Евгения Бильченко

 Из главы "В очках Жижека: память и праздник" будущей книги

Я изобрела это слово, чтобы кратко изложить суть трансформаций смысла Дня Победы, которые настойчиво и абсолютно открыто (!) осуществляет неолиберальная машина агитпропа в мире "прозрачности зла" (Ж. Бодрийяр). Я бы не писала этот очевидный пост, ставший главой будущей книги, если бы не... ушата грязи, которые вылил на меня некий питерский сторонник партии "Яблоко" за то, что я не согласилась с его идеологемой "Сталин = Гитлер". Так в глазах русских либералов я стала "сталинисткой", попирающей "память Соловков", "любительницей российского чиновничества" и, конечно, "бездарным писателем, оскорбляющим русский язык". Цинизм первого утверждения (про язык улыбнуло: ну, бездарь, так бездарь) побудил меня к некоторым размышлениям аналитического толка. Дальше я включаю культуролога и показываю вам, как, по моему мнению, происходит извращение 9 мая и зачем.

Приступим. Сущность современной западной политики рекламной памяти состоит в том, чтобы заменить триумфальную память (об общей победе) на травматическую (об общем поражении). Травматическая память соединяет быстро, но ненадежно. Триумфальная память соединяет медленнее, но на дольший срок. Она крепче. В идеале эти два момента памяти - скорбь и радость - присутствуют на равных в наших коллективных воспоминаниях и уже входят в смысловое поле 9 мая как "праздника со слезами на глазах": скорбь о павших в борьбе с нацистским агрессором и радость по поводу его преодоления.

Но либеральной идеологии надо, чтобы была только скорбь, только слезы на глазах. Чтобы Украину связывала с Европой исключитеьно травматическая память. Для этого надо искусственным образом вытащить Украину из круга триумфальной памяти, общей для всего постсоветского пространства. Что характерно, в Европе есть своя триумфальная память, в том числе, связанная с победой над нацизмом: гештальт вокруг Мемориала советским воинам-освободителям в Берлине поддерживается как сакральное пространство.

Но, кроме реального населения Европы, есть еще ее либеральный тренд. Для последнего скорбь по всем павшим со всех сторон (8 мая) - это вынужденный "мультикультурный" жест. Он является предсказуемой пассивной реакцией проекта толерантности на непреодолимые конфликты, навязанные глобальным капиталом. А что нужно глобализму? Только одно - максимальное ослабление восточного (пост/советского) поля и поддержка в Европе русофобии на должном градусе. Этого никто не скрывает, это прописано во всех открытых документах американских миссий безопасности.

Для достижения этой цели используется ур-фашистский прием, диагностируемый Умберто Эко как подмена агрессора на жертву, или уравнение нападающего с объектом нападения ("Пять эссе об этике"). Так в вине за начало войны, в военных преступлениях, в силе репрессивного аппарата ("левой и правой диктатур") "уравниваются" нацистская Германия и СССР, Сталин и Гитлер. Делается это даже не столько ради демонизации Сталина, а ради - толеризации Гитлера. И дело не только в том, что либерализм поощряет нацистские движения в Европе как инструмент борьбы с наследием социализма. Об этом много писала Наоми Кляйн. Я добавлю: кроме геополитического, событийного, концептуального и смыслового планов, информационная война имеет еще один аспект, который ускользает от социологов, но четко улавливается в социальном психоанализе: бессознательный момент, заложенный в нас самих, - тот, что назван Жижеком "Реальное Реального". Бездна внутренней ущербности, в которую нам страшно заглянуть. "Добро пожаловать в пустыню Реального".

Сразу предупрежу своих многочисленных левых и правых друзей, что я - антисталинист по родовой семейной традиции, где в 1937 было расстреляно немало бывших белых и тогдашних красных "врагов народа". Когда-нибудь я сделаю бесстрастный болезненный анализ и себя. Но мои эмоции не мешают мне видеть то, что нынешние критики "сталинских репрессий" представляют собой не менее репрессивный аппарат западной машины. Аппарат, тошнотворный именно своими двойными стандартами. Прекращение противостояние "марксистско-ленинских теорий" и "буржуазных", объявленное вместе с "концом истории", образовало вакуум, куда поступила одна-единственная идеология, замаскированная под "свободу". Это значит, что, если ты в любом русском либеральном центре говоришь о шовинизме и правах человека, всё хорошо, пока это "имперский шовинизм" и права "майданов". Попробуйте там сказать об украинском этношовинизме и правах Донбасса и Одессы. В лучшем случае вы получите скромное молчание.

Итак, почему "Сталин" как символическая фигура не равно "Гитлер"? Архетип Сталина в коллективном мышлении лежит на грани сознательного и бессознательного, в области рефлексии политического, то есть чего-то, что в принципе обсуждаемо (оправдываемо, порицаемо, обеляемо, очерняемо). Это реальность травматического опыта. Архетип Гитлера - это чудовище из наиболее непристойной изнанки человечества, которого нельзя забывать, как нельзя бояться смотреть собственной бездне в глаза. Переводя Гитлера из регистра демонического зла в регистр земного зла, мы делаем его обсуждаемым. То есть, приемлемым. И это самое страшное. А потом на разбуженные архетипы смерти накладываются либеральные символические швы концепции "всеобщего примирения".

Профессор Томас Волгрен (Хельсинки) спросил меня, что, кроме ситуативной выгоды связывает либерализм с фашизмом. Он думает, что связь находится в самом ядре либеральной мечты, а не только в инструментах ее воплощения. Я думаю также. Либеральная мечта подобна воображаемым жизням шизофреничных героев в кинописьме Д. Линча. За каждой помадой скрывается кровь. За каждой блондинкой - брюнетка. Сентиментальные призывы маскируют непристойную истину о том, что философия свободы есть философия жажды абсолютной власти, а идея толерантности есть идея скрытой под классовым снобизмом агрессии. "Если ты не принимаешь нашего постмодерного Гитлера, ты - сталинист, чудовище модерна". "Освенцим - конец гуманизма", - сказали Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно. Левиафан - конец Жана-Жака Руссо. Мне нетрудно представить, как будут вести себя представители русского либерализма, если им удастся "свергнуть Карфаген".

У меня есть друзья на Волыни, хорошие, умные друзья, деды которых воевали - один в Красной Армии, другой в ОУН-УПА. Для них естественным является отмечать 8 мая. И я как раз это понимаю. Но. Я хочу вспомнить великого философа современности Бенно Хюбнера, который выступил с покаянной речью перед волгоградскими ветеранами за отца-нациста. Вот после публичного покаяния смысл 8 мая как дня прощения здесь возможен. Никак иначе.

Я посоветовала бы своим волынским друзьям проект "Киногид извращенца" Славоя Жижека, где люблянский философ трактует один известный фильм. В нем герой должен пройти диалектику расшивки: тезис-антитезис-синтез, или: снять очки, походить без очков и снова надеть очки. Очки идеологии делают мир черно-белым. Это классическая диктатура. Левая или правая. Вот мы снимаем очки и попадаем в цветной многообразный мир, мир примирения и всеприятия. Как бы многообразный. Как бы цветной. И, только снова надев очки критического мышления, мы видим, что цветной мир - на самом деле - глубоко бинарен и репрессивен. Потому и последний бытийный выбор человека тоже будет бинарным. И это будет выбор между добром и злом. В таком выборе нет ничего конспиралогического, но он есть предельное и бытийное. Точка.

Исходя из всего сказанного. Я предпочитаю не снова и снова в жесте зомби снимать очки "советской идеологии", а надевать очки скепсиса по отношению к идеологии глобальной. И это не приписка извне, а то, что мой любимый покойный друг Бенно назвал "сознательным выбором социальной памяти", или этическим началом. Посему: с Победой. 

И наплевать на бесов, которых корчит от нашей общей Победы.