Александр Гамов и Любовь Моисеева 

Когда было больше секса - в СССР или сейчас

Интервью с ЮРИЕМ ПОЛЯКОВЫМ и отрывок из романа

«Веселая жизнь, или Секс в СССР» 

Уже самим провокационным заглавием своей новой книги писатель и драматург пытается настроить нас на нешаблонный взгляд на эпоху, которая, усилиями пропаганды последних 30 лет представляется не иначе, как царство тьмы, отсталости, тоски, деспотизма, беспросветности и «прочих жутей» советского периода нашей истории. И это - тот самый и именно Поляков - один из наиболее ярких, злых и бескомпромиссных обличителей «свинцовых мерзостей» советской жизни. Заметьте - он и прежде-то выхватывал их с точностью снайпера. И вот теперь - выстрел в еще одну мишень, и, естественно, что радио «Комсомольская правда» никак не могло не поинтересоваться результатами этого выстрела.

...А детей рожали больше, чем сейчас!

- Юрий, вот вы вдруг решили написать про секс в СССР. А что, разве он был?

- Был. О чем и написан этот роман.

- Что-то с трудом верится, если опираться на знаменитое высказывание одной нашей соотечественницы, которая громко, честно и очень уверенно сказала, что нет в СССР секса.

- Я помню тот телемост с США, я был в студии среди участников. Как раз незадолго до этого я вернулся из поездки по Америке. И должен восстановить справедливость: цитируя высказывание той в одночасье прославившейся советской труженицы, почему-то вырывают фразу из контекста. А она сказала, что в СССР нет секса, у нас есть любовь. Но окончание фразы потонуло в смехе и в комментариях ведшего телемост Познера.

По большому счету дама-то была права! Действительно, в Советском Союзе, грубо говоря, не было ни стриптиза, ни сексуальной журнальной индустрии, ни порнографического кино… Наоборот, советские фильмы и романы были весьма целомудренны. Тем не менее, дети рождались. Даже больше, чем сейчас. При советской власти демографическая динамика у нас была восходящая. А все 90-е была нисходящая, и в нулевые была нисходящая. Только вот сейчас положение начало чуть-чуть выравниваться.

Речь не о серьезном росте, но хотя бы нет этого чудовищного демографического провала. Поэтому, может быть, секса-то в СССР и не было, но любовь с детородными последствиями была.

- А почему вы взяли в своем романе сексуальные истории именно той короткой эпохи, когда Генеральным Секретарем ЦК КПСС после кончины Брежнева стал глава спецслужб Андропов?

- Давайте не будем обманывать читателя: на самом деле этот роман, конечно, не про секс…

- Не разочаровывайте читателей.

- Наоборот, хочу заинтересовать. Мой герой оказался вовлечен в очень сложную культурно-политическую интригу именно андроповских времен. События происходят осенью 1983 года, вскоре после того, как был сбит боинг-шпион над территорией СССР. Но у моего героя и других персонажей есть семейная, личная и интимная жизнь, о которой я с удовольствием рассказываю. А как иначе? Когда я садился за этот роман, мне хотелось показать, какая на самом деле та эпоха, которую ныне принято именовать «застоем». Когда мне сегодня начинают рассказывать, что в ту пору все жили, не поднимая головы, боялись лишнего слова, страшились высказать к девушке симпатию… Это в Америке сейчас боятся подать женщине пальто - уволят за сексизм. А мы этого не боялись…

Творческую жизнь представляют, как болото, подернутое ряской, из которой изредка опасливо выглядывала какая-то литературная лягушка и тут же пряталась… Вранье, придуманное нынешними «лауреатами», которых тогда не печатали чаще всего ввиду очевидной бездарности. А в реальности это была абсолютно полноценная литературная жизнь. Если говорить шире: нравы царили раблезианские, девушки были гораздо бескорыстнее, а мужчине совсем не надо было иметь гараж мерседесов для того, чтобы влюбить в себя юную актрису.

Мой новый роман можно было бы назвать «В поисках утраченного времени». Но Пруст, подлец, в переводе Любимова опередил. Я восстанавливаю минувшую эпоху скрупулезно, по дням, даже по часам, причем, внимательный читатель убедится, что даже газетные заголовки, которые пробегают глазами мои персонажи, реальны. Многие обстоятельства я сверял с документами, за исключением, разумеется, постельных сцен.

- Мы пролетели эти главы галопом, наслаждаясь каждой строчкой. Действительно, это читается очень легко, быстро, весело и интересно.

- Спасибо. Но я не идеализирую позднюю советскую эпоху, там было полно недостатков, имелась и так называемая двойная мораль, и диктат идеологии. Но не больше, чем сейчас. А, может быть, даже в чем-то и меньше. По крайней мере, тогдашние журналисты были внешне ограничены, но внутренне свободны. Теперь наоборот. Мы знали правила игры и не всегда соблюдали. Сегодня их нарушение влечет более серьезные последствия, чем тогда.

- Вам не кажется, что просто нынче в обществе идет более резкое идеологическое размежевание? И не столько по линии государственности, сколько по линии человеческих взаимоотношений. Наш – не наш, свой – чужой, рукопожатный – не рукопожатный.

- Согласен. Наше общество расколото вдоль и поперек, а трещины доходят уже до кипящей магмы. Я показываю в романе борьбу в литературе почвенников и западников, но она все-таки носила тогда домашний характер. Это была такая, знаете, дружба-вражда. Сегодня борются с оппонентами «на вычеркивание». Писатели одного лагеря относятся с коллегам из другого стана, как бандеровцы к «ватникам».

Остановитесь на «Андроповке»! Зачем вам шмон в пивбаре?

- В романе точно указан год, в который происходит действие – осень 1983-го.

- Еще точнее: с 28 сентября по 5 октября включительно. Андропов уже заболел, за месяц до этого сбили корейский «Боинг» (пассажирский самолет, принадлежавший Южной Корее, нарушил воздушную границу СССР, на требования пограничников не отвечал и был сбит советскими ракетами – Л. М. и А. Г.) и началось обострение политического противостояния в мире. Рейган обозвал нас «империей зла». Разрядка закончилась. В общем, именно тогда началось серьезное наступление на Советский Союз, включая «звездные войны» и искусственный обвал цен на нефть, которые подорвали нашу экономику, во многом предопределив крах советского проекта, имевшего, по-моему, перспективу.

- Это был период какого-то тяжелого ожидания. Люди СССР хотели перемен.

- А они и сейчас хотят перемен. От Путина. Тогда ждали их от Андропова. Но что он успел сделать? Ничего. Только сказал нам, что мы не знаем общества, в котором живем. Еще он дал народу дешевую водку «Андроповку». А потом устроил облавы на прогульщиков. Сцена «шмона» в пивном баре имеется в моем романе.

- Юрий, а вы можете ее переписать, пока роман не издан?

- Что у меня не так ?

- Дело в том, что сын Андропова Игорь в интервью нам рассказывал, что он сам у отца спрашивал, мол, зачем эти облавы? И Юрий Владимирович говорил, что не давал таких указаний. Исполнители неправильно его поняли.

- Возможно. Но в романе жизнь показана через восприятие моего героя, 30-летнего советского человека, не допущенного к тайнам власти. Он живет той мифологией, которой живет все общество, а оно считало: это Андропов затягивает гайки и правильно делает. Люди же не знали, что замыслы Андропова неправильно поняли или исказили. У нас так принято.

Сегодня считают, что все идет от Путина... Впрочем, уверен, что многие вещи сегодня делаются точно так же, как те андроповские облавы: не так поняли, перепутали, перестарались… Кстати говоря, у меня в основе сюжета лежит как раз неправильно понятая позиция генсека.

- В смысле, вы придумали, что его не так поняли?

- Нет, я взял за основу реальную историю, произошедшую с замечательным русским писателем Владимиром Алексеевичем Солоухиным, кстати, незаслуженно и старательно ныне забытым. Помимо того, что его проза является эталоном русского языка и одной из вершин нашей литературы второй половины ХХ века, он прожил интересную жизнь. В частности, служил в Кремлевском полку. По легенде, именно возле будущего писателя остановился Черчилль (Уинстон Черчилль – премьер-министр Великобритании времен второй мировой войны. – Л.М. и А.Г.), проходя вдоль строя, встал и долго вглядывался в вызывающе русское лицо Солоухина. Довлатов Черчиллю на глаза тогда как-то не попался.

Так вот, Солоухина в 1983 году пытались исключить из партии за дерзкие рассказы. Я был очевидцем той попытки и решил записать для истории небольшой «мемуар», однако он вырос в роман с большой долей вымысла, поэтому пришлось заменять реальные имена на вымышленные: Солоухин стал Ковригиным. Кстати, среди «крамольных» рассказов был и такой, где писатель якобы учит Андропова, как реформировать страну. Говорят, генсек очень рассердился, и «помощники» бросились наказывать дерзкого писателя. Чем все закончилось, узнаете, прочитав роман. Но при всем гротеске моей «хроники тех еще лет», в ней мало придуманного. Я строго следил за соответствием реалий и, кстати, едва не пропустил, в самый последний момент ляп.

- Что за ляп, если не секрет?

- Влюбленная медсестра в доме творчества Переделкино напевает песню Аллы Пугачевой «Паромщик». И вдруг, в десятый раз читая этот кусок, я подумал: а когда «Паромщик»-то был впервые исполнен? Оп-па, оказывается, мой покойный товарищ Коля Зиновьев написал эти стихи в 1985 году! Пришлось срочно менять мелодию.

- И что она поет в итоге?

- «Мы с тобой два берега у одной реки». Песня, правда, тоже из другого, но – более раннего времени. И главное – слова по существу.

«Вижу по рэпу - культура улетучивается…»

- И все-таки, дорогие мои собеседники, Люба и Саша, сказать, что это мемуары – нельзя. Это полноценный сюжетный роман, со всеми необходимыми центральными, боковыми линиями, интригой, социальной, любовной и семейной темами. Просто он основывается на реальных обстоятельствах, а прототипы зашифрованы, факты перемежаются с вымыслом.

- Но некоторые прототипы легко узнаваемы, как, например, поэт с абхазской фамилией…И, надо сказать, что некоторые кумиры будут немножечко не то что развенчаны, но предстанут перед читателями в неожиданном свете …

- Ну, что делать! Вокруг кумиров всегда создаются мифы. Если кому-то хочется этот миф продолжать – ради бога. Но я реалист и пишу то, что знаю и помню. И еще раз подчеркиваю: это не мемуары, а художественное произведение, совпадения возможны, но не обязательны.

- У вас к каждой главе придан стихотворный эпиграф. Вот в седьмой главе такое четверостишие:

Вчера у знакомых на видео

Порнухи навиделся всласть.

За что же ты нас так обидела,

Рабоче-крестьянская власть?

Его можно было бы поставить ко всей книге. Вы эти стихи где откопали? Из собственного опыта знаем, что в печатные издания всегда пачками шлют рифмованные опусы.

- Это правда. Более того, у каждого поэта-классика, даже лауреата премии Ленинского комсомола, имелись в столе озорные до неприличия стихи. В той или иной степени антисоветские сочинения тоже там хранились. Мало кто зарывал их под дачным кустом, как Нагибин. Такие тексты не печатались, но они широко ходили по рукам. Когда я работал в газете «Московский литератор» с 1979 по 1986 год (в романе это «Стопис» - «Столичный писатель») к нам однажды пришла безымянная рукопись стихов – ни адреса, ничего. Но вещи оказались настолько лихими, что мы друг другу их читали, а редакционного работника трудно чем-то удивить. Прошло много лет, и я попытался вспомнить тексты анонима:

Нет в прошлое возврата,

Нет на башке волос.

Теперь зовем развратом,

Что юностью звалось…

- Хулиганские какие-то стишки… Несолидно для классика.

- Так и весь роман хулиганский. Я же описываю молодых писателей, а они всегда дерзкие и ненормативные. Или вы хотите, чтобы я, 64-летний ветеран литературного цеха, который чудом успел проскочить пресловутую пенсионную реформу, делегировал моему молодому герою свою усталость от жизни? Нет, наоборот, я из последних сил старался увидеть мир его хулиганскими глазами.

Но у писателей моего поколение озорство сочеталось с серьезным отношением к слову, к профессии. Ныне массовая поэтическая культура утрачивается. Рэп, за редким исключением, – это, извините, какое-то малограмотное бормотание – иногда даже в рифму. Возможно, в сочетании с ритмическим трансом, с обаянием исполнителя это как-то и прокатывает, но к поэзии не имеет никакого отношения. Надо поднимать читателя к высотам поэтической культуры, а не опускаться в умственные сумерки недоучек. Поверьте, мои молодые читатели, лет через пять-десять вы сами изумитесь, что относились к рэпу всерьез.

«Почему мой герой - верный муж?»

- Получается забавное совпадение. Сейчас вы написали примерно о тех же временах, о которых написаны ваши первые повести, но совершенно по-другому. Время ушло, вино отстоялось, муть ушла? Взгляд изменился?

- Конечно, изменился. Свои первые вещи я писал изнутри той эпохи, хотя мой «гротескный реализм» проявился уже тогда в «Апофегее» и «Парижской любви Кости Гуманкова». «Козленок в молоке», написанный в 1994-95 годах, выходил за рамки поздней советской эпохи. Меня часто спрашивали, будет ли продолжение «Козленка в молоке»? И я всегда говорил: нет, я сказал о той среде и о том времени все, что хотел. И я ошибся. Потому что в известной степени «Веселая жизнь» - это «Козленок в молоке»-2. Время и среда примерно те же самые. Некоторые прототипы повторяются. Но я сам изменился, другим стал и мой взгляд на эпоху.

- Помягчел, кажется…

- Стал более объемным. То, что тогда казалось несуразностями, на самом деле оказалось предвестниками очень серьезных социальных и нравственных сдвигов. Когда мое небольшое эссе начало разрастаться в роман, я пытался остановиться… Но внутренний голос говорил: ты должен договорить что-то важное… А я всегда к себе прислушиваюсь. Привык к тому, что внутренний императив, связанный с какой-то темой, меня никогда не обманывал.

- Теперь понятно, почему у Полякова в самом конце перечислены в хронологическом порядке все его произведения… как будто оглавление какое-то… Это оглавление жизни Полякова.

- Вот чем мне нравятся талантливые журналисты и талантливые литературоведы? Они всегда припишут литератору то, чего он и не собирался делать. Один литературовед написал огромную статью о том, что Пушкин-де перед смертью стал писать совершенно по-новому. Оказалось, в академический том Пушкина по ошибке заверстали малоизвестные стихи Баратынского. Так вот и мне заодно с версткой прислали содержание моего 12-томного собрания сочинений, которое выпускает сейчас издательство АСТ. Три тома уже вышли.

А еще мне хотели прислать верстку сборника интервью, который называется «Долой правдобоязнь!». Он создан в соавторстве с двумя талантливыми журналистами – Любовью Моисеевой и Александром Гамовым. Сборник скоро выйдет в издательстве «Книжный мир»... Вы-то хоть помните, что первый раз брали у меня интервью про «Козленка в молоке» в декабре 1995-го года?

- Вы еще тогда трубку курили. Кстати, от руки писали тогда…

- Нет, я уже компьютер возил с собой… А последним интервью в сборнике будет как раз то, что я вам сейчас даю, а вы - берете…

- Но вернемся к «Веселой жизни».

- Есть у меня опасение, что читатель, особенно молодой, решит, что мы в то время беспробудно пьянствовали…

- И любовью занимались направо и налево…

- Нет, герой у меня жене так и не изменяет на протяжении всего романа…

- Это потому, что ваша жена Наталья прочитывает все еще в рукописи?

- Жены писателей относятся к нашим произведениям, как прокуроры к следственным делам, не имеющим срока давности. Поэтому, даже описывая далекую молодость, приходится соблюдаться. Но рукописей моя жена давно уже не читает. Зачем заранее расстраиваться?

* * *

- Следует добавить, что, как всегда, текст щедро усыпан афоризмами, которые запоминаются с лету… Когда читатели смогут увидеть роман на прилавках?

- Думаю, он выйдет в издательстве АСТ, с которым я сотрудничаю много лет, в начале апреля. И еще он будет фрагментами печататься в журнале «Москва», в трех номерах, начиная с мартовского

КСТАТИ

«Ну, никак не удается противостоять ТВ-бедламу»

- Юрий, давайте вернемся опять к сексуальным проблемам…

- Слава Богу, у моих молодых героев сексуальных проблем не было.

- Зато была возможность, когда люди здравомыслящие, талантливые, могли попасться на такой ерунде, как провоз печатной продукции - так сказать, эротического содержания, которой сегодня – пожалуйста, иди, бери.

- Ну да. Но у нас тогда было достаточно пуританское общество.

- Это лучше или хуже?

- Это не лучше и не хуже. Это надо рассматривать в историческом контексте. Вот начинают ругать то время за пуританство, за моральное ханжество, но забывают, что советская власть впала в воинствующее целомудрие после того, как в 20-е годы в стране царил чудовищный разврат, декамерон отдыхает. Комсомольцам на полном серьезе бесплатно раздавали знаменитую половую азбуку Меркулова, где каждая буква составлялась из двух-трех совокупляющихся голых тел. Считалось, буржуазный ханжеский брак с его верностью, моралью, венчанием надо взорвать, отбросить. Да здравствует свободная любовь! Чем кончилось? Кошмаром. Лютой безотцовщиной, матерями-одиночками, которые не могли поднять детей, беспризорниками, переполненными детскими домами и пандемией венерических заболеваний. Стало понятно, что социализм социализмом, а семья семьей. Государство, даже рабоче-крестьянское, обязано семью и половую мораль поддерживать. А если сама власть предлагает перешагнуть через любые табу, которые, кстати, человечество вырабатывало тысячелетиями, будет сексуальный бедлам. Все повторяется.

- Сейчас нам удается противостоять этому бедламу?

- Конечно, того беспредела, который царил в 90-е, сейчас нет, он ушел куда-то в подполье…

- Ну, какое подполье? Посмотрите телепередачи, которые идут в прайм-тайм… где ищут по ДНК отца ребенка по всей деревне…

- Ну, хоть отца ищут… Хотя бы на Ленинградке теперь не стоят до самого Шереметьева шеренги проституток. Видимо, начальству стало неловко в аэропорт ездить. А то, что блуд и его последствия – одна из любимых тем отечественного телевидения – с этим не поспоришь. Но ведь «телебароны», считающие нас с вами «телебаранами», как рассуждают? Пипл хавает. Рейтинг скачет. И это главное. Я всегда спрашиваю телевизионщиков: зачем вам этот рейтинг? Они: а как же, нам надо зарабатывать деньги. А зачем, говорю, вам надо зарабатывать деньги? Вы что, их в детские дома отдаете, в хосписы? Нет, говорят, мы развиваем телевидение и платим себе хорошие зарплаты. И тут у меня вопрос: почему же общество должно страдать от ваших хороших зарплат, объясните, пожалуйста? Понятно, что вниз человека тянуть легче, чем поднимать вверх… Если бы каждому россиянину, не довольному нашим телевещанием, разрешили бросить в Останкино по камешку, башню до макушки засыпали бы…

- Юрий, чему вы хотите нас научить своим романом?

- Боже упаси, я никого ничему не учу! Я просто рассказал, какая была та, прошлая жизнь на самом деле. Она была веселая, озорная, молодая. Но было в ней много дурацкого и безнадежно устаревшего. Я не скрываю, например, осточертевших всем очередей, охоты за дефицитами… Мой герой все время вспоминает: «А вот за этим свитером моя жена полдня стояла в ГУМе…» У обычных советских людей каждая хорошая вещь имела свою историю: знакомые привезли из-за границы, достали по блату, на работе предложили, потому что кому-то не подошло по размеру…

- Да, это точно примета времени нашей юности.

- Негатив есть в любой жизни, так же, как и позитив. Мне кажется, мой новый роман увлечет тех, кого вообще интересует советская эпоха. Не думаю, что он перевернет чье-то сознание, но рассчитываю, что молодых людей, которые выросли на ельцинском агрессивном агитпропе, полностью очернявшем советские времена, моя книга заставит вдумчиво сравнить прошлое с настоящим ради будущего.

Эротическая контрабанда

(Глава из романа Юрия Полякова «Веселая жизнь, или Секс в СССР»)

Вчера у знакомых на видео

Порнухи навиделся всласть.

За что же ты нас так обидела,

Рабоче-крестьянская власть?

А.

Выйдя из горкома, я нашел работающий телефон-автомат и набрал номер Леты. Мне снова ответила старуха:

— Уехала на репетицию.

— А когда вернется?

— Поздно. У нее же сегодня «Пигмалион»…

— Спасибо.

— Кто спрашивает?

— Знакомый.

— У знакомого есть имя?

Я помедлил с ответом. В наушнике тихо пел, доносясь, очевидно, из магнитофона, сладкий, как пахлава, голос Бесо Ахашени. Любит все-таки его наш народ!

— Вы где, молодой человек, ау? Как вас зовут?

— Меня? Антон… — в третий раз соврал я.

— Звоните, Антон, может, хоть вам повезет. Утром после девяти, а вечером после одиннадцати. И передавайте привет Василию с Федором! — диспетчерской скороговоркой протараторила она. — Пока!

Я повесил трубку и побрел к метро.

Кто не знает Бесо Ахашени, знаменитого барда, автора всенародно любимых песенок? Я и сам их мурлыкаю в застолье... Правда, с недавних пор он стал сочинять скучные и путаные исторические романы. Главным героем в них был бедный, но гордый горный князь, постоянно спасавший немытую и нечесаную Российскую империю от заслуженного позора. Бесо Шотаевич происходил из семьи видных кавказских революционеров. Они устанавливали на Кавказе Советскую власть, а потом не поладили со Сталиным.

Вождь сурово наказал их за троцкизм, под которым, как и под черносотенством, подразумевалось все недоброе.

Советскую власть бард ненавидел самозабвенно, но тихо и партийные собрания не прогуливал. Когда в своем черном хромовом пиджаке, интеллигентно сутулясь, он направлялся через ресторан в партком — платить взносы, какая-нибудь впечатлительная дама, забыв про рыбную солянку, шептала вслед: «Ах, Ах-хашени пошел!»

— Подумаешь, песенки пишет, — скрипел зубами задетый за живое кавалер. — Я таких песенок десяток за ночь налялякаю.

— Ну, так и налялякай!

— Не хочу! — обижался кавалер и опустошал рюмку.

И вдруг случилось страшное: в партком пришла «телега» о том, что гражданин и коммунист Ахашени Б. Ш. предпринял пресеченную органами попытку провезти через советскую границу партию видеокассет порнографического содержания. Просим, как говорится, отреагировать и принять меры.

«Что же теперь будет?!» — гадали все.

— Разберемся, у нас и место для этого подходящее! — пообещал, улыбаясь, Шуваев и назначил экстренное заседание по персональному делу коммуниста Ахашени.

Соль шутки в том, что партком Московской писательской организации размещался в бывшей спальне князя Святополка-Четвертинского. Причем скромный кабинет Шуваева располагался в отгороженном алькове, где аристократы плодились и размножались, а сами заседания проходили в просторном каминном зале за длинным столом, покрытым, как и полагается, зеленым сукном. В прежние времена тут сидел Генеральный секретарь ССП Александр Фадеев, любивший это место за уникальную близость к ресторану, шумевшему буквально за дверью. Иосиф Виссарионович на заседаниях комитета по Сталинским премиям иной раз спрашивал:

— А почему нет Александра Александровича?

— Болеет… — отвечали, отводя глаза.

— Попросите его болеть пореже! — вздыхал вождь.

Тем временем история, приключившаяся с бардом, взволновала умы. Из слухов, намеков, догадок и пересказов оформился сюжет конфуза. Ахашени возвращался поездом из Польши, где давал концерт. Там его любили, считая почему-то диссидентом. В этой ненадежной капризной стране народной демократии уже началась ползучая реставрация капитализма. Можно было запросто купить пикантные журналы, брелоки с обнаженными красотками, даже кассеты с эротическими фильмами, как то: «Глубокая глотка», «Эммануэль», «Калигула», «Греческая смоковница» и др. Этим батоно Бесо и воспользовался, так как в отличие от подавляющего большинства граждан СССР имел дома видеомагнитофон. В те годы наличие «видака» решительно выделяло обладателя из общего ряда, как сегодня, скажем, выделяет личный «Порш» или «Ягуар».

Но будучи человеком опасливым и зная о предстоящем таможенном досмотре, бард из предосторожности прилепил кассеты скотчем к внутренней стороне откидывающегося мягкого сиденья. Ехал он, разумеется, в СВ, попивая коньячок с верной спутницей и наблюдая, как мелькают в окне европейские черепичные кровли, которые вскоре должны были смениться ненавистным серым шифером Отечества. Однако таможне предшествовал пограничный контроль.

Напомню, как это происходило, если забыли. В вагон с двух сторон заходили пограничники. Офицер забирал паспорта и вежливо просил пассажиров выйти из купе.

Затем туда вбегал сержант-срочник и с заученной сноровкой проверял тесное пространство: подпрыгнув, он озирал глубокую нишу над входом, затем, припав к полу, заглядывал в отсеки внизу, под столиком, и наконец резким движением откидывал сиденья над багажными полостями. Видимо, инструкцию по проверке купе разработали в далекие годы, когда белополяки или белофинны норовили заслать к нам, спрятав в вагонных пустотах, шпионов и диверсантов, их надо было обнаружить и обезвредить стремительно, не дав опомниться. И хотя после победы во Второй мировой войне вокруг СССР образовался дорогостоящий и, как показала история, ненадежный пояс союзных держав Варшавского договора, бдительную инструкцию отменить забыли.

Офицер-пограничник, конечно, узнал барда, нежно попросил выйти из купе и запустил для формальной проверки сноровистого сержанта: порядок есть порядок. Тот влетел, подпрыгнул, припал, заученно откинул сиденья и оторопел: на него в упор смотрели выпуклые женские ягодицы, налитые девичьи груди и пикантно стриженные дамские лобки, едва прикрытые кружевами. Я сам тянул срочную службу в Германии и доложу вам: молодому призывному организму, измученному казарменным воздержанием, увидать вдруг такое — испытание. Однажды ефрейтор Пырков принес в нашу батарею колоду веселых карт — и всю ночь потом двухъярусные койки шатались и скрежетали от ворочавшихся и содрогавшихся молодых тел. Бром не помог.

— Товарищ майор, идите сюда… — сдавленно позвал сержант.

— Ну что еще там такое? — недовольно отозвался офицер...

— Посмотрите, что здесь…

Командир посмотрел и крякнул.

— Ваше?

— Мое… — смутился Ахашени.

— Ну, зачем же так? Положили бы в чемодан. Вас-то уж никто не стал бы досматривать.

— Могу спрятать.

— Теперь поздно. Надо протокол составлять. Служба! Сержант, зови таможню. Извините!

По тогдашним суровым законам о проступках, порочащих звание советского гражданина, следовало сообщать по месту работы. Не важно: подрался ты в бане, уснул спьяну на лавочке у Большого театра или обрюхатил в командировке мечтательную провинциалку, — обо всем полагалось сигнализировать на службу, а если провинившийся состоял в рядах КПСС, то и в партком.

На экстренном заседании по персональному делу коммуниста Ахашени китайскому яблоку упасть было негде. Собрались все члены парткома, включая больных и командированных. Кто-то даже, не досидев положенный срок в Доме творчества, примчался в Москву: не каждый день знаменитых бардов прихватывают на «клубничке». Тут надо сказать, наш партком не был однороден, имелись свои ястребы, голуби и дятлы. Любо-пытно, что 21 августа 1991 года ортодоксы в одночасье стали либералами, либералы — ортодоксами, а дятлы так и остались дятлами. Но про это как-нибудь в другой раз.

И вот обмишурившийся Бесо Шатоевич в своем знаменитом хромовом пиджаке предстал перед товарищами по партии. На вопрос, как же он дошел до такой жизни, Ахашени, пряча глаза, всерьез стал объяснять, что-де пишет новый исторический роман, где есть у него отчетливая любовная линия с довольно откровенными эротическими сценами, необходимыми для раскрытия духовного мира героев. А так как он сам по возрасту и немощи давно забыл плотские реалии, то решил освежить интимную сторону бытия при помощи эротических фильмов, сознавая и презирая их низкий идейно-художественный уровень. С этим и только с этим связана его попытка ввезти в страну несколько пикантных видеокассет…

— Но вы же знали, что это запрещено! — заклекотала «ястребица» Метелина.

— Знал. Виноват. Подвела жажда художественной достоверности.

— Большому таланту многое прощается… — прогулил «голубь» по фамилии Дусин.

— Тихо! У нас тут персональное дело коммуниста, а не таланта, — поправил Шуваев, с трудом сдерживая ухмылку.

— В уставе нашей партии нет слова «талант», — поддержал «дятел» Ардаматов.

— Бесо, а где ж твои милашки в «комбинашке», конфисковали? — захохотал Герой Советского Союза Борозда.

— Правильно, — поддержал глухой, как тетерев, Гриша Красный. — Я тоже вспоминаю дело писателя Малашкина в двадцать седьмом году…

— Товарищи, давайте поближе к современности, — перебил партсек. — Бесо Шотаевич, вы осознаете аморализм вашего проступка?

— Осознаю, но партия учит нас не отрываться от жизни, а мой возраст…

Члены парткома сидели, пряча хитрые, а то и блудливые улыбки. Кто-то не утерпел и весело хрюкнул. Все понимали, бард лукавит: женат он не первым браком на сравнительно молодой особе, вряд ли позволяющей ему совсем уж забыть телесную сторону бытия. Но крови никто не жаждал: Советской власти Ахашени не изменял, в грех диссидентства не впадал, сионизмом и русофильством не баловался. За что же его всерьез карать? За жажду художественной достоверности? Тогда на его месте может оказаться каждый.

Партком, выслушав сбивчивые оправдания, попросил виноватого выйти за дверь, в ресторан. Посоветовались и решили вынести выговор без занесения, а это вроде товарищеского «ай-ай-ай». О партийных взысканиях тех времен я еще, может быть, расскажу, если не забуду. Затем призвали эротического контрабандиста. Шуваев, ухмыляясь, объявил приговор и выразил уверенность, что в следующий раз, взыскуя художественной достоверности, Ахашени не станет провозить через границу порнуху, обойдясь внутрисоюзным и внутрисемейным материалом.

— Сущая правда! — поддержал Борозда. — Молодых бабешек кругом — обцелуйся!

Ахашени сердечно поблагодарил партком за дружеское понимание, но не проставился, хотя все этого ждали.

Впрочем, его скаредность, редко встречающаяся у кавказцев, была общеизвестна. Важнее другое: несмотря на снисходительность коллег, «проработка» сильно задела самолюбие барда, и едва Советская власть зашаталась, он оказался в первых рядах тех, кто «давил гадину». После разгона КПСС уже никто не мешал ему освежать эротические впечатления всеми доступными способами. Последний роман с юной дамой он вкусил в городе влюбленных Венеции, куда убыл из Отечества, взбаламученного не без его помощи. Там он и умер вскоре в состоянии сердечной увлеченности, что вызывает только хорошую мужскую зависть.

"Комсомольская правда"

kp.ru