Я - лоскутный человек!


Автор: Ольга Кучкина

Любовь и страх
- Фантастическая книга: от первых детских стихов и до стихов последних лет. Какое чувство тебя охватывает, когда ты сам видишь вот так всю свою жизнь запечатленной? Не страшно? Или прекрасно? Или как?

- Честно признаюсь, Оленька, что, когда я получил эту книгу, я провел всю ночь до утра с ней в постели да так и заснул, ее обнимая, как будто свою жизнь, в которой было столько всего, столько ударов судьбы, потом оказавшихся драгоценными подарками, еще и еще раз понимая, что никогда не возымею права на нее жаловаться, ибо вместе с незаслуженными оскорблениями, а иногда и незаслуженными комплиментами, я ее, кажется, выдержал, не озлобившись на клевету и сплетни, но и не задрав носа от похвал. В ней и мои юношеские иллюзии, и разочарования в них, и моя любовь, и вечный страх остаться не рассчитавшимся должником всех тех, кто учил меня уму-разуму.

Перечитывая книгу, я вдруг первый раз понял, что, в сущности, это сборник исповедей с пылу с жару, а иногда и запоздалых, но не опоздавших, то есть до-исповедей. Как хорошо было бы, если бы хоть разок в три года главы всех на свете государств собирались и, вместо того чтобы высокомерно поучать друг друга, как надо жить, а как не надо, каждый по-честному исповедался бы, в чем его страна и он сам виноваты перед человечеством. Слишком много сейчас соревновательства в амбициозности, в самоуверенности, в только собственной правоте, но одновременно в подозрительности и злорадстве ко всем, кто «разные».

- А как книга появилась?

- Ты знаешь, Оленька, в начале августа 2007 года рукописи или даже замысла книги с таким названием «Весь Евтушенко» не существовало. Я с рисковой импровизированностью решился через 25 лет после моего 50-летия снова выступить с поэтическим зрелищем «Идут белые снеги...» 12 декабря 2007-го. И с горечью посетовал моим многотерпеливым армянским друзьям из издательства «Слово» Диане Тевекелян, Наташе и Григорию Ерицянам, столько делающим для русской литературы, что моя антология «Десять веков русской поэзии», увы, к этой дате еще не будет готова. И тут у меня без ложной скромности, что мне свойственно, но и без всякой надежды, вырвалось: «Вот бы сделать такую книжку - «Весь Евтушенко»! И тут я увидел, что у них у всех глаза загорелись, у одного за другим, как лампочки на елке. «А почему бы и нет?» - улыбнулась Диана. «Сколько печатных листов?» - с опаской, но практично спросила Наташа. «У меня есть один институтский друг. Он, как и вы, любит живопись. И ваши стихи тоже», - поставил все на деловые рельсы Гриша и не ошибся в друге юности. Словом, все издательство стояло на ушах вместе со мной, включая мою героическую редакторшу, вообще-то специалистку по иностранной литературе, очаровательную Иру с фамилией Опимах, звучащей как эсперанто. Когда к точной дате вечера в «Олимпийском» я получил сигнальный экземпляр, я не мог поверить не столь глазам своим, сколь рукам: в ней было 11 165 страниц, и она весила 2 кг 800 граммов.

Чушь, что интерес к поэзии умер. Почему такие, отнюдь не обиженные неуспехом у зрителей, любимые молодежью актеры, как Харатьян, Алешин, Смеян, говорили мне после громовой премьеры рок-оперы «Идут белые снеги...» на музыку Глеба Мая в «Олимпийском», как они хотят проехать с ней по всей России. Они мне признавались, что эта опера дала им возможность высказать свои чувства и мысли о нашей эпохе, а десятитысячному залу - из разобщенного стать объединенным.

Лоскутные сибирские одеяла
- На протяжении своей жизни, своей поэзии ты составляешь единого человека или разных людей?

- А кто написал: «Я разный - я натруженный и праздный, я целе- и нецелесообразный, я весь несовместимый, неудобный...»? Это было напечатано в 1955 году, всего-навсего через пару годиков после смерти Сталина, который, по определению Пастернака, изо всех сил старался стать непробиваемым монолитом, «и стать образчиком, оформясь во что-то прочное, как соль». Если разобраться, Сталин на самом деле был тщательно скрываемо многоингредиентен. Но он и себя насильственно загонял в одноингредиентность, и весь народ, как в прокрустово железное ложе, отбирая одно из самых главных прав человека - на разнообразие противоречий, дай-то Бог, не опасное для окружающих. А мне Бог дал разнообразие буратинистых любопытств, и больших, и маленьких, и разнообразие обожаний: и природы, и музыки, и женщин, и приключений, и книг, и живописи, и футбола, и дружеских пирушек... Я ведь, ко всему прочему, и виноделом был неплохим в своем гульрипшском доме, который так безжалостно превратили в пепелище...

- А где тебе писалось и жилось лучше, в Сибири, в Грузии, в Переделкине или в твоем оклахомском доме, где ты нынче преподаешь?

- А мне везде хорошо на земле, потому что везде большинство - это все-таки хорошие люди. Они просто разобщены, и, к несчастью, политика их еще больше разобщает. А вот литература нас всех соединяет, и, по сути, весь земной колобок с его страстями и войнами - это просто-напросто кругленькая деревушка Макондо, написанная Габриэлем Маркесом. Но, конечно, та земля, где ты первый раз разбил нос, пытаясь перейти от ползания по ней к первым шагам, - это нечто особенное. Я ведь, Оля, все сибирское детство провел под лоскутными сибирскими одеялами и обожаю их за красоту импровизации, которую диктовала бедность. Ты заметила, что я очень люблю гватемальские пиджаки, виртуозно сшитые из лоскутов крестьянками, когда, кроме лоскутов, ничего и не было?

- Я заметила. И всегда хотела спросить, почему ты так пестро одеваешься. В автоэпитафии ты даже храбро употребляешь слово «попугай»...

- Мне хватило в детстве видеть вокруг черные ватники заключенных, солдатское хаки... Я люблю праздник красок и поэтому покупаю галстуки нашего русского дизайнера Кириллова, написанные как будто радугой, а не просто масляной краской, а материал для рубашек иногда выбираю сам и заказываю их по собственному дизайну. Да, я лоскутный человек - и мое образование было лоскутным. Я и повар точно такой же, как поэт. Если я засучиваю рукава и становлюсь к плите, обожаю только многосоставные блюда. Например, грузинский аджап-сандал, там полная свобода от рецептов, хотя основа - баклажаны, помидоры, репчатый лук, а уж травы и приправы идут по вкусу, когда можно добавить и кинзу, и петрушку, и хмели-сунели, и фасоль, и гранатовые зернышки, и чернослив - да вообще все, что в голову взбредет, лишь бы одно с другим каким-то магическим образом соединялось. Так, честно говоря, я и стихи пишу. И даже антологии чужих стихов составляю. Да что такое сама природа? Это кажущийся эклектизм, ставший гармонией.

Говорить с Пушкиным
- Твое редкостное свойство: полная распахнутость, искренность в поэзии. Между прочим, искренность и вкус иногда входят в противоречие друг с другом, не так ли?

- Конечно, искренность и вкус - разные вещи. Я, например, могу предположить, что автор самых знаменитых строк девяностых годов ХХ века был абсолютно искренен, когда воздвиг себе памятник «рукотворный» его личной метафоры любви: «Ты - моя банька, я - твой тазик». В истории бывали случаи, когда плохой вкус становился правящей идеологией. Вспомни присядку Гитлера после подписания унизительного мира во Франции. Или Сталина, целящегося из подаренной ему двустволки в зал Съезда Победителей, большая часть которых потом была уничтожена. К сожалению, осознание плохого вкуса происходит значительно позднее, чем его приход. Пастернак писал, что плохой вкус смертельно опасен для совести нации. Мы должны всерьез задуматься над тем, какая зомбизация населения дурновкусием производится уже который год подряд с голубого экрана.

- Ты сам сказал о своей нескромности. Тебя упрекали в ней с самого начала, но и с самого начала был огромный замах: ты говорил с Пушкиным, Лермонтовым, Блоком, Пастернаком. Как соотносятся скромность и нескромность в поэте и человеке?

- Наши классики для меня не памятники, а «люди теплые, живые». И они не ушли на дно времени, я ощущаю все время их испытующие глаза на мне. На думание о собственной нескромности, прости, у меня не хватает времени так же, как на постоянные тренировки в показной скромности. Пушкин ребячливо хвастался иногда перед друзьями, но в этом ничего не было оскорбительного для них. А вот показные скромники прятали в своей груди гадючьи гнезда зависти к нему. Но я и из классиков не сотворяю кумиров и оставляю за собой свое полное право не любить множество стихов Маяковского, хотя всегда встаю на защиту при попытках вообще перечеркнуть этого великого поэта.

А строчки Блока «О, вонзай мне, мой ангел вчерашний, В сердце острый французский каблук» смешили меня еще с подросткового возраста. Но это мои личные взаимоотношения с моими близкими любимыми родственниками, и мы с ними сами разберемся. Между прочим, из книги «Весь Евтушенко» я недрогнувшей рукой отправил в корзину примерно 70 процентов моего самого искреннего мусора.

Как землетрясение
- Мы зачитывались твоей любовной лирикой - «Со мною вот что происходит», «Любимая, спи»... Что такое была и есть любовь в твоей жизни? Множество любовных связей - истощает это или обогащает?

- Множество любовных связей, если они не для заполнения амбарной книги мелких сексуальных интриг, это серьезно. Когда возникает неожиданная, как землетрясение, влюбленность, то в этом нельзя обвинять человека, хотя и стоит пожалеть за чрезмерную истощающую впечатлительность. Бывают случаи, когда даже две одновременных любви могут разбить жизни сразу трем людям, не оставляя веры в жизнь. Бывает, что это приводит к самоубийству. Но я бы не советовал поспешно осуждать всех влюбчивых людей за аморализм. Это некрасиво и жестоко. У любви бывает много разных форм и разных периодов. И нельзя подходить ко всем случаям с одной меркой. Бывая много раз на золотых и серебряных свадьбах, я видел, как очень немолодые люди смотрят друг на друга влюбленными молодыми глазами, и понял, в чем секрет. Сквозь их морщины, заметные другим, на лице любимого человека для них неизбежно, как бы смывая следы постарения, выплывает то самое лицо, которое они когда-то, 50 лет назад, впервые увидели.

- Твои ранние человеческие привязанности - Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский. Жизнь развела вас. Через много лет ты написал их лирические портреты с любовью. А как в реальной жизни?

- А что такое стихи - разве это не реальная жизнь? Если я снова пишу о ком-нибудь с любовью, пусть даже после долгого перерыва, это означает, что у нас был период отдаления, но все-таки любовь победила.

Гражданин лирик
- Ты сравниваешь свой поэтический труд с трудом Золушки, когда она и полы отмывает, и на балы поспешает. Но при этом рядом с такими шедеврами, как «Патриаршие пруды», «Уходят наши матери от нас», «Долгие крики», «Катер связи», - лобовая публицистика. И тут уже не Золушка, а нечто другое... На самом деле гражданская лирика - твоя органическая составляющая. Откуда это в тебе?

- От папы-геолога. На его надгробье я и двое моих сводных братьев Саша и Володя решили написать его четверостишие:

Отстреливаясь от тоски,

Я убежать хотел куда-то.

Но звезды слишком высоки,

и высока за звезды плата.

Папа мне однажды сказал в сталинское время: «У нас никакого социализма в помине нет. Есть государственный капитализм». По всем тогдашним правилам я должен был написать донос на отца. Но я не сделал этого. Я задумался. С этого всегда и начинается гражданская лирика.

Поручение
- Когда ты ощутил, что пришел в этот мир с поручением?

- Я лишен какого-либо мессианства, и люди, изображающие из себя мессий, самые опасные. Но ощущение чьего-то поручения - не мессианство. Ты помнишь старушку, которая, узнав Ахматову в очереди к тюрьме, спросила ее: «А вы сможете описать это?» Это ведь было поручение. Такое чувство «поручения» я испытал, когда, поджимая ноги, чтобы не ступать по мягкому - по людям, сжатый до хруста ребрами других людей на похоронах Сталина на Трубной площади, я понял, что должен это поручение выполнить, запомнить, спасти для истории, чтобы ничто, подобное сталинизму, не повторилось. На самом деле меня напрасно называли политическим поэтом. Все мои так называемые политические стихи - стихи о защите человеческих прав и достоинств.

- Женя, а что за история была, когда ты должен был в кино играть Иисуса Христа?

- Это очень смешная история. Фильм должен был снимать всемирно известный режиссер Пазолини. Но мне не разрешили выехать из страны. Всемирно известные режиссеры Феллини и Антониони написали письмо Хрущеву, где обещали, что роль Христа будет трактоваться в марксистском духе. Ничего не вышло.

- Само собой случилось, что ты стал человеком мира? Или ты стремился к этому? Я помню твои стихи о человеке, похожем на Хемингуэя, а он оказался Хемингуэем. Твои встречи с самыми известными людьми мира - что они тебе дали?

- Самое главное в жизни мне дали встречи с неизвестными миру людьми.

- А какое важное нравственное открытие ты совершил за жизнь?

- Читая Рея Брэдбери, я раз и навсегда понял, что смерть бабочки, случайно растоптанной на деревянной висячей тропе охотником, прилетевшим на машине времени в доисторическое прошлое, может изменить эволюцию человечества и к власти могут прийти фашисты.

- Что ты думаешь о России, которую так страстно любишь, сегодня?

- Я хотел бы, чтобы Россия любила тех, кто ее любит, не только посмертно.

БЛИЦОПРОС
- Что значит красиво стареть?

- Не терять искр в глазах и совести в сердце.

- Если бы ты не стал поэтом, кем бы ты стал?

- Читателем стихов.

- Какая главная черта твоего характера?

- Невозможность предать друзей.

- Какая черта характера нравится тебе в других?

- Невозможность предать друзей.

- Есть ли у тебя девиз или какое-то жизненное правило?

- Предавая других, предаешь себя. Предавая себя, предаешь других.

ДОСЬЕ
Евгений ЕВТУШЕНКО родился в 1932 году на станции Зима.

Автор более 130 поэтических книг на русском и более 1000 книг в переводе на 72 языка мира.

Автор романов «Ягодные места», «Не умирай прежде смерти».

Исполнил роль Циолковского в фильме Саввы Кулиша «Взлет».

Как режиссер снял фильмы «Детский сад» и «Похороны Сталина».

Объездил 96 стран.

Лауреат множества литературных премий.

Отец пятерых сыновей.

Стихи, написанные в 5 лет:
Почему такая стужа?

Почему дышу с трудом?

Потому что тетя Лужа

стала толстым дядей Льдом.