пришла мне на помощь.
– Давайте не будем голову морочить. Сразу расскажу о себе, чтоб насытить ваше любопытство. Постараюсь покороче… Зовут меня Александра. Отчество вам не обязательно знать, поскольку не анкету заполняем. Тем более, что мы с вами примерно одних лет. Кстати, а вас как величать… да и супругу вашу?
Назвал себя и жену. Она продолжала:
– Родилась и провела более тридцати лет своей жизни на Луганщине, в рабочем посёлке. Матушка рано умерла, сразу после войны. Остались мы вдвоём с отцом. Жили в нашем домике возле трамвайной остановки, где вечно люди толпились. А люди – это такие создания, которых, как и вас сейчас, любопытство всякий раз одолевает, так и норовят они заглянуть в чужое оконце. Потому заглядывали они и в наши окна. Особенно когда училась я уже в старших классах. И пошла молва, что мы с отцом живём, дескать, как муж с женой. С той поры не было нам покоя. День и ночь люди, особливо пацанва всякая, глаза таращат в наше жилище. А слухи ходили порой такие сумасбродные, что мы с отцом просто диву давались. Скажем, будто бы кто-то видел, как отец помогал мне лифчик застёгивать и при этом целовал мои плечи.
– Наверное, и до школы доходили эти сплетни? – спросил я.
– А как же! Ещё как доходили. Словом, житья не было ни дома, ни в школе, ни на улице. А была я очень красивая. Волосы тёмные, пышные, глаза голубые и румянец во всю щеку. Этот румянец всех ребят, да и мужиков тоже, с ума сводил. Девчонки всё спрашивали, что я делаю, чтоб румянец такой был. А что я делала? Ничего. Ели с отцом картошку да селёдку. А красота и всё прочее у меня от матери были. Она у нас была тоже красивая. Жаль, хвороба её съела. Вот и меня прозвали в посёлке Шура-красавица. Живёт, мол, наша Шура-красавица со своим отцом – и всё.
– Уехать из посёлка не думали?
– Да думали. Отец подыскивал место, куда бы нам драпануть. И уехали бы, если б… случай не выпал. Еду как-то в трамвае в городок, что неподалёку от нашего посёлка, и привязался ко мне кавказец. То ли грузин, то ли чеченец. Он то одно говорил, то другое. Да не в этом дело. Главное, был он молод и красив. Высокий, стройный, а глазищами как поведёт – мурашки по телу. Короче говоря, втрескалась я по уши. И он, показалось мне, тоже. Стали мы встречаться. Отец заметил, дал взбучку, но поздно было. Кавказец мой приехал со своим отцом в соседний городок мандаринами торговать. Распродались и собирались домой. Мой полюбовник (а мы с ним уже не только целовались) стал меня уговаривать, чтоб я с ними ехала. И я, паскуда, согласилась. Представляете, бросила отца и сбежала с хахалем! Как в пушкинской «Метели». Но ведь там – дворянин, благородный мужчина, а тут – чёрт-те кто… Отправились мы поездом. Торговцы мандаринами кутят всю дорогу да на меня посматривают, хихикают. И мой тоже с ними. Почуяло моё сердце, что в беду я попала. Стала говорить об этом со своим. Стояли мы с ним в тамбуре. А он спьяну как заорёт вдруг: «Знать, не любишь меня?» Начали ссориться. Он взял да и сбросил меня с поезда. Ужас! Очнулась, вижу, вокруг – деревья, кусты, камни. Снова потеряла сознание. Пришла в себя в какой-то райбольнице. Меня, оказалось, нашли охотники и принесли сюда. У меня был повреждён таз. Провалялась там месяца три. Потом за мной приехал мой отец. Возвратились мы с ним домой. Я вроде выздоровела, но всё это не прошло для меня даром. С психикой стало нелады. Видать, «крыша поехала». С полгода пробыла в местной психлечебнице. Затем… несколько лет в дурдоме. Насмотрелась там… кошмар! Но… в конце концов, подлечили. Вышла из дурдома. Теперь меня в посёлке звали не Шура-красавица, а Шура-дура. Иду было посёлком, а ребятня бегут за мной и кричат: «Шура-дура, покажи!» Иной раз психану, рывком р-раз юбку вверх со злости: «Нате вам!» – закричу вся в слезах. Они глаза вытаращат и убегут… Отец тяжело переживал всё это, болел и через десять лет богу душу отдал. Осталась я одна на всём белом свете.
– И родственников никаких не было? Да вообще люди, соседи, скажем, ничем не могли помочь?
– Люди? Я о них уже говорила. Можно ещё добавить. Помните, как шевченковскую Катерину отец с матерью из дому выгнали? Люди… Да они чуть ли не плевали мне в лицо! А после того, как проведали, что я ещё и стихи стала пописывать – нашло на меня эдакое чудо! – так кроме как Шурой-дурой и не называли… Родственники? В нашем посёлке их не было. Отыскалась отцова племянница, моя двоюродная сестра, значит, в этом вот городе, где мы с вами сейчас разговор ведём. Она была на похоронах отца. Через год снова приехала. Продали мы наш дом и приехали к ней. Долго я жила у неё, почти до самой пенсии, пока у сестры свои дети повырастали, в квартире стало не повернуться. Я всё берегла деньги от продажи нашего дома. Купили мы эту квартирку, где я и живу, как крот в норе.
– И за всё это время нигде не работали? В коллективе как-то легче было бы.
– В коллективе? На путёвую работу меня не брали. Как узнают, что в психушке была, – от ворот поворот либо швабру в руки предлагают. Так и проработала, считай, всю жизнь поломойкой.
– А из квартиры почему не выходите? Хоть свежим воздухом подышали бы. Речка вон рядом.
– Замкнулась я. Никого не хочу видеть. У меня нет ни телевизора, ни радио. Одна «мобилка». Звонит только сестра. Она мне продукты покупает. Да вы её, думаю, не раз видели.
Пробыв ещё несколько минут, я ушёл от неё с тяжёлым сердцем. О чём было дальше говорить? Чем тут можно было помочь? Каждый человек сам себе создаёт свою жизнь. И при этом, бывает, так запутается, что ему никто уже ничем помочь не в силах. Се ля ви, как говорят французы.
Через два дня, проходя в свою квартиру, я, как обычно, взглянул на дверь соседки и печально вздохнул. А спустя полчаса, услышал за своей дверью возню и женский плач. Открыл. Соседняя квартира была раскрыта, в дверном проёме стояла женщина, что обычно приходила к соседке, и плакала.
– Посмотрите, что она сделала! – сказала женщина, показывая рукой куда-то вглубь квартиры. Я зашёл. То, что увидел, было страшно. Как всегда в таких случаях. На верхней ручке двери, ведущей на балкон, с петлёй на шее висела Александра. На столике, за которым я сидел два дня тому назад, всё ещё стояла ваза с ромашками, а возле неё – записка. Читаю:
Эти белые ромашки
переполнили мне душу.
Смысла нет для глупой Сашки
захламлять земную сушу…
Невольно промелькнула мысль: «Неужели этот букет убил её?»