Вадим Гордеев

Воскресные забавы или метаморфозы нашей жизни

посвящаю моему избранному автору Володе Липилину.
http://www.proza.ru/2013/05/25/1136


Вместо того, чтобы сделать что-то полезное по дому в выходной - полежать на диване, послушать Оскара Бентона, достать вилкой скользкий огурец со дна высокой трёхлитровой банки, едем с приятелем антикварщиком на его "поршЭ" на измайловский верник за красотой.

Приятель поборник красоты ещё с младших классов средней школы и с тех пор привычкам не изменяет - потому что консервативен.

Наша жизнь так устроена, что всё время что-нибудь да ускользает, например, красота,
а на измайловском вернике ей торгуют каждые выходные вот уже почти три десятка лет- ещё с периода начального триумфа капиталистических товарно-денежных отношений в нашей безнадёжно обновлённой стране.

С утра начинают тянуться к прекрасному разные граждане, среди них много иностранных людей, и всё наровят ухватить что-нибудь покрасивше и подешевше.

В клетушках, на которые поделены запутанные лабиринты верника, резкая смена эпох, потёртость и убитость артефактов, фальшаки и винтаж.

Отдельно кучкуются художники на фоне карамельно вылизанной живописьки.
Позавчерашняя чернуха сегодня не в моде.
"Самоварщиков" они высокомерно презирают - потому что у них искусство, а те барыжничают.
Для водных процедур ещё слишком рано, а ближе к обеду начнут заниматься смешанными единоборствами - мешать пиво с водкой и вспоминать былые продажи.

Мужчины с обветренными лицами, измождённые выпиванием-закусыванием на свежем воздухе в любое время года, служат делу наживы на не оч. высоком искусстве.

Несколько продавцов, разложившись прямо на земле, с воодушевлением угощаются коньяком "командирский", который притворялся дорогим французским, в ногах горячие пельмени в кастрюле.
Вместо тоста один из них всё время почему-то произносит:

- Мой дядя самых честных правил...

Ну чем не перовские "Охотники" на привале, только ружей нет. Ружья через сто метров, правда бутафорские.

Рядом две фифы с неюными лицами и большими задами разглядывают с претензинй конаковский фарфор 70- х годов.
Продавец пытается шутить, но у деушек скучные лица и совсем нет чувства юмора.

Приятель - антикварщик со стажем, эксперт по клинковому оружию, и просто хороший человек, здесь его многие знают, подходят-улыбаются-здороваются, зажёванный "орбитом" перегар...

- Герман?! Уже выпил?- обнимает за плечи приятель мятого, богемно одетого чувачка.

-Белый! Не хотел, но обстоятельства потребовали,- неспеша, с достоинством, отреагировал тот.

-Как бизнес?- приятель какому-то парню с пирсингом.

-Облом Обломович Обломов,- скучливо кривит губы продавец.

А вот и моя персональная сбыча мечт!

Будучи человеком с детства любопытным, углядел на очередном прилавке среди винтажной мешанины маленький, как шпротина, перочинный ножик "PRADEL"- французский довоенный в отличной сохранности.
Такой мог быть у сименоновского комиссара Мегрэ или пилота Экзюпери.
А почему бы и нет...?!

Латунная рукоятка цвета подсохшего сыра, с рельефными фигурками акордеониста в шляпе и баскетболиста в трусах до колен - странное сочетание.
Одно железное лезвие и штопор.
Минимализм, ничего лишнего - открыть бутылку вина и порезать сыр.
Какие-то смутные отголоски тридцатых годов навсегда прошлого века.

А мимо рядов с товаром все идут-идут, что-то выискивая, потенциальные покупатели- очки-лысины-отлакированные крендельки причёсок- перхоть- кариез- критические дни-боль в суставах.
Разговаривают между собой продавцы какими-то слипшимися голосами.
Голосят мобильники разными мелодиями.

Громко лавирует неуклюжей тележкой с чаем-чебуреками и прочими закусками Гала зпiд Житомира. Пьяный в дрова негоциант отдыхал чуть в сторонке от сгрудившегося товара.
Другой только разгонялся до состояния полной невменяемости. Рядом японские туристы впитывали шершавость нашей жизни.

На втором этаже, у лестницы, среди книг по искусству, увидел свой каталог по русскому олову - вот и слава застенчиво подоспела.

Улыбнулся и как-то незаметно перестал переживать из-за собственного несовершенства.
Улыбка соответствовала настроению, а настроение с утра было бодрым.

Ещё с вечера испортилась погода, небо потучнело.
Откуда-то взялся ветер. С какой-то тоской ненадолго выглянуло солнце.

-Поедем в ресторан, пообедаем - согреемся,- поёживается приятель.

Вместо экзотического рома пить стали почему-то водку.

Всё когда-нибудь изменится, но только не сегодня,- улыбаюсь я какой-то барышне в сладко-розовой кофте через два столика.
А в кармане у меня винтажный перочинный ножик.

Коломенское, июль 2013



Стоп-кадры. Суздаль

Шоссейка то проваливается вниз, то встаёт на дыбы и так почти сорок километров от Владимира до Суздаля.
Местность вокруг открытая, ветер крутит, швыряется снегом.

В рейсовом автобусе пассажиры обоева пола. Две тётки за моей спиной всю дорогу трендят жирными, как сметана, голосами. На заднем сиденье молодняк – портвешок, семечки, кассетный магнитофон.

В подмороженные окна накатывает сахарно-припухший пейзаж с редкими сёлами – сначала Суходол, потом Борисовское, наконец, за Павловским перламутром всплывает «богоспасаемый град Суждаль». Купола, шатры, шпили. В отутюженных метелями полях, у самого города, потерялась до весны речка Мжарка.

Лимонная на солнце улица Ленина, снег под ногами хрустит малосольным огурцом. Мимо Знаменской церкви, через остекленевшую речку Каменку, мимо Никольской церкви у древнего вала, дальше Кремлём вдоль Рождественского собора с синими в золотых звёздах куполами; потом по голому, хрустальной твёрдости, Ильинскому лугу. В конце, по тропинке, между Богоявленской и Предтеченской церквями, деревянным мостом через Каменку. Белые, важные, как ГАИшники на трассе, гуси хороводятся у сугробов.

За несколько веков Суздаль густо оброс храмами, колокольнями, монастырями с башнями и башенками, часовнями. Деревянные домики словно прилагаются к ним. Отовсюду точёные купола, ловко приделанные к четырёхскатным крышам, колокольни с чуть вогнутыми гранями шатров – «дудки» по местному.

Снег, как перекрахмаленное бельё из прачечной, окна домов с намороженными узорами. Над приплюснутыми сугробами крышами дым из печных труб. В воздухе запах сгоревших берёзовых дров.

Стоит того, чтобы среди недели сорваться за двести вёрст от Москвы. Четыре часа пути и я переформатировал свою действительность под уездную сказку.

Немного воображения и представляю себя каким-нибудь чиновником средней руки. Из прочих приятностей мечтается собственный деревянный домик в три окна, сдобная кухарка, с которой греховодничал бы ночами; соблюдал посты, через раз ходил к обедне, давал и брал взятки, подносил хлеб-соль, жертвовал на богоугодное дело; водил дружбу с письмоводителем и архивариусом. Нет, не зря Константин Воинов снимал здесь «Женитьбу Бальзаминова» в шестидесятые. Время в Суздале словно загустело среди почти сорока церквей и четырёх монастырей.

Исхоженной, исполосованной санками улицей поднимаюсь к Ризоположенскому монастырю. Захожу в обтёршиеся двух шатровые монастырские ворота. Мимо трёхглавого собора шестнадцатого века с неопрятными дырявыми следами у самых стен, иду в гостиницу.
Внутри влажно и душно, парит, как перед грозой, батареи топят от души. У стойки администратора кривой фикус в кадке. В жарком, как паровозная топка, номере быстро кипячу в кружке чай, ломаю плитку шоколада, заряжаю кассету в «Практику» и опять на мороз.

Через арку Преподобинской колокольни серебрится упитанный Ильич на постаменте, за ним стеклянные фасады администрации, почты, сберкассы. Колокольню суздальцы отгрохали по обету – дали слово: если Россия одолеет супостата Наполеона, они построят в честь этого события самую высокую в городе колокольню. Француза одолели – колокольню наваяли: всё по- честному. Летом на ней устраивают смотровую площадку для туристов – церкви, монастыри до которых нужно идти через город, всё вблизи. Хоть облюбуйся окрестными пейзажами!

Переулками выхожу к Александровскому монастырю. От слегка заваливающейся стены, снимаю Покровский монастырь на другом берегу Каменки. Сюда царь Пётр законопатил опостылевшую жену Евдокию Лопухину. Через какое-то время, прознав про её амурные дела с майором Глебовым, приказал того посадить на кол, а что б майор преждевременно не отдал Богу душу от переохлаждения, несчастному накинули на плечи тулупчик. Теперь в бывшем женском монастыре ресторан и гостиница с баней – апофеоз плотских утех.

Веду объективом вправо – на высоком откосе картинно распластался кариезной стеной с гранёнными башнями мужской Спасо- Евфимиевский монастырь. В новейшей истории он запомнился тем, что здесь недолго содержался пленённый под Сталинградом фельдмаршал Паулюс.

Стою, выдыхаю паром, мороз жжётся, сияющий сине- зелёно – красными искрами снег слепит глаза. Стараюсь быстро снять обе древних обители, пока «Практика» не начала замерзать.

Белое на белом – скульптурное русское средневековье. Пейзаж поразительно нежный, акварельный. Зима открывает оттенки. Летом, осенью цвет отвлекает.

С высокого берега осторожно спускаюсь на прочную броню промёрзшей Каменки. По чьим-то следам иду в сторону Спасо - Евфимиевского монастыря. Деревья в ледяной глазури. Снимаю стеклянные камыши с белыми шапками на макушках. Потом лезу на крутой берег к монастырю. Дыхание перехватывает, сердце выпрыгивает. Наверху, напротив монастырской стены стеклянный павильон, где несколько мужиков с какими-то брейгелевскими лицами, мешают пиво с куревом. На обочине экскурсионный «Икарус» бурчит движком, душит сизым солярным облаком. Экскурсовод звонко рассказывает: Предки наши делали древние застройки…».

Школьникам не интересно, они разбредаются к сувенирному киоску. Выхожу на самую длинную в городе улицу Ленина. Напротив монастыря - румяная Смоленская церковь, рядом посадский дом семнадцатого века. Делаю несколько кадров. Впереди какая-то старуха печально скрипит валенками. Из хлебовозки в магазин мужик заносит деревянные лотки с коричневыми кирпичиками буханок. Запах горячего хлеба валит с ног. Заиндевевшая лошадь с пышной гривой и хвостом легко тянет розвальни с двумя мужиками и телевизором. Навстречу по пустой дороге степенно катит чёрная «Волга». Пытаюсь сделать кадр, но не успеваю, обидно!

Нарядные Антипьевская и Лазаревская церкви, вогнутый шатёр – «дудка» колокольни. Девчонки, расплескав улыбки, идут из школы. Торговые ряды, Казанская, Воскресенская церкви, через площадь, за вечным огнём, Цареконстантиновская – единственная действующая в городе.
Измусоленный восторгами путеводителей и туристов Суздаль, стал визитной карточкой русской старины в экспортном варианте. Когда-то местные купцы, во славу Божью и на зависть соседям, возводили храмы, другие, чтобы не ходить туда к обедне, строили свои. В некоторых храмах и служба-то шла раз в год – на день ангела заказчика и по большим праздникам.

Далеко не все суздальские церкви можно отнести к шедеврам национального зодчества. Большинство из них заурядные, но физиономию уездного города они, безусловно, разнообразили. Хрестоматийными считаются соборы Покровского и Ризоположенского монастырей, крохотная надвратная церковь Покровского монастыря – все шестнадцатого века. Классический семнадцатый век в Спасо-Евфимиевском монастыре. Колорит последнему добавляют костромские фрески, отдающие лубком, таким характерным для своего времени.
В рядах захожу в угловой продуктовый магазин. В хлебной духоте, тётка, закутанная в пуховый платок, нараспев перечисляет: Свесь ка, мне пару селёдок, песку кило, масла постного…

Курносая продавщица с серьёзной грудью, взвешивает, вертит кульки из плотной бумаги. Бабки, явно деревенские, с медными от мороза лицами, затариваются хлебо-булочными изделиями.

У одной на пальто ожерелье из крупных золотистых баранок.
Вот оно обаяние русской провинции! Хочу сфотографировать ту, что с баранками.

Она машет руками: Не балуй, паря!

-Ну, нет, так нет.

Глаз случайно зацепился за пятилитровые жестяные банки размалёванные по-иностранному. Пригляделся – в витрине горка мясистых, лакированных маслин! Местные к испанской экзотике равнодушны. Дождавшись своей очереди, прошу взвесить сто грамм.

- Соседка давеча сварила из них компот, да вылила – есть никто не стал,- прокомментировала тётка, бравшая передо мной селёдку.

Громко топая, стряхивает снег с ног, мужик. Животом вперёд, он важно подходит к прилавку: Дай кось, мне папирос пять пачек!

-Да маслины так едят,- включаюсь в разговор с тёткой,- вроде грибов солёных.
-Вот ещё деньги попусту переводить,- не понравилась тётке моя аналогия.

-Берут маслины?- улыбаюсь продавщице.

-Тока туристы с Москвы в выходные и берут.

Иду через Торговую площадь, поплёвываю косточками от маслин, предвкушаю скорый обед в «Погребке». Навстречу мужик с бородой, как большой амбарный замок, в руках сумки с хлебом – наверно из района, до автобуса ещё есть время, вот и ходит, закупается. На углу блестят пуговицами новеньких шинелей два солдатика. От мороза опустили уши шапок и завязали тесёмки под подбородками.

Вокруг колобродит зима!

-Эх, сейчас ошарашу водочки грамчиков сто пятьдесят под щи со свининой, потом наверну картошки с говядиной и грибами, томлёными в горшочке!

Прибавляю шаг. Заветный «Погребок» уже рядом. Всегда любил его за какую-то киношно-лубочную удаль: деревянные столы, скамьи, кудрявые кованые подсвечники, хохломская посуда и простая, не затейливая кухня с входившими в моду названиями «по-боярски», «по- купечески»…

В ресторане кормили два автобуса румяных англосаксов, обвешенных диковинными «Никонами», «Кенонами» и «Минольтами». Голова шла кругом от всего этого технического прогресса. Со своей ГДРовской «Практикой» чувствую себя сиротой.
-Приходи после, часиков в шесть,- разводит руками знакомая официантка в расшитом сарафане до пола. Быстро меняю концепцию и спешу в соседний «Гостинный двор». Летом иногда пью коктейль под Челентано на открытой галерее с видом на Успенскую церковь, пожарку и древний вал. Сейчас на галерее не уютно: сугробы, наледь на окнах и стужа. Внутри «Гостинный двор» с каким-то вымученным шиком, но кормят не плохо. Знакомый швейцар дядя Лёша в брусничномом пиджаке с галунами и правильным выражением лица, машет руками: Закрыто на спец обслуживание- кормим интуристов.

Реальность, как всегда, уступала мечте. Полный облом. Оставалось кафе в главный туристическом комплексе на окраине города, ходу туда почти три километра, но к такому масштабу я уже не был готов.

Помявшись, дядя Лёша предложил выпить с мороза. Решив не отделять себя от народа в трудную минуту, соглашаюсь.

Поочерёдно запрокинув головы, подрезали чекушку. Закусили домашними солёными огурцами.
Повеселевший дядя Лёша почему-то вспомнил, как снимался в массовке «Женитьбы Бальзаминова» у Константина Воинова и, что заплатили ему рупь пятьдесят и как он с другими статистами пропил эти деньги.

-Завтра приходи, только к открытию, а то потом опять французов кормить будем. - инструктирует швейцар.
Ежегодно ресторан закупает у дяди Лёши несколько десятков трёхлитровых банок домашних солений, поэтому он держится степенно, со значением.

Оставалось только взять в рядах чекушку, испанских маслин грамм сто пятьдесят – двести, половинку чёрного и баночку чего-нибудь рыбного в томате и в гостиницу.
Сугробы начали густеть синими тенями, мороз к вечеру усиливался. Вдоль рядов величаво шёл батюшка. По улице Ленина ехали милицейские «Жигули» с включёнными фарами.
Время остановилось, казалось , всё ещё успеется.


Коломенское. Февраль 2012

© Copyright: Вадим Гордеев, 2012
Свидетельство о публикации №212022700981