"Я призван был воспеть твои страданья..."


 

<!--(ссылка)-->

<!-- --> <!--
-->

Начало здесь

 

10 декабря 1821 года родился Н. А. Некрасов. 

 

4514961_28 (529x700, 246Kb)

 

Пушкин любил блеск, полноту и радость жизни, он был певцом как бы освещенной солнцем части мира. Некрасов был певцом неосвещённой половины. Его, как и его ровесника и современника Достоевского, занимало несчастье людей, унижение и оскорбление человека. Он был защитником неудачливых, неустроенных, отчаявшихся. «Друг беззащитный, больной и бездомный», – вот к кому обращался поэт.
Некрасов опустил поэзию с небес на землю: под его пером поэзией стало обыденное, житейское, простое человеческое горе. Болезнь, бедность, одиночество, муки совести — вот мотивы его стихотворений.

 

Нет, Музы ласково поющей и прекрасной
Не помню над собой я песни сладкогласной!
...Но рано надо мной отяготели узы
Другой, неласковой и нелюбимой Музы,
Печальной спутницы печальных бедняков,
Рожденных для труда, страданья и оков...

 

4514961_2 (700x616, 53Kb)


Муза Некрасова

 

Некрасов смело отошёл от традиции: он перестал рядиться в тогу певца, бряцающего на лире; Зевсы, Амуры, Венеры, античные, мифологические образы исторгнуты им из стихов. Вместо них жизнь живой России ворвалась в его поэзию. Герои чердаков и подвалов, покосившихся домишек, ночлежек и больниц впервые заговорили в его стихах в полный голос. Вот они, герои стихов Некрасова, запечатлённые на картинах великих русских художников.

 

4514961_5 (406x700, 179Kb)

 

 

4514961_4 (581x417, 48Kb)

 

 

4514961_6 (700x394, 33Kb)

 

 

4514961_7 (700x516, 266Kb)

 

 

4514961_8 (700x385, 207Kb)

 

Это был первый удар по классицизму и академизму. Великое значение Некрасова было в том, что он вылил ушат холодной воды на слишком выспренную голову ложно-классической поэзии, он заговорил на языке простонародья, вернул поэзию к житейской прозе, к человеческой боли.

 

Душно! без счастья и воли
Ночь бесконечно длинна.
Буря бы грянула, что ли?
Чаша с краями полна!

Грянь над пучиною моря,
В поле, в лесу засвищи,
Чашу вселенского горя
‎Всю расплещи!..

 

«Я пою тебе песнь покаяния...»

 

Родился Николай Алексеевич Некрасов в местечке Немирово Каменецко-Подольской губернии, в семье капитана егерского полка. Род был чисто русский, коренной. Когда будущему поэту исполнилось 3 года, отец вышел в отставку и переехал с семьёй в родовое имение Грешнево Ярославской губернии, где и прошло его детство.

 

4514961_32 (700x481, 44Kb)

 

И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь текла отцов моих, бесплодна и пуста,
Текла среди пиров, бессмысленного чванства,
Разврата грязного и мелкого тиранства;
Где рой подавленных и трепетных рабов
Завидовал житью последних барских псов,
Где было суждено мне божий свет увидеть,
Где научился я терпеть и ненавидеть...

 

Отец поэта, человек крутого нрава и деспотического характера, был жестоким крепостником.

 

4514961_11 (421x553, 36Kb)

 

Крепостническое самодурство в те годы было явлением заурядным, но с детских лет оно глубоко уязвило душу Николая, тем более, что жертвой его были не только грешневские крестьяне, но и горячо любимая мать, ради детей безропотно сносившая царивший в семье произвол. «Это было раненное в самом начале жизни сердце, - писал Достоевский, - и эта-то никогда не заживающая рана его и была началом и источником всех страстей, страдальческой поэзии его на всю жизнь».
Николай ещё в молодости раз и навсегда принципиально отказался есть «хлеб, возделанный рабами». Никогда, в отличие от многих передовых деятелей (Герцен, Огарёв, Тургенев) не имел крепостных, не владел людьми, хотя позднее располагал для этого всеми юридическими правами и материальными возможностями.
Все оглядываются на свои детские годы как на потерянный рай, между тем как Некрасов вспоминал их с содроганием. Он бросает слова презрения в лицо своей родине, проклинает свою колыбель, и так жутко читать у него про это злорадство, с которым он смотрел на развалины отцовского дома, на разорение родимого гнезда:

 

4514961_10 (700x475, 50Kb)

 

И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь текла отцов моих, бесплодна и пуста,
Текла среди пиров, бессмысленного чванства,
Разврата грязного и мелкого тиранства...
И с отвращением кругом кидая взор,
С отрадой вижу я, что срублен темный бор -
В томящий летний зной защита и прохлада, -
И нива выжжена, и праздно дремлет стадо,
Понурив голову над высохшим ручьем,
И набок валится пустой и мрачный дом,
Где вторил звону чаш и гласу ликованья
Глухой и вечный гул подавленных страданий,
И только тот один, кто всех собой давил,
Свободно и дышал, и действовал, и жил...

 

И над всей этой скорбью и недужностью, примиряя и смягчая, возносится образ матери. Это особая тема Некрасова. Даже в пушкинской лирике отсутствует её образ. В поэзии же Некрасова мать — воплощение идеала, олицетворение всего святого и светлого .
О самой матери поэта Елене Закревской мы почти ничего не знаем. Не сохранилось никаких изображений, никаких вещей, документальных материалов. Известно, что Некрасов очень любил её. Потеряв её в 20 лет, он создал религиозный культ матери, культ материнства. Она выступает у него то как Муза, то как мать-природа, мать сыра-земля, воплощённая совесть. А в одном из последних, уже почти предсмертных стихотворений «Баюшки-баю» само обращение к матери оказывается чуть ли не обращением к Матери Божьей. Некрасов неисчерпаем в своих гимнах материнству.

 

Внимая ужасам войны,
При каждой новой жертве боя
Мне жаль не друга, не жены,
Мне жаль не самого героя...
Увы! утешится жена,
И друга лучший друг забудет;
Но где-то есть душа одна —
Она до гроба помнить будет!
Средь лицемерных наших дел
И всякой пошлости и прозы
Одни я в мире подсмотрел
Святые, искренние слезы —
То слезы бедных матерей!
Им не забыть своих детей,
Погибших на кровавой ниве,
Как не поднять плакучей иве
Своих поникнувших ветвей...

 

И — одно из самых проникновенных произведений о сыновней любви к матери, перерастающей в любовь к Родине, о драме русского человека, наделённого жгучей совестливостью — поэма «Рыцарь на час». Некрасов написал её осенью 1862 года, когда навестил родные места и побывал на могиле матери. Это, кажется, не написано, а выплакано, вырыдано — сама фонетика передаёт это рыдание, эту истошную интонацию, когда голос словно срывается на крик:

 

Повидайся со мною, родимая!
Появись легкой тенью на миг!
Всю ты жизнь прожила нелюбимая,
Всю ты жизнь прожила для других...
Я кручину мою многолетнюю
На родимую грудь изолью,
Я тебе мою песню последнюю,
Мою горькую песню спою.
О прости! то не песнь утешения,
Я заставлю страдать тебя вновь,
Но я гибну — и ради спасения
Я твою призываю любовь!
Я пою тебе песнь покаяния,
Чтобы кроткие очи твои
Смыли жаркой слезою страдания
Все позорные пятна мои!..
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!

 

Достоевский считал эту поэму шедевром. Вся страна не могла тогда читать её без слёз.

 

Поэт-урбанист

 

Окончив ярославскую гимназию, летом 1838 года 16-летний Некрасов с заветной тетрадкой стихов отправляется в Петербург.

 

4514961_13a (700x420, 35Kb)

 

Вопреки воле отца, желавшего определить его в Дворянский полк (военную школу), Николай мечтал об университете. Экзамены он не выдержал, но определился вольнослушателем и два года посещал занятия на филфаке. Отец, узнав о поступке сына, пришёл в ярость и лишил его всякой материальной поддержки. Шестнадцатилетний подросток оказался один, в чужом городе, без гроша. Ни о какой городской бедности, ни о каком страдании, унижении и оскорблении поэт не писал позднее со стороны, - через всё это он прошёл сам.

 

Помнишь ли день, как, больной и голодный,
Я унывал, выбивался из сил?
В комнате нашей, пустой и холодной,
Пар от дыханья волнами ходил.
Помнишь ли труб заунывные звуки,
Брызги дождя, полусвет, полутьму?..

 

это он писал не понаслышке. Тогда-то Николай и поклялся себе не умереть в подвале, выжить, состояться.

 

4514961_15 (689x433, 44Kb)

каморка, где жил в Петербурге 16-летний Некрасов

 

Наступили дни литературной подёнщины — когда он писал ради заработка, порой откровенную халтуру: газетные статьи, фельетоны, инструкции по уходу за пчёлами, куплеты для водевилей... Но всё же это было достойней, - считал юный поэт, чем жить на крепостнические деньги отца, пользуясь рабским трудом крестьян.

 

Праздник жизни — молодости годы -
я убил под тяжестью труда,
и поэтом, баловнем свободы,
другом лени не был никогда.

 

Но поначалу нищета его очень мучила. Из-за неё он был мучительно застенчив и признавался в стихах:


Поступь гордая, голос уверенный,
Что ни скажут - их речь хороша,
А вот я-то войду, как потерянный,-
И ударится в пятки душа!

На ногах словно гири железные,
Как свинцом налита голова,
Странно руки торчат бесполезные,
На губах замирают слова.

Улыбнусь - непроворная, жесткая,
Не в улыбку улыбка моя...

 

Мечты о литературе не покидали Некрасова. В начале 40-х он выпустил первый сборник «Мечты и звуки», который оказался неудачным. Осознав это, он собрал весь тираж и уничтожил его. Понял, что надо писать не так и не о том.
Следующая книга называлась «Петербургский сборник», где самым сильным был стихотворный цикл «На улице». Это сцены уличной петербургской жизни, где в бесхитростных зарисовках перед нами проходят оборванный бедняк, укравший калач и схваченный городовым, солдат с детским гробом под мышкой, Ванька-извозчик со своей ободранной клячей... Тягостное впечатление усиливает строка, завершающая последнюю сцену: «Мерещится мне всюду драма». Она звучит как эпилог и в то же время как эпиграф к последующим городским стихам Некрасова.

 

4514961_3_1_ (700x443, 36Kb)


Мы знаем его как крестьянского поэта, но начинал он как урбанистический поэт. Одно из самых характерных произведений этой лирики — стихотворение «Утро»:

 

...Начинается всюду работа;
Возвестили пожар с каланчи;
На позорную площадь кого-то
Повезли - там уж ждут палачи.

 

Проститутка домой на рассвете
Поспешает, покинув постель;
Офицеры в наемной карете
Скачут за город: будет дуэль.

 

Торгаши просыпаются дружно
И спешат за прилавки засесть:
Целый день им обмеривать нужно,
Чтобы вечером сытно поесть.

 

Чу! из крепости грянули пушки!
Наводненье столице грозит...
Кто-то умер: на красной подушке
Первой степени Анна лежит.

 

Дворник вора колотит - попался!
Гонят стадо гусей на убой;
Где-то в верхнем этаже раздался
Выстрел - кто-то покончил собой...

 

Стихотворение предвосхищало тему «страшного мира» Блока, перекликалось со строчками таких урбанистов, как Бодлер, Уитмен. Белинский писал об этих стихах: «Они проникнуты мыслию, это не стишки к деве и луне, в них много умного, дельного и современного. И лучшее из них — «В дороге».

 

"Скучно! скучно!.. Ямщик удалой,
Разгони чем-нибудь мою скуку!
Песню, что ли, приятель, запой
Про рекрутский набор и разлуку;
Небылицей какой посмеши
Или, что ты видал, расскажи —
Буду, братец, за всё благодарен"...

 

Так начинается это поразительное стихотворение, и дальше ямщик рассказывает седоку обыкновенную и грустную историю крепостной девушки, которую взяли господа из прихоти в барский дом, воспитали барышней, белоручкой, а когда барин умер, новый хозяин «воротил её на село» — «знай де место своё ты, мужичка», и она, не выдержав тягот и унижений крепостной жизни, умерла... Ужас охватывает, может быть, даже не столько от рассказанной истории, сколько от этой непосредственности, наивности: «А, слышь, бить — так почти не бивал, разве только под пьяную руку...»
Стихотворение «В дороге» принесло Некрасову широкое признание в литературе. Когда он впервые прочёл его в кругу друзей, Белинский воскликнул: «Да знаете ли Вы, что Вы поэт, и поэт истинный?»

 

4514961_16 (497x700, 217Kb)

В. Белинский

 

«Страстный к страданию поэт»

 

Под влиянием Белинского творческий путь Некрасова определился как путь поэта-реалиста, близкого гоголевскому направлению. Начинающий литератор, он прошёл все круги ада, все ступени, ведущие на городское дно. Полубродяжья жизнь привела его в сомнительные компании, он начал привыкать к вину. Потом была недолгая связь с какой-то бедной девушкой, с которой он поселился в жалком углу, снятом за гроши. Но счастье оказалось непрочным. Отголоски этой безрадостной истории угадываются в стихотворении Некрасова «Еду ли ночью по улице тёмной...»

 

В разных углах мы сидели угрюмо.
Помню, была ты бледна и слаба,
Зрела в тебе сокровенная дума,
В сердце твоем совершалась борьба.
Я задремал. Ты ушла молчаливо,
Принарядившись, как будто к венцу,
И через час принесла торопливо
Гробик ребенку и ужин отцу.
Голод мучительный мы утолили,
В комнате темной зажгли огонек,
Сына одели и в гроб положили...
Случай нас выручил? Бог ли помог?
Ты не спешила с печальным признаньем,
Я ничего не спросил,
Только мы оба глядели с рыданьем,
Только угрюм и озлоблен я был...

 

4514961_18 (700x442, 41Kb)

 

Впоследствии из этой истории выросла история Сонечки Мармеладовой.
Вообще почти весь Достоевский – родом из Некрасова. Взять хоть некрасовский цикл «На улице», где во многих уличных сценках предвосхищены образы, сюжеты, мотивы будущего романа «Преступление и наказание». Так, знаменитый сон-наваждение Раскольникова навеян стихотворением Некрасова об избиении лошади. («Вот она зашаталась и встала.// «Ну!» – погонщик полено схватил// показалось кнута ему мало// – и уж бил её, бил её, бил!»).

 

Ноги как-то расставив широко,
Вся дымясь, оседая назад,
Лошадь только вздыхала глубоко
И глядела... (так люди глядят,


Покоряясь неправым нападкам).
Он опять: по спине, по бокам,
И, вперед забежав, по лопаткам
И по плачущим, кротким глазам!


Всё напрасно. Клячонка стояла,
Полосатая вся от кнута,
Лишь на каждый удар отвечала
Равномерным движеньем хвоста.

 

4514961_20 (445x521, 52Kb)

 

Вообще способность смотреть в глаза ужасу — одно из главных свойств Некрасова. Не знаю ничего страшней и неистовей этих стихов о лошади, избиваемой человеком. Кажется, сказав о погонщике, схватившем полено, можно остановиться, - но нет, Некрасов не пропустит ни одной страшной подробности: ни того, что лошадь уже бьют «по плачущим, кротким глазам», ни её полосатых от кнута боков, ни «нервически скорого шага». «А погонщик не даром трудился — наконец-таки толку добился!» Некрасов не щадит нас, и, может быть, в этой безжалостности, нежелании считаться с нашими душевными возможностями — главная сила его лучших стихов.
Кстати, А. Кушнер в одном из своих стихов отмечает, что слово «нервный» пришло в нашу речь именно из некрасовской музы:

 

Слово «нервный» сравнительно поздно
появилось у нас в словаре –
у некрасовской музы нервозной
в петербургском промозглом дворе.
Даже лошадь нервически скоро
в его желчном трёхсложнике шла...


Или стихотворение Некрасова «Когда из мрака заблужденья...», на полемике с которым Достоевский построил всю вторую часть «Записок из подполья», цитируя его и в «Селе Степанчиково», и в «Братьях Карамазовых». Это же стихотворение предвосхитило и знаменитую «Яму» Куприна, его заключительные строки цитирует там один из героев.
Идея, философия и даже поэтика страдания у Достоевского во многом сложилась под прямым и сильнейшим влиянием Некрасова. После смерти поэта он писал: «Как много Некрасов, как поэт, все эти 30 лет занимал места в моей жизни!...Прочтите эти страдальческие песни сами, и пусть вновь оживёт наш любимый, страстный поэт! Страстный к страданию поэт!»

 

4514961_19 (272x395, 20Kb)

Ф.М. Достоевский

 

«Мучимый страстью мятежной...»

 

Говоря о поэзии Некрасова, нельзя не сказать о его любовной лирике, которая тоже обильно питалась страданием и потому так пронзительна и до сих пор современна. Но сначала — о той, кому были посвящены практически все его любовные стихотворения. С Авдотьей Панаевой Некрасов познакомился в 1843 году, когда ещё только вступал в литературу. Ему было — 22, ей — 24. Хотя выглядел он намного старше.

 

4514961_22 (473x700, 120Kb)

 

В Панаеву были влюблены многие.

 

4514961_23 (436x700, 18Kb)

 

«Одна из самых красивых женщин Петербурга», - вспоминал о ней граф В. Соллогуб. Аристократу Соллогубу вторил разночинец Чернышевский: «Красавица, каких немного». Восхищался ей и знаменитый француз А. Дюма: «Женщина с очень выразительной красотой». «Я был влюблён не на шутку, - сообщает о ней брату Ф. Достоевский. - Теперь проходит, а не знаю ещё...» Не остался равнодушен к Панаевой и Фет: «Безукоризненно красивая и привлекательная брюнетка». Фет же посвятил ей стихотворение «На Днепре в половодье».

 

4514961_N_G_Sverchkov___Amazonka_A_Ya_Panaeva (700x494, 112Kb)

Н.Г. Сверчков. Амазонка (А.Я. Панаева)


С Панаевыми Некрасова познакомил Белинский. Позже они сдали ему комнату в своей квартире. Иван Панаев считался тогда известным писателем, но не глубоким. Белинский писал: «В нём есть что-то доброе и хорошее, но что это за бедный и пустой человек, жаль его».

 

4514961_24 (281x401, 20Kb)

 

Но Панаев был денди, джентльмен, а Некрасова тогда в свете считали каким-то тёмным проходимцем. Один из современников писал в своих записках: «Наружность Панаева была весьма красива и симпатична, тогда как Некрасов имел вид истинного бродяги».

 

4514961_nekrasov_brodyaga (473x599, 32Kb)


Тем не менее Авдотья предпочла мужу именно его. Первый её брак сложился неудачно, она чувствовала себя одинокой и фактически свободной от семейных уз. Но несмотря на это она далеко не сразу дала волю своему чувству. Женщину страшил суд молвы, неизбежные сплетни.  Некрасов страстно убеждал её в стихах:

 

Когда горит в твоей крови
Огонь действительной любви,
Когда ты сознаёшь глубоко
Свои законные права, —
Верь: не убьет тебя молва
Своею клеветой жестокой!

 

Постыдных, ненавистных уз
Отринь насильственное бремя
И заключи — пока есть время
Свободный, по сердцу союз.

 

Панаева, однако, долго колебалась и поначалу отвергла Некрасова. Тот с отчаянья чуть было не кинулся в Волгу, о чём впоследствии поведал миру в стихах, о которых Тургенев сказал: «пушкински хороши»:

 

4514961_krytoi_obriv (380x300, 103Kb)

 

Давно - отвергнутый тобою,
Я шел по этим берегам
И, полон думой роковою,
Мгновенно кинулся к волнам.


Они приветливо яснели.
На край обрыва я ступил -
Вдруг волны грозно потемнели,
И страх меня остановил!


Поздней - любви и счастья полны,
Ходили часто мы сюда,
И ты благословляла волны,
Меня отвергшие тогда.


Теперь - один, забыт тобою,
Чрез много роковых годов,
Брожу с убитою душою
Опять у этих берегов.


И та же мысль приходит снова -
И на обрыве я стою,
Но волны не грозят сурово,
А манят в глубину свою...

 

Но не таков был он человек, чтобы отступиться. Упрямство Авдотьи только разжигало Некрасова. «Как долго ты была сурова,/ Как ты хотела верить мне / И как не верила и колебалась снова», - вспоминал он в позднейшем письме. Нелегко досталась ему эта женщина. Впоследствии он любил вспоминать

 

И первое движенье страсти,
Так бурно взволновавшей кровь,
И долгую борьбу с самим собою,
И, не убитую борьбою,
Но с каждым днем сильней кипевшую любовь.

 

4514961_53 (457x656, 64Kb)

 

Этот любовный поединок продолжался с 1843 по 1848 год. В 1848 году Панаева стала, наконец, гражданской женой Некрасова (развод в те времена получить было нелегко).

 

Счастливый день! Его я отличаю
в семье обыкновенных дней,
с него я жизнь мою считаю
и праздную его в душе моей.

 

А И. Панаеву выпала трудная роль: жить при собственной жене холостяком. Официально он считался её мужем, но и прислуга, и посторонние знали, что муж его жены — Некрасов. Они жили все втроём в одной квартире, что усугубляло насмешки.

 

4514961_gostinaya_panaevih (700x525, 244Kb)

Гостиная Панаевых


Отношения Некрасова с Панаевой были очень сложными, что нашло отражение во многих стихах поэта. Их роман стал почвой, на которой родился и роман стихотворный — поэтический цикл Некрасова, носивший название «панаевского» (по аналогии с «денисьевским» циклом Тютчева). Оба эти цикла объединяло то, что любовь Некрасова и Панаевой, как и любовь Тютчева и Денисьевой была незаконна, ставившая их постоянно перед лицом общества и друг перед другом в двусмысленное положение.
Некрасов посвятил Панаевой 13 стихов, (если не считать трёх элегий, написанных уже в 70-е, конце жизни, когда он уже жил с другой). Начинается цикл со стихотворения 1847 года «Если мучимый страстью мятежной...», когда всё начиналось, и заканчивается стихотворением 1856-го «Прости», завершившим определённый этап отношений.

 

Прости! Не помни дней паденья,
Тоски, унынья, озлобленья, -
Не помни бурь, не помни слез,
Не помни ревности угроз!..

 

Некрасов дал формулу, которую охотно приняли при разговоре о его лирике: «Проза любви». Однако эта «проза» состояла не в приверженности к быту и дрязгам. Это мир сложных, «достоевских» страстей, ревности, самоутверждений и самоугрызений. Вот почему Чернышевский всё же назвал эту «прозу любви» «поэзией сердца».
Некрасов не просто создал характер героини в лирических стихах, что само уже по себе ново, но и создал новый женский характер, в разных, подчас неожиданных проявлениях: самоотверженный и жестокий, любящий и ревнивый, страдающий и заставляющий страдать.
«Я не люблю иронии твоей» - уже в одной этой начальной строчке стихотворения есть характеры двух людей и бесконечная сложность их отношений. Вообще некрасовские вступления к стихам — это продолжения вновь и вновь начинаемого спора, длящейся ссоры, непрерываемого диалога: «Мы с тобой — бестолковые люди. Что минута — то вспышка готова...» «Да, наша жизнь текла мятежно...» «Так это шутка, милая моя?..»
Образ Панаевой живёт на страницах многих стихов Некрасова: «Поражена потерей невозвратной...», «Тяжёлый крест достался ей на долю...», «Бьётся сердце беспокойное...», «Разбиты все привязанности...» Перед нами предельно искренний лирический дневник, сохранивший горячие следы сердечной жизни двух людей — следы мучительных противоречий, ревности, горьких размолвок и счастливых примирений.
И в любовной лирике Некрасов — поэт страдания. Только оно получает особый, именно некрасовский смысл. Он ощущает всю спасительность страдания, благословляет его по-пушкински («я жить хочу, чтоб мыслить и страдать») и радуется способности к страданию.

 

Но мне избыток слёз и жгучего страданья
отрадней мёртвой пустоты.

 

В пору особенно напряжённых отношений с Панаевой, всё более приближающихся к разрыву, Некрасов написал стихотворение «Слёзы и нервы» («О слёзы женские, с придачей нервических, тяжёлых драм!..», которое заканчивалось так:

 

Зачем не мог я прежде видеть?
Её не стоило любить,
её не стоит ненавидеть...
О ней не стоит говорить...

 

4514961_staraya_Panaeva (200x242, 9Kb)

 

В черновом варианте были такие — совсем уж жестокие для женщины строки:

 

Есть не одна такая пара.
Я не таков. Мне не вкусна
ни раз погасшая сигара,
ни обманувшая жена.

 

«Слёзы и нервы» завершили стихотворный «панаевский» цикл, который навсегда остался в русской поэзии как единственная в своём роде поэзия страдания и «проза любви».

 

Некрасов-сатирик

 

У предшественников Некрасова сатира была преимущественно карающей: поэт высоко поднимался над своим героем и с идеальных высот метал в него молнии обличительных испепеляющих слов. Некрасов старается, напротив, как можно ближе подойти к обличаемому герою, проникнуться его взглядом на жизнь, подстроиться к его самооценке:

 

Украшают тебя добродетели,
до которых другим далеко,
и беру небеса во свидетели -
уважаю тебя глубоко..

(«Современная ода»)

 

Его главное оружие — сарказм. Часто сатира Некрасова представляет собой монолог от лица обличаемого героя.

 

Нравственный человек

Живя согласно с строгой моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
Жена моя, закрыв лицо вуалью,
Под вечерок к любовнику пошла.
Я в дом к нему с полицией прокрался
И уличил... Он вызвал - я не дрался!
Она слегла в постель и умерла,
Истерзана позором и печалью...
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.

 

Приятель в срок мне долга не представил.
Я, намекнув по-дружески ему,
Закону рассудить нас предоставил;
Закон приговорил его в тюрьму.
В ней умер он, не заплатив алтына,
Но я не злюсь, хоть злиться есть причина!
Я долг ему простил того ж числа,
Почтив его слезами и печалью...
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.

 

Крестьянина я отдал в повара,
Он удался; хороший повар - счастье!
Но часто отлучался со двора
И званью неприличное пристрастье
Имел: любил читать и рассуждать.
Я, утомясь грозить и распекать,
Отечески посек его, каналью;
Он взял да утопился, дурь нашла!
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.

 

Имел я дочь; в учителя влюбилась
И с ним бежать хотела сгоряча.
Я погрозил проклятьем ей: смирилась
И вышла за седого богача.
И дом блестящ и полон был как чаша;
Но стала вдруг бледнеть и гаснуть Маша
И через год в чахотке умерла,
Сразив весь дом глубокою печалью...
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла...

 

Подобно талантливому актёру, Некрасов перевоплощается, надевая на себя разные сатирические маски. Он глубоко погружается в психологию своих персонажей, в самые потаённые уголки их мелких, подленьких душ.

 

Ростовщик

 

4514961_Rostovshik (390x276, 137Kb)

 

Было года мне четыре,
Как отец сказал:
«Вздор, дитя мое, все в мире!
Дело — капитал!»


И совет его премудрый
Не остался так:
У родителя наутро
Я украл пятак.


Страсть навек к монете звонкой
Тотчас получив,
Стал у всех я собачонкой,
Кто богат и чив.


Руки, ноги без зазренья
Всем лизал, как льстец,
И семи лет от рожденья
Был уж я подлец!


(То есть так только в народе
Говорится, а зато
Уж зарыто в огороде
Было кое-что.)


Говорят, есть страсти, чувства —
Незнаком, не лгу!
Жизнь, по-моему, — искусство
Наживать деньгу.


Знать, во мне раненько скупость
Охладила кровь:
Рано понял я, что глупость —
Слава, честь, любовь,


Что весь свет похож на лужу,
Что друзья — обман
И затем лишь лезут в душу,
Чтоб залезть в карман,


Что от чести от злодейки
Плохи барыши,
Что подлец, кто без копейки,
А не тот, кто без души.


И я свыкся понемногу
С ролею скупца
И, ложась, молился богу,
Чтоб прибрал отца...


Добрый, нежный был родитель,
Но в урочный час
Скрылся в горнюю обитель,
Навсегда угас!


Я не вынес тяжкой раны, —
Я на труп упал
И, обшарив все карманы,
Горько зарыдал...


Продал все, что было можно
Хоть за грош продать,
И деньжонки осторожно
Начал в рост пускать...

 

Нередко поэт использует сатирический перепев, который нельзя смешивать с пародией. В колыбельной песне «Подражание Лермонтову» воспроизводится ритмико-интонационный строй лермонтовской «Казачьей колыбельной», частично заимствуется и её высокая поэтическая лексика, но не во имя пародирования, а для того, чтобы резче оттенилась низменность тех отношений, о которых идёт речь у Некрасова.

 

Спи, пострел, пока безвредный!
Баюшки-баю.
Тускло смотрит месяц медный
В колыбель твою,
Стану сказывать не сказки -
Правду пропою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.

 

Будешь ты чиновник с виду
И подлец душой,
Провожать тебя я выду -
И махну рукой!
В день привыкнешь ты картинно
Спину гнуть свою...
Спи, пострел, пока невинный!
Баюшки-баю.

 

Тих и кроток, как овечка,
И крепонек лбом,
До хорошего местечка
Доползешь ужом -
И охулки не положишь
На руку свою.
Спи, покуда красть не можешь!
Баюшки-баю.

 

Купишь дом многоэтажный,
Схватишь крупный чин
И вдруг станешь барин важный,
Русский дворянин.
Заживешь - и мирно, ясно
Кончишь жизнь свою...
Спи, чиновник мой прекрасный!
Баюшки-баю.

 

Или вот такой сатирический перепев тоже на мотив Лермонтова:

 

В один трактир они оба ходили прилежно
И пили с отвагой и страстью безумно мятежной,
Враждебно кончалися их биллиардные встречи,
И были дики и буйны их пьяные речи.
Сражались они меж собой, как враги и злодеи,
И даже во сне всё друг с другом играли.
И вдруг подралися… Хозяин прогнал их в три шеи,
Но в новом трактире друг друга они не узнали…

 

Юмор Некрасова

 

Он у него восхитителен. Но почему-то некоторые исследователи и интерпретаторы его творчества этот юмор напрочь игнорируют. Вплоть до того, что позволяют себе переделывать на более серьёзный, академический лад какие-то строки поэта, показавшиеся кому-то чересчур легкомысленными. Вот, например, прелестное стихотворение Некрасова, которое я у него очень люблю:


Где твоё личико смуглое
нынче смеётся, кому?
Эх, одиночество круглое!
Не посулю никому!


А ведь, бывало, охотно
шла ты ко мне вечерком.
Как мы с тобой беззаботно
веселы были вдвоём!


Как выражала ты живо
милые чувства свои!
Помнишь, тебе особливо
нравились зубы мои?


как любовалась ты ими,
как цаловала, любя!
Но и зубами моими
не удержал я тебя...


Стихотворение шутливое, немного дурашливое: тут и «особливо», и эти «зубы», которые придают стиху непосредственность, лукавство, неповторимое своеобразие. Оно живое. И во многом благодаря этим «зубам». Собственно, всё стихотворение держится на этих зубах, в них-то вся прелесть, в этой улыбке.
И вот, готовясь к вечеру Некрасова, я нахожу в нашей библиотечной фонотеке пластинку советского композитора Бориса Терентьева с песнями на стихи поэта, в том числе и на это. Мелодия занудная, заунывная, совершенно не соответствующая характеру стихов. И вдруг слышу: певец выдаёт нечто отнюдь не некрасовское, а, как я подозреваю, плод творчества самого Терентьева (или исполнителя Евгения Беляева): «Помню, тебе особливо нравились очи мои». Видимо, советским авторам «зубы» показались неэстетичным, непесенным словом, и они ничтоже сумняшеся отредактировали классика, заменив на высокопоэтичное «очи». Ну и, соответственно, последнюю строчку «улучшили»: «но и глазами моими не удержал я тебя». И всё, очарование ушло. Напыщенное «очи» (никогда никакой мужчина – если, конечно, он не Нарцисс – не скажет о себе «очи») убило живую непосредственную интонацию стиха, сделало его плоским, попросту неумным, особенно в серьёзном, даже торжественном исполнении тенора. Классик же, какой тут может быть юмор! А то, что недопустимо самочинно искажать и корёжить строки классика, пользуясь тем, что он уже умер и не сможет отстоять свои стихи – этого им никто в консерватории не объяснил. Поэтому приходится объяснять мне.

 

Продолжение здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post194732247/

 

Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.