Зачем Юрий Поляков написал неправильную пьесу "Одноклассники"?

В Центральном театре Российской армии прошла премьера спектакля "Одноклассники" по пьесе Юрия Полякова. Мы пригласили писателя в прямой эфир радио "Комсомольская правда". Публикуем стенограмму этой беседы.

А.Г. - Юрий Михайлович, у меня одноклассники ассоциируются с воспоминаниями о чем-то таком хорошем. А на сцене мы увидели очень суровую прозу жизни. Я-то ожидал пьесу в поляковском духе – светлую, лиричную.

Л. Г. – Да нет, как раз суровая проза жизни и есть в поляковском духе…

А. Г. – Ну, не знаю… Вот вы мне говорили, что 12 театров Москвы отказались ставить «Одноклассников»… Почему?

– Побоялись.

А. Г. – Чего?

– Речь идет именно о московских театрах, потому что в провинции пьесу схватили. Были уже премьеры во Владикавказе, Тобольске, Владивостоке, Шадринске, сейчас еще в некоторых губернских театрах идут репетиции. Периферия ближе к жизни и людям. Московские театры, к сожалению, почти все абсолютно буржуазные. И художественные руководители их даже выглядят как этакие рантье, понимаете. Этим они, кстати говоря, очень грустно отличаются от советских художественных руководителей, которые были борцами, у которых был кураж – чтоб рискнуть партбилетом или должностью, поставить какую-нибудь «непроходную» пьесу Володина или Эрдмана «пробить». А нынешние не хотят пускать на сцену те реальные проблемы, ту реальную конфликтологию, ту нравственную проблематику, которая существует в нашей жизни.

Л.Г. - А что же ставят тогда?Юрий Поляков: Я иду за логикой жизни


- Или развлекалово, абсолютно дебильное, когда ты посмотрел спектакль (обычно это переводные комедии), посмеялся и за те пять минут, что несешь номерок в гардероб, уже забыл содержание пьесы. Или это такая постмодернистская чернуха. И все это придумано такими мальчиками из литературно-театральных семей, которые рассказывают про жизнь, которую не знают. Меня всегда удивляла сцена в фильме Германа «Хрусталев, машину!». Помните, там герой попадает в общежитие. И вот это общежитие изображено как абсолютно какой-то бедлам, как какое-то жуткое место, где все грязно, где слоняются тени каких-то людей и т.д.

Такое представление об общежитии и вообще низовой жизни может сложиться только в голове мальчика, выросшего в пятикомнатной квартире отца-классика советской литературы. Вот я вырос в заводском общежитии – нет ничего более организованного, четко отлаженного и системного. Потому что там живет 50-100 семей, и каждый тазик висит на своем крючке, каждый чайничек стоит на своем столе, и не дай Бог кто-то нарушит график и не уберет положенные места. Вот тогда все действительно превратится в бедлам.

Л.Г. – Но в жизни и так хватает тяжелого, и я не вижу ничего плохого в том, чтобы пойти в театр не изучать правду бытия, а отдохнуть. Хочется, чтобы нас немножечко развлекли.

– Нет, отдохнуть мы идем в цирк, на Петросяна. А традиционный русский театр всегда был местом, где ставились самые острые, болезненные социальные, нравственные, философские и прочие проблемы общества. И этим всегда он славился. И именно поэтому наш театр, русский театр, во всем мире известен. Это наш такой же бренд, как икра и водка.

Л. Г. – Но времена-то меняются.

– Ну и что, но природа русского театра не меняется. Как и природа литературы.

Л. Г. – И что же, вы считаете, обязательно надо тормошить зрителя, беспокоить?

– Конечно.

Л. Г. – У вас тут есть некое противоречие, потому что в той же вашей пьесе «Одноклассники» очень много веселого, развлекательного.

– Это не противоречие, это совершенно сознательный прием, сознательная вот такая эстетика, если хотите, потому что мы сейчас живем, как говорил покойный Александр Сергеевич Панарин, в гедонистическую эпоху. Людей приучили, что их обязательно должны развлекать. Сколько это продлится, я не знаю, полагаю, что недолго. Но поскольку привычка уже есть, приходится с нею считаться. Занимательность - это вежливость писателя. Он обязан заинтересовать читателя. Романы, которые невозможно дочитать, и пьесы, которые невозможно досмотреть до конца, я не понимаю. Поэтому я и в своих прозаических вещах, и в драматургических, ну, например, в пьесе «Хомо эректус», идущей в Театре Сатиры, как бы начинаю играть со зрителем в эту гедонистическую игру: вот я сейчас тебя развлеку, я тебе сейчас расскажу, как новые русские меняются женами. Зритель эту наживку заглатывает, а потом три часа сидит, не отрываясь, когда я с ним пытаюсь разобраться в том, что происходит с нами, с нашим обществом, с нашей нравственностью, с нашей семьей и т.д.

А. Г.- А что происходит?

– Происходит кризис. Он у нас не только экономический, он у нас и общегосударственный, и нравственный.

А. Г.- То есть, у нас три кризиса?

– Больше! Смотрите, какой разрушительный период переживает классическая семья… Об этом, кстати, большинство моих вещей: и «Замыслил я побег», и «Грибной царь», и пьесы почти все: «Женщины без границ» (идет в Театре Сатиры), «Контрольный выстрел» (МХАТ им. Горького).

Л. Г. – Но «Одноклассники» все же не о семье, больше – об обществе?

– Я специально убрал эту тему на второй-третий план, но она же существует. Там тоже в основе конфликта семья, которая и сложилась-то не очень правильно. И, в конце концов, катастрофически распалась. Не все ладится дома и у олигарха, и у батюшки. А бомж-поэт вообще оказался вне семьи. И королева красоты, которая так и не вышла до 40 лет замуж и мечтает любой ценой заполучить богатого мужа и родить наконец ребенка. Особенности восприятия театрального действия заключается в том, что вы следите за сюжетом, но незаметно все другие проблемы, которые я заложил, они все равно в вас входят и потом в вас работают.

Л.Г. – В этой пьесе вы как будто нарочито сделали такой срез общества – собрали людей из разных классов и слоев. Но вот интересно – там у вас преобладает какой-то грустный взгляд на состояние нашего общества. У всех проблемы, у всех что-то не сложилось, все получается не так, не по логике вещей.

А. Г. – Я, например, даже над репликами, над которыми хохотал зал, мало смеялся, а порой слезы наворачивались. Юрий Михайлович, вообще ваши "Одноклассники" - пьеса неправильная.

– Хорошо, когда неправильная.

А.Г. - Совсем неправильная! У вас там в мэры города идет олигарх, к тому же большой негодяй. Разве все чиновники – олигархи и негодяи, что ли?

– Почему все? Я ж не говорю, что все.

Л.Г. – Но получается, что это типичное явление?

– Это вы делаете такие выводы.

А.Г.– Но вы же должны жизненные проблемы поднимать.

– А разве это не жизненная проблема, разве у нас нет мэров и губернаторов, по которым, скажем, тюрьма плачет?

А.Г. – Но не настолько много, чтобы их вот так на сцену выводить.

– Я думаю, что история с мелким чиновником, которого приняли за ревизора и перед ним все ползали в губернском городе, это тоже, наверное, не в каждом населенном пункте случалось. Тем не менее, Гоголь вынес этот казус на сцену, и он стал символом эпохи. Поэтому я просто прошу довериться моему писательскому чутью, оно меня, кстати, ни разу не обманывало ни в моих ранних вещах – «100 дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Апофегей», ни в поздних. Я угадал очень многие процессы, в которые тогда никто не верил.

А.Г. – А сейчас что вами угадывается? Когда кризис кончится - хотя бы один, экономический? И что с долларом будет?

– Нет, я так мелко не летаю. Это, пожалуйста, к политологам, к финансистам. Мое писательское чутье, и в пьесе это есть, вы совершенно правильно почувствовали, оно мне подсказывает, что наше общество на обломках советской цивилизации пережило очень сложный, множественный перелом, который сросся сам по себе и в нечто чрезвычайно уродливое, противоречащее и здравому смыслу, и нашим традициям национальным, и государственным устоям. Потому что почти нигде нет такой жуткой коррупции, как у нас. Такого отношения к исполнению государственных своих обязанностей. Такого разрыва между бедными и богатыми.

Л.Г. - Вот вы однажды вывели свою формулу национальной идеи -"Три Д": духовность, державность, достаток.

- Было дело.

Л.Г. – Мы вот про третье "Д" хотим спросить. Одного из "одноклассников", того самого, что рвется в мэры, вы наделили таким набором подлостей… Ну почему в нашем кино, в литературе если человек богатый, успешный – непременно гад и подлец? А говорите – достаток…

- Именно достаток, а не богатство. С богатством же уже совсем другая история. Дело в том, что процесс первичного накопления капитала в 90-е годы был организован, боюсь, что сознательно, таким образом, что, за редким исключением, разбогатеть, не нанеся тем или иным образом урона своей стране или своему ближнему, было невозможно. Вспомните все эти скупки ваучеров у непонимающих ничего людей. Вспомните все эти тендеры, когда отдавали заводы "своим" людям… Помните, героиня у меня говорит: «Я не понимаю - вся страна две пятилетки завод наш строила, а они на двоих купили». И поэтому на нынешнем богатом классе, очень узеньком, лежит печать того, что сам процесс его возникновения совпал с разорением страны и существовавшего при советской власти пусть небогатого, но среднего класса.

Он был в СССР, средний класс. Я, учитель, был этим средним классом. А потом этих людей превратили почти в бомжей. После этого любить богатых… Наша демократическая власть 90-х годов сделала все, чтобы к таким естественным анталогическим чертам людей, как зависть к ближнему, добавить еще и конкретные претензии. Почему вы стали богатыми, когда я потерял все: и любимую работу, и свое социальное положение, и даже иногда Родину, если речь идет о людях русской культуры, которых бросили на произвол судьбы в этих государствах, которые на границах России образовались?

ЗВОНОК В СТУДИЮ

- Здравствуйте, это Алексей из Москвы. Юрий Михайлович сказал про первоначальное накопление капитала… Хотел бы одну вещь добавить: я сам пытался быть предпринимателем. У нас налоговое законодательство такое, что работать «в белую» на начальной стадии практически нереально. Без привлечения преступного капитала. Это было не только в начале 90-х годов. Это и сейчас есть. Только ли во времени дело?

- У меня вышла книга «Россия в откате». Там собраны мои статьи за последние пять лет. И там свои взгляды я излагаю гораздо более четко, чем устно, потому что пишу я, поверьте, лучше, чем говорю.

А.Г. – А почему «в откате»?

- А потому что была у Солженицина публицистическая книга «Россия в обвале». Моя книга – и полемика с Солженициным, и продолжение его мыслей… Та структура, то взаимоотношение народа с властью, которые сложились в начале 90-х, сохраняются и сейчас. Они иногда напоминают мне отношения охладевших друг к другу супругов. Спят в одной постели, но мечтают совершенно о разном.

Л.Г. – Раз мы начали говорить о налогах…

- Я о налогах не говорил. Я исправно плачу налоги. И немалые.

Л.Г. – А сколько нынешний успешный писатель зарабатывает?

- Надо сказать, что у нас таких писателей немного. Можно посчитать на пальцах двух, четырех рук.

Л.Г. – Вернемся к нашим баранам. У вас пару раз промелькнула фраза: это не моя тема, не мои дела… Разве для писателя есть «неприкасаемые» темы?

- Не моя это тема, потому что я не могу о ней рассуждать как профессионал. Я рассуждаю о ней, как гуманитарий. А когда меня спрашивают, как реформировать нашу налоговую систему, откуда я знаю?

А.Г. - Наш радиослушатель вас спрашивает, почему и сейчас практически невозможно начать свое дело без привлечения преступного капитала?

- Потому что, к сожалению, лихие 90-е мы захватили с собой в третье тысячелетие.

Л.Г. - Есть один старый философский анекдот… Идет американский гражданин, видит шикарный «Бентли» и думает про себя: «Вот заработаю много денег и куплю такой же»… Идет русский, видит шикарный «Бентли», достает шило и прокалывает колесо…

- Этот анекдот будет работать до тех пор, пока резаная зеленая бумага, которая называется долларами, останется мировыми деньгами. Как только США начнут жить за счет своей экономики, там тоже начнут прокалывать шины…

Л.Г. – Может, просто советская пропаганда вдолбила нам, что богатство плохо само по себе? Разве не наша поговорка: не в деньгах счастье? Не пора ли перевернуть сознание человека, чтобы он думал не о том, как проколоть шину, а как заработать?

- Вы меня все время увлекаете не в мою сферу. Но я вам скажу... Ну вот, допустим, я нормальный, законопослушный предприниматель средней руки. Я начал зарабатывать. Я только поставил свое дело. Мы с женой, с детьми уродовались, работали с утра и до вечера. И вот я вздохнул. У меня появилась приличная машина… И все! Бабах! Дефолт 98-го года! Я лег с инфарктом. Оклемался. И снова пошел зарабатывать. Опять 10 лет вкалывали. Бабах! Кризис 2008 года. Почему не дают сформироваться тем людям, которые хотят заработать на «Бентли»? В третий раз этот человек не будет уродоваться. Он возьмет шило и пойдет прокалывать колеса! И виновата в этом будет власть, потому что мы отлично знаем, что тот же дефолт был абсолютно рукотворен. И мы знаем даже имена людей, которые в этом виноваты. И они продолжают оставаться во власти.

Л.Г. – И все же, может нам стоит несколько подкорректировать наше отношение к достатку и его носителям?

- Пусть кто-то другой меняет! Кто знает хороших богатых… Пусть о них пишет. Я пишу то, что я знаю.

Л.Г. – Слова «богатый» и «негодяй» - синонимы?

- Не в этом дело. Среди богатых масса замечательных людей. И приличных. И чадолюбивых. И у них по пять, по шесть семей. И всех детей они любят. И все дети учатся в Англии... Но в литературе и искусстве есть понятие типического. И такие, как олигарх Чермет в «Одноклассниках» или герой «Грибного царя» - вот они типичны. А если кто-то хочет спеть новым русским гимн – ради бога.

Л.Г. - В начале 90-х мы начинали строить новое общество по образу и подобию западного, и даже пользовались советами западных политологов. А получилось не совсем то, что нам хотелось бы. Как вы сами сказали – не так срослось. Ну почему у нас не срабатывают общие закономерности?

– Почему у нас не получилось, по крайней мере, каких-то основ нормального демократического общества? Потому что первый же конфликт между законодательной и исполнительной властью, - а в преодолении его и осуществляется демократическая процедура - зачем же демократия, как не для того, чтобы договариваться? - разрешили с помощью чего? Стрельбы. Танками.

Следующий серьезный кризис власти в 1996 году…

А.Г. – А разве был такой?

– Конечно, уже только ленивый отрицает, что победа Ельцина на президентских выборах была сфальсифицирована. И, кстати говоря, именно в тот период свой уровень недемократичности продемонстрировали журналисты… и писатели тоже, вы не думайте, что я писателей идеализирую, но, прежде всего, журналисты. Все знали, что Ельцин был тяжело болен, практически не мог руководить государством и передоверился олигархам. Кто рассказывал про крепкие рукопожатия?

А.Г. – Пресс-секретарь президента.

- Ни одна газета не написала, что нельзя выбирать больного человека, хотя о состоянии его здоровья знали все.

ЗВОНОК В СТУДИЮ

- Юрий Михайлович, это Андрей из Москвы. Вот вы затронули тему демократии…

- Меня заставили. Я не хотел.

- В одном американском фильме героиня, желая доканать отца, угрожает: мол, если не дашь денег, выйду замуж за демократа... Не кажется ли вам, что грядет закат демократического общества и на смену ему идет что-то другое, более приемлемое?

- Мой опыт зарубежных поездок и общения с людьми, в том числе зарубежными журналистами, привел к неутешительному выводу: все эти западные демократические процедуры не что иное, как бижутерия, за которой стоит абсолютно жесткий контроль и абсолютное подчинение государственным интересам.

А.Г. – Вы про Запад говорите?

- Про Запад.

А.Г. – Но у нас-то не так…

- Больше года назад, вскоре после августовского нападения Грузии на Южную Осетию, в Вене мы встречались с журналистами. И они стали говорить о том, что в России - полицейское государство, нет свободы слова и так далее. Я им сказал: «Не буду с вами спорить. У нас не все в порядке со свободой слова. И с демократией не очень получается… Но, когда случились эти события, у нас была «Новая газета», которая заняла активную прогрузинскую позицию, у нас было радио «Эхо Москвы», которое довольно долго фактически вещало на стороне Грузии. И никто газету эту не закрыл, никто «Эхо Москвы» не разогнал. Раздался ли у вас хоть один голос хоть в одной газете, на радио или телеканале в защиту Москвы? Это что? Свобода слова?» Они все покраснели, как девочки, и стали отводить глаза в сторону. Это было очень симптоматично и неприятно.

Л.Г. – Между прочим, не мы вас спровоцировали на разговор об обществе, а вы нас своей пьесой…

- Так это замечательно!

А.Г.- Юрий Михайлович, мы знаем, вы часто встречаетесь с политиками самого высокого ранга - в том числе и с Путиным, и с Медведевым. Вы о своих "корыстных" интересах им говорите?

- Конечно. И прежде всего о том, что у нас абсолютно нарушена обратная связь власти с обществом. Даже в советской системе, сложной, запутанной и очень неповоротливой, все-таки, если появлялась критическая статья в «Правде», в «Комсомолке», в «Литературной газете», чиновник лишался своего поста. И даже были очень серьезные государственные решения по публикациям. И это при отсутствии оппозиции. А сейчас можно обораться, разоблачая преступления, указывая на безобразия и злоупотребления, умоляя власть вмешаться – и никакой реакции.

- Ну, вот та же история – сколько писали и говорили, в том числе «Литературная газета» - о том, что нельзя некомпетентных людей допускать к серьезным секторам экономики и к техногенной сфере. Нет, они там орудовали, теперь мы получили вот эту аварию на Саяно-Шушенской ГЭС.

Теперь, уже после того, как грохнула Саяно-Шушенская, признали: да, тревоги вопиющих были справедливы. И все. Ну, и что нам от этого?

А.Г. – А сейчас вы оборались по какому поводу?

- Поводов обораться сейчас достаточно - и у "Литературки", и у "Комсомолки". И мы, и вы очень много писали о том, что предметы гуманитарного цикла, которые формируют гражданина, нельзя загонять в рамки ЕГЭ. Что нельзя сокращать уроки русского языка, уроки истории, потому что на них формируется сознание личности. И в результате молодые люди становятся все невежественнее и невежественнее.

Вообще, я считаю все аспекты жизни общества, влияющие на формирование сознания, требуют исключительного внимания. Возьмем телевидение - очень важный инструмент государственной и общественной жизни. Оно у нас сейчас отделено от государства. И у нас общество не имеет никаких механизмов его контроля. И это бесконтрольное телевидение начинает служить не общественному благу, а узкочастным интересам, что неизбежно ведет к нравственной и художественной деградации телевещания. Хотя абсолютно во всех странах эти механизмы контроля есть.

Л.Г. – Просто у нас всякий контроль ассоциируется с цензурой, которая напугала интеллигенцию всерьез и надолго. К тому же мы, в силу, наверное, наших каких-то особенностей, почему-то всегда скатываемся к деспотизму, к каким-то излишествам. Если уж контроль, то прямо тотальный.

– Это государство устанавливает цензуру. А тут речь идет об общественном контроле.

Л.Г.– А в чем разница?

- Очень большая. В общественные советы, комиссии, которые надзирают за деятельностью электронных СМИ, входят уважаемые люди, политические деятели, специалисты, какие-то авторитеты нравственные, научные и т.д. Например, в Великобритании совет по телевидению возглавляет королева. Туда направляются какие-то мнения, жалобы и так далее. Ведь наше самостийное словечко «неформат» практически изгнало с экранов телевизоров нормальных людей. А почему не формат? Потому что это не будет приносить рекламу. А куда идут деньги за рекламу? Они что, идут на детские сады, на детские дома? Нет, они идут на оплату деятельности самих телевизионщиков. Обществу-то что от этого? Ему интересно, чтобы информационное пространство его не угнетало, не вырабатывало в нем комплекс неполноценности, не будило животные инстинкты, а хоть чуть-чуть поднимало. У нас же любая попытка заставить телебоссов прислушиваться к мнению общества пресекается на корню.

Л.Г. – Телебоссами? Или сама общественность пассивна?

– Большинство – пассивны. А телевидение как раз тиражирует ту самую точку зрения, что стоит начать контролировать, как тут же развернется цензура. Хотя на самом деле, допустим, корпоративная цензура – она существует. И издания, которые принадлежат каким-то мощным экономическим образованиям, никогда не будут писать о безобразиях внутри них самих. И чем этот контроль отличается от партийного? Да ничем.

Л.Г. – Если мы говорим о вашей позиции, меня зацепил еще один персонаж в вашей пьесе «Одноклассники». Поэт Федор Строчков. Который стал бомжом и алкоголиком. Он у вас, пожалуй, самый симпатичный...

- А почему он должен вызывать антипатию?

Л.Г. - Так алкоголик!

- Сначала – поэт! А алкоголизм – это болезнь. Кстати, плохих людей, ставших хроническими алкоголиками, я почти не встречал…

– Поэтому наше общество никак и не может справиться с этой напастью, что воспринимает пьянство слишком лояльно…

- Почему лояльно? Я ведь показал, что человек водкой погубил свой талант. А ведь были задатки гения! А кончилось все помойками и дармовой выпивкой. Это катастрофа. Я считаю, что это мой вклад в борьбу с алкоголизмом.

– Юрий Михайлович, а не слишком ли большое значения вы придаете проблеме нравственности?

- Нет. Если у писателя иная позиция, он должен перейти на другую работу.

– Но уговаривать людей быть хорошими...

- Это прямая обязанность литературы. Как у журналиста – выпускать хорошую газету, а галошной фабрики – производить отменные галоши.

– Но мало кто готов сегодня пострадать за нравственность.

- Внутренне, прежде всего, пострадать надо. Это сложный процесс. Он, кстати, происходит, в том числе и в умах богатых. Нравственность с помощью бейсбольных бит утвердить невозможно. И с помощью шила тоже...