Когда я впервые соприкоснулась с его поэзией? Наверное, лет в 10-11.Сначала заинтересовала необычная фамилия. Стихи пришли позже. Это бы вихрь, ожог, ураган, нечто сродни   бетховенскому Аллегро с огнем, только не в  звуках, а в словах.

Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
 В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
 До сердцевины.

Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
 Свершать открытья.

1991 год. Я наконец-то еду в Переделкино. В такт поющим колесам электрички стучит сердце. Я еду в гости к Поэту. Весна уже рядом, за окном вагона, хотя еще очень стыдлива и робка. Как гимназистка она прячется за худенькими деревьями и почерневшими сугробами у насыпи. Мелькают названия подмосковных станций: Востряково, Солнцево.  За три десятка лет Москва, разрастаясь, как гигантский спрут втягивала в себя небольшие деревеньки и пригороды. Ну, вот и приехали. На железном парапете огромные буквы « Переделкино» Обшарпанное здание маленькой станции, на километры вокруг – лес, за которым горят купола Храма.

Эти ночи, эти дни и ночи!
Дробь капелей к середине дня,
Кровельных сосулек худосочье,
 Ручейков бессонных болтовня!

Настежь всё, конюшня и коровник.
Голуби в снегу клюют овес,
И всего живитель и виновник -
 Пахнет свежим воздухом навоз.

 Вот и знакомая по фотографиям дача-корабль. Под ноги мне  ласково кидаются две собаки. И дальше начинается мистика. В музее выходной, но меня, узнав, что приехала издалека, пускают внутрь. И я оказываюь один на один, без посторонних,  в личном пространстве Поэта. Я хожу по дому, касаюсь вещей,  рояля, останавливаюсь возле широкого окна и смотрю вдаль… Мне никто ничего не запрещает, И я понимаю, что Хозяин меня принял! Возможно, после этого я начала заниматься поэзией осознанно.

Пастернака пощадила  революция и мясорубка 37-го. Его не расстреляли, не сослали и не посадили. Но каково человеку, когда вокруг него внезапно и навсегда в неизвестности канули близкие друзья? Когда бесконечно дорогие люди - мама, отец, две сестры - оказались в эмиграции.   Борис Пастернак уцелел в катаклизмах времени, но ему ничего не простили. Потому что он был одним из немногих живых растений, (простите за каламбур), среди стаи голодных, бедных, приблудных и горьких. Поэт, если он настоящий, всегда выше любой политики. Потому  грязь его не пачкает.  Пастернака всегда угнетало относительное личное благополучие, на фоне сталинских чисток и арестов, так что одним из импульсов для опубликования «Доктора Живаго» был и этот — желание хотя бы в конце жизни оказаться в ряду страдальцев за правду.

Завтра упадет завеса в храме,
Мы в кружок собьемся в стороне,
И земля качнется под ногами,
 Может быть, из жалости ко мне.

Перестроятся ряды конвоя,
И начнется всадников разъезд.
Словно в бурю смерч, над головою
 Будет к небу рваться этот крест.

Брошусь нá землю у ног распятья,
Обомру и закушу уста.
Слишком многим руки для объятья
 Ты раскинешь по концам креста

С раннего детства на Пастернака был возложен Крест Высокой Любви.  Он был заряжен ее энергией, как электричеством. А свой крест каждый несет в одиночку. Чем тяжелее крест, тем  ощутимей одиночество. Две больших любви перевернули его жизнь. Одна – в юности, другая на закате дней. Первая любовь сделала Пастернака Поэтом, вторая – Гражданином.

1912 г. Марбург, Германия. Студент-философ, пишущий стихи и еще твердо не знающий чем будет заниматься в жизни, пылко объясняется в любви дочери  одного из крупнейших московских богачей,  владельца сети чайных магазинов, сахарозаводчика Давида Высоцкого, кстати, дальнего родственника великого барда и актера, Иде. Знакомы они были еще с гимназически лет.Поскольку в просвещенной семье Высоцких всегда были широко открыты двери и для многих талантливых представителей культуры, которые охотно и часто посещали их особняк в Чудовском переулке. семья Пастернаков, родители  - отец знаменитый художник-портретист, академик живописи, которому позировали многие известные люди, в т.ч. и Л. Толстой, произведения которого он талантливо иллюстрировал и с которым был дружен, Леонид  Осипович Пастернак,  и мать,  выдающаяся пианистка Розалия Исидоровна, урожденная Кауфман, бывали здесь частыми гостями.

В Марбург Ида приехала с сестрой  на каникулы из Лондона. В эти несколько дней события разворачивались с невероятной быстротой, уплотнившись до предела. Так или иначе, решительное объяснение, необходимость которого подразумевалась, но от которого инстинктивно никто не ждал ничего хорошего, все откладывалось. Пастернак отчаянно, до последнего оттягивал решительный момент. Только 16 июня, в день отъезда сестер, он, наконец, попросил Иду решить его судьбу. Будущий великий поэт предложил избраннице руку и сердце, но был «отвергнут».
 Потом был отъезд сестер, проводы их на вокзал, отчаянный прыжок на подножку  поезда на следующее утро, с бесцельной поездкой в Берлин вдогон отвергнутому чувству, одинокое возвращение в Марбург и рыдание в дешевой гостинице. Описание объяснения с Идой, последующие сцены, составляют, пожалуй, самые яркие страницы "Охранной грамоты" и широко известны по стихотворению "Марбург.

        Я вздрагивал. Я загорался и гас.
        Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, –
        Но поздно, я сдрейфил, и вот мне – отказ.
        Как жаль ее слёз! Я святого блаженней.
         Я вышел на площадь. Я мог быть сочтён

        Вторично родившимся. Каждая малость
        Жила и, не ставя меня ни во что,
         В прощальном значеньи своём подымалась.

 
 Этот любовный водоворот, ставший для молодого человека драмой, стал триумфом русской поэзии. Ибо именно тогда Борис наконец твердо и окончательно понял, что будет заниматься в жизни только поэзией.

   Последнюю же свою любовь Пастернак встретил спустя 35 лет, в 1947. Ольга Ивинская была младше поэта на 25 лет. У него – второй брак,  дети. У нее за спиной два брака, а на руках слепая мама и двое детей. Не знаю, насколько нужен был Ивинской Пастернак, скорее ее привлекала его известность, но для него она стала не просто последней любовью, но Музой. Ивинская натолкнула Пастернака на идею  заняться большой прозой. Так возник контур «Доктора Живаго» Может быть, я скажу то, что не всем понравится, но роман это, ставший для поэта Голгофой, значительно уступает всему, что он сделал до этого в поэзии. Кто-то на Западе, опять-таки не без участия Ольги Ивинской, воспользовался моментом и раздул из рядового произведения пылающий костер скандала. Не шибко умное тогдашнее советской руководство на эту удочку клюнуло и организовало травлю, в которой с удовольствием приняли участие все, кому Пастернак стоял костью в горле, все завистники и клеветники.   Пастернака обвинили в антисоветчине,  в том, что он продал Родину за Нобелевскую премию. На тот момент  эти вердикты означали  по-сути гражданскую смерть. Сейчас же, одни  считают «Доктора Живаго» чуть ли Библией либерализма, другие обвиняют поэта в антирусскости.  Но для Пастернака, антирусские декларации были невозможны в принципе! Борис Леонидович всю сознательную жизнь комплексовавший по поводу своего еврейского происхождения, в одном из писем признался, что в возрасте двух лет был тайно от родителей крещён русской няней. Как бы то ни было, две святыни для Пастернака были неприкосновенны смолоду на всю жизнь—Иисус Христос и Россия. «Доктор Живаго» как раз и стал для автора наполовину исповедью, наполовину проповедью, где он на склоне лет, перед смертью захотел полностью растворить себя, свои религиозные и патриотические чувства, с одной стороны в России, с другой — в Христе. 

Но старость — это Рим, который 
Взамен турусов и колёс 
Не читки требует с актёра, 
А полной гибели всерьёз. 

Дважды он мог эмигрировать, в 1922 и в1935.  Но « Жизнь вне России для меня немыслима»Только в России он ощущал себя Поэтом. Только здесь , среди переделкинссикх берез, стоя на берегу задумчивого пруда, просто копая в огороде картошку он мог жить и дышать.

 Там вдали, по дремучим урочищам,

Этой ночью весеннею белой

Соловьи славословьем грохочущим

Оглашают лесные пределы.

Ошалелое щелканье катится.

Голос маленькой птички лядащей

Пробуждает восторг и сумятицу

В глубине очарованной чащи.

Пастернак никогда не был оппозицией. Ни духовной, ни политической. Он просто жил в ином мире, в иных сферах. Поэтому видел дальше и глубже многих. Его поэзия стоит гораздо выше всех идеологий, рас, политических догм или каких бы то ни было групповых интересов. Она принадлежит будущему, потому что в ней есть неподвластное никакой конъюнктуре – Добро, Любовь, Свет и Разум. В ней есть Музыка,  которую не заморозить никаким льдам и холодам!

И странным виденьем грядущей поры
 Вставало вдали всё пришедшее после.

Все мысли веков, все мечты, все миры,
Всё будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
 Все ёлки на свете, все сны детворы.

Весь трепет затепленных свечек, все цепи,
 Всё великолепье цветной мишуры…

…Всё злей и свирепей дул ветер из степи..
 …Все яблоки, все золотые шары….