Николай ТЮТЮННИК

                                           Ко дню рождения Б. Л. Горбатова

                                                                          Краски речных закатов,

                                                                          Ветер степных дорог, −

                                                                          Все, что Борис Горбатов

                                                                          В сердце больном берег!

                                                                                  М. Матусовский

                                                           1 

     Вечерело. Все ощутимее брался мороз. Лед, сковавший Лугань, начинал звонко потрескивать. И в тихой заводи, где Боря еще днем мог различить стоящую на глубине рыбу, поверхность реки заметно потускнела, напоминая натертый паркет.

    Он всегда так: найдет место поукромнее, станет на колени, облокотится на лед и, выставив вокруг глаз барьер из озябших ладоней, рассматривает. Не может быть, чтобы речка промерзла до дна. Не хотелось этого. Он ведь хорошо помнит, какая рыба попадалась им здесь, какие чудовищно огромные раки! Неужели все это погибнет в ледяных тисках?!

    − Борька-а, домой идешь?!

    Помахал раскрасневшимся от беготни мальчишкам.

    − Иду-у!

    Идти надо. Мама снова выругает, помогая ему стаскивать негнущуюся от холода одежду.

    − Лео-он, − мягко, нараспев кликнет она отца и, всплеснув ладонями, сделает удивленными свои красивые, восточного типа, глаза. − Леон, ты хочешь, чтобы ребенок заболел? Или ты не хочешь, чтобы ребенок заболел?

    Отец, конечно, не хочет. Он отложит в сторону свой рейсфедер, выйдет в прихожую и поверх очков с осуждением посмотрит на сына.

    − Я рыбу смотрел, папа, − опережая его, скажет Боря и обиженно взглянет на маму.

    − Какую рыбу? − переглянутся родители. − Зачем ее смотреть?

    − Маленькую, подо льдом! − объяснит Боря и для полного оправдания добавит: − Ее так жалко!

    … Представив эту картину, Боря засмеялся. Он зачастую и гуляет в одиночку, чтобы никто не мешал фантазировать. Любит разыгрывать в лицах различные сценки, играя одновременно несколько ролей. Родители об этом знают и уже лелеют надежду увидеть сына известным и богатым.

    − Сочинитель растет!

    А почему бы и нет? Если есть душа, если даже в холоднокровных обитателях водоемов видятся ему достойные участи существа, а не просто продукты питания, если часто задумчив и слова сами по себе складываются в стихи, то почему бы и не стать сочинителем? Все задатки для этого на лицо!

    Соседи, в большинстве своем рудничные, иной раз и затылки почешут.

    − Ну и малец, язви его! При нем и ругнуться неловко. Рудник этот проклятый обматерить…

    − Загнать бы папашку ихнего, Леонтия, тоже под землю да дать лопату, − глядишь, по-иному бы рассуждал.

    − Ага, загонишь! На чертей ему твоя лопата? Он с энтим, с карандашом…

    − Да нет, мужики, погодите… Леонтий человек хороший. Если кумекает чертить, то нашто ему та лопата? Он свой хлебушек честно зарабатывает. Да и с малыша, видно, путнее что-то получится. Наши, вона, гоняют с бугра день-деньской да орут, как оглашенные. А этот мал, да рассудителен. И отодрать, видно, не за что.

     Насчет этого − чистая правда. Радоваться такому ребенку и горя не знать. Родители и радуются. Как и двум младшеньким − Володе и Мишеньке. Разве что мама иной раз ругнет. Так и ее понять можно.  А ну как простынет да заболеет? Лечить ведь нечем. Да и не за что.

    Борю уже научили отогревать ладоши. Наскоро натирал их снегом и прятал в карманы. Через минуту ладошки теплели, через две − начинали гореть! Потрогав их, мама изумлялась.

    − Ты что − вспоте-ел?!

    Оставив работу, вышел в прихожую отец. Поверх очков удивленно смотрел на сына.

    После горячего борща (он вспомнит этот запах четверть века спустя, впервые услышав стихи друга, тоже донбассовца, Михаила Матусовского:

                                       Кирпичный дом, и дым жилья,

                                       И запах мокрого белья,

                                       И дух еврейского борща −

                                       Вся родословная моя),

после горячего борща, окончательно изгонявшего из организма холод, Боря пристроился с книжкой у заваленного чертежами стола. Отец, в отличие от матери, был не шибко разговорчив, она щебетала за двоих, да и совмещать работу с беседой не умел. И лишь выведя рейсфедером какую-нибудь необыкновенно сложную фигуру, облегченно вздохнул и ласково посмотрел на сына.

    − Стихи-то выучил?

    Хм, стихи… Стихи он не учит. Стихи ему запоминаются сами по себе.

                                       Буря мглою небо кроет,

                                       Вихри снежные крутя…

    В школе их нарочно изучают в эту, зимнюю, пору. Чтобы всяк мог наглядно убедиться, как за окном беря мглою небо кроет, как крутит снежные вихри. Кроме этого, она еще протяжно и грубо гудит в трубе, отчего отец отрывается от чертежей, а мама − от привычного шитья и оба, словно молясь, поднимают глаза вверх.

    − Только бы не сорвало, − выдает общий страх мама.

    Все знают, что речь о крыше, о проржавленном кровельном железе.

    Отец молчит, не хочет понапрасну дразнить какую-то темную силу, чтобы она не сделала все наперекор. И с молчаливым укором переводит взгляд на маму.

    − Я сегодня еще один «шедевр» услышал, − наконец тихо, продолжая прислушиваться, с улыбкой говорит он. − Парамошка под хмельком домой возвращался.

    И пропел, подражая голосу соседа:

                                         Нет, ребятушки, трудней,

                                         Чем работа шахтарей:

                                         Шахтер рубит, шахтер бьет,

                                         Под землею ход ведет.

    − Ну как, хороша песня?

    Боря промолчал. После Пушкина, после «Буря мглою…»

    − А знать тоже надо, − понимающе развел руками отец. − Хоть до Пушкина и далеко, как от земли до неба, но по сути тоже правильно. Вот подрастешь, Борюшка, станешь сочинителем − всю нашу жизнь рудничную опишешь!

    Отец засмеялся, потянулся рукой к вихрастой голове сына.

    Боря, отвечая на ласку, прижался к широкой ладони щекой… 

                                                                  2

    Ждать пришлось недолго: в четырнадцать лет Борис Горбатов написал свою первую заметку, в двадцать − свою первую повесть. Причем. Уже будучи ответственным секретарем союза писателей «Забой»!

     Покинув с родителями в девятилетнем возрасте Петромарьевку (ныне − г. Первомайск Луганской области), он еще не раз посетит свою малую родину, свою милую Лугань и навсегда вернется сюда только через семь… десятилетий. Вернется в виде прекрасно выполненного бюста. В таком же лютом декабре, в конце тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года.

      Да, мороз в день открытия памятника действительно выдался небывалый. Огромная толпа, собравшаяся на площадке у Дома пионеров, пытаясь согреться, слегка пританцовывала, постукивая каблуками о звенящий, утрамбованный подошвами снег. Нам же, стоящим на невысоком деревянном подиуме, где располагался своеобразный и непременный в те годы «президиум», пританцовывать было неприлично и я с состраданием поглядывал на приехавшего в какой-то легкомысленной московской кепчонке Горбатова-младшего, на осенние, на тонкой подошве, полуботинки Долматовского.

      К чести собравшихся, никто не покинул продуваемый ветрами скверик, не ушел до конца митинга. Первомайцы, особенно молодые литераторы, с интересом посматривали на жену писателя-земляка, известную актрису Нину Архипову, на его сына, Михаила Горбатова, на Евгения Долматовского… Ведь это же не просто близкий друг нашего земляка, не просто замечательный поэт, это − автор романа в стихах «Добровольцы», он же − автор сценария одноименного, особенно любимого в Донбассе фильма! Ведь метростроевцы и шахтеры − люди родственных профессий. Люди схожих характеров, схожего темперамента, схожих судеб.

     В тот день не было казенных речей, пустопорожних фраз. Все высказывания шли из глубины души, от чистого сердца. Ведь выступали самые близкие, самые дорогие Борису Леонтьевичу люди и те, кто искренне любил его творчество.

     К сожаление, в Первомайске не осталось старожилов, которые бы помнили его. Но ведь это и не главное. Главное, что он, покинув свою малую родину в девятилетнем возрасте, никогда не забывал ее. Помимо всем известных строк из его автобиографии: «Я родился в 1908 году в Донбассе на Петромарьевском (ныне Первомайском) руднике…», мы находим еще такие воспоминания: «…Простите взволнованность этого очерка («Никанор-Восток» − Н.Т.). Я не могу спокойно писать об Ирмино. Здесь, в километре от Центральной, я родился. Вот он − домишко с железной заплатанной крышей. Вот соседская изба под очеретом. Ребята, с которыми я когда-то рыл шахты в песке, стали теперь шахтерами, инженерами, парторгами, мастерами угля…». Это − полный рабочего энтузиазма 1935−й год. А вот военный, 1943-й: «Тебе будет любопытно узнать, что эти строки пишутся в Луганске. А несколько часов тому назад я специально остановил свою машину на Первомайском руднике и заставил всех моих спутников вылезти из нее, чтобы «поклониться» хатенке, в которой я родился… Есть два поселка в Донбассе, где я должен жить: Варварополье (ныне − железнодорожная станция «Первомайск» − Н.Т.) и Краматорка. Больше тянет в Варварополье − там я родился, провел детство».

      И это слова человека, изъездившего весь Советский Союз! Имевшего московскую квартиру и подмосковную дачу.

    А вот воспоминания кинорежиссера Леонида Лукова, снявшего еще один любимейший в Донбассе кинофильм «Большая жизнь».  «Вот приезжаем мы в шахтерский поселок Первомайку (один из поселков города Первомайска, где находился домик Горбатовых − Н. Т.). Не успели еще как следует осмотреться, а Бориса Леонтьевича уже приглашают зайти в гости, запросто пообедать или поужинать. Шахтеры − люди радушные, хлебосольные, любят хорошую компанию, шумный разговор, споры.

     Все эти дни в Первомайке мы навещаем то одну, то другую семью, обедаем или ужинаем у забойщиков, слесарей.

    Я смотрю, как беседует Горбатов с первомайцами, и если бы даже не знал, что он родился на этом самом руднике, наверняка, решил, что он приехал на свой рудник. Его все интересует: как в Первомайке готовят борщ, кто из стариков остался на шахте, как определяют нормы выработки, где учатся дети, какие цены на рынке, сколько в этом году соберут картофеля с огородов…  Как жалеет Горбатов, возвращаясь с таких многочасовых встреч, что у него неважный музыкальный слух, что не мог он спеть с шахтерами «Коногона» и «Страдания»!

    Тогда же Борис Леонтьевич консультировал создателей фильма «Большая жизнь». Первую его серию. Вторая, как известно, оказалась неудачной.

    Приезжал Горбатов к себе на родину и с Борисом Галиным, который, к слову, обнародовал  настоящее  имя  знаменитого забойщика Никиты Изотова − Никифор… Корреспондент Сеня Гершберг так отужинал в доме Изотова (попробуй-ка с таким богатырем пить наравне!), что на утро не смог вспомнить его имя. Назвал наугад Никитой. С того и пошло: Никита и Никита. Даже на памятнике в Горловке так высечено.

     А вот еще довольно интересное воспоминание  Алексея Ионова: «Знойным летом 1954 года мне пришлось побывать в донецких городах Кадиевке, Ирмино, Первомайске. Места эти с виду ничем не примечательны и даже унылы: голая каменистая степь, глинистые балки да обрывы, копры да терриконы… По пути из Первомайска в Попасную я увидел в степи новые шахтные сооружения…

      − Что за шахта? − спросил я первого встречного строителя.

      − «Мария-Глубокая».

      Почти как в романе «Донбасс»! И вдруг я вспомнил. Что и сам автор этого романа родился неподалеку отсюда… С помощью старожилов нашел два расположенных неподалеку друг от друга и похожих один на другой дома: в одном из них Борис Горбатов родился, в другом провел первые восемь лет своей жизни. Я долго стоял перед этим вторым приземистым домиком под железной кровлей, глядел на его крохотные оконца, на следы замурованной двери, проступающие из-под слоя штукатурки…»

     Позже и сам Борис Леонтьевич подтвердит, что шахты «Крутая Мария», как таковой, не существует. Но в его родном Первомайске есть шахта «Мария». Вот с нее-то «Крутая» и написана.

     Со временем шахта «Мария» получила имя знаменитого чекиста В.Р. Менжинского, а в последнее время стала «Интер-инвест углем». В духе, так сказать, времени.

     … Однако вернемся к нашему митингу. К открытию митинга.  Сдернуто легкое покрывало, и взорам первомайцев и многочисленных гостей города, среди которых был и руководитель нашей Луганской писательской организации Н. А. Чернявский, и заведующий отделом культуры обкома партии А. М. Черняков, а также создатели памятника, скульптор, заслуженный художник УССР Г. К. Слепцов и архитектор В. М. Житомирский, предстал увековеченный в камне молодой писатель: еще пышночубый, крепкий, ладный, с плотно сжатыми, не по-мальчишески упрямыми губами. Молча и сосредоточенно всматривается он в сторону поднимающегося солнца, в сторону его любимой Лугани, над которой, опаленные шальным ветром и морозом, сереют покрытые налетом инея терриконы.

     Что видит он за дальними далями, в северо-восточной стороне? Какие, сокрытые от нас, картины? Может, далекий Диксон, после пребывания на котором он напишет свою «Обыкновенную Арктику»?  Или Москву златоглавую, которую он частенько покидал ради своего родного Донбасса? А может, пролетарский Луганск, где в жестоком 37-м будет арестован и казнен его младший братишка Володька, секретарь обкома комсомола, любимец молодежи.

     Возлагаем цветы и уходим. Уходим не торопясь, не надолго оставляя его самого. Направляемся в Дом пионеров, где намечена встреча наших гостей с литературным объединением, которое уже давно носит имя Бориса Леонтьевича Горбатова.

     За чашкой чая сразу же завязывается самый искренний, добродушный и непринужденный разговор.

    − А что именно вы хотели бы услышать о нем? − уточняет Нина Николаевна.

    − Да все! Нам все интересно. Даже, например, курил ли он?

    Гости засмеялись, переглянулись.

    − Еще как курил, − кивнула головой Архипова. − И курил, и выпить, пока не болел, был не прочь. Но дороже всего для него была работа. Потому, наверное, и сгорел в сорок пять лет.

    − А вы знаете, здесь вот, почти рядом с памятником Бориса Леонтьевича, находится клуб шахты имени Менжинского, бывшей «Марии», с которой он писал свою «Крутую Марию». Как будто сама судьба распорядилась установить памятник именно здесь.

    − Да, видите, как все в жизни переплетено.

    Вместе с Ниной Николаевной и Михаилом Борисовичем приехали двоюродные брат и сестра писателя. Видимо, по скромности, они больше отмалчиваются. Но находиться рядом с автором «Добровольцев» и не завести разговор на эту тему было бы непростительно!

     − Евгений Аронович, наверное, не существует людей, особенно старшего поколения, которые бы не любили фильм «Добровольцы», снятый по Вашему роману в стихах. Особенно здесь, в Донбассе, в шахтерской среде. Ведь угольщики сродни метростроевцам. Как Вы работали над этим романом? Почему взялись за эту тему?

     Долматовскому похоже приятен этот вопрос. Ведь сегодня все разговоры, все воспоминания сводятся к Борису Горбатову, который был крепко дружен не только с Долматовским, но и Матусовским, Симоновым, Лебединским, Марком Гроссманом, Галиной Серебряковой… С передовыми советскими писателями. А еще среди его друзей были композитор Дмитрий Кабалевский, уже упомянутый режиссер Луков, популярнейший артист Борис Чирков!

      Оказалось, что и в работе над «Добровольцами» не обошлось без помощи, без консультаций Бориса Горбатова. И хотя к моменту завершения романа нашего земляка уже не было в живых, Долматовский помнил о поведанных Борису Леонтьевичу планах, которые тот живо одобрил, должно быть, снова вспомнив город своего детства, где жили и трудились люди, проводившие под землей треть своей, и без того короткой, жизни.

      − К тому же он был на восемь лет старше, − заметил Долматовский. − И хотя в солидном возрасте эта разница почти не ощутима, я всегда уважал его мудрость, его жизненный опыт…

     − Говорят, природу любил, птиц, рыб?

     − Что вы! Прилипнет к аквариуму − и не оторвать!

                                                               3

      Позади еще два десятилетия.

    Два особенно бурных десятилетия, в корне изменивших жизнь не только Донбасса, но и всего Советского Союза. Возможно, кто-то из нынешних псевдодемократов считает его певцом тоталитаризма. Но вспомним слова человека, который являлся совестью всей России. Слова Виктора Астафьева: «Я люблю Горбатова за постоянную молодость его книг, очень теплых, лиричных, темпераментных и беспокойных книг неугомонного мечтателя, романтика…»

    Да, перечитывая в конце своей недолгой жизни русскую классическую литературу, он терзался мыслью, что не смог достичь таких высот, как Салтыков-Щедрин, Толстой, Достоевский…  Однако, он тоже сказал свое слово. И так сказал, как не смог бы сказать кто-то другой.

      Увы, давно снесен его старенький дом, но в Первомайске существует улица имени Бориса Горбатова. Над обновленным, давно реконструированным сквером красуется его памятник, в центральной городской библиотеке открыт его уголок.

    Постоянно напоминают своим читателям о знаменитом земляке и молодые, но уже довольно известные поэты и прозаики, члены Межгородского литературного объединения, которое с гордостью и честью носит его славное имя.

г. Первомайск