Вячеслав ЛОПУШНОЙ

Специально не загадывал, но вышло так, что это эссе я написал в год двухсотлетия Поэта. Оно оказалось самым пространным у меня в этом жанре (был десяток большеформатных страниц). И вот сейчас решил ударить по безъэссешью на 220 лет “солнца русской поэзии”. Был соблазн чем-то дополнить, но в итоге…на треть сократил. Сразу скажу, что более всего меня занимала личность Поэта необъятного масштаба. Боюсь, что…редкая птица долетит до середины и этого Днепра. Но если, хотя бы двадцатка моих верных читателей здесь доберется до другого берега эссе, значит, уже не зря корпел. Итак, поехали:
Сознаю, насколько рискованно провинциалу из “глубины сибирских руд” браться за пространные откровения о Пушкине. Его жизни и творчеству отдали дань большие поэты и видные литературоведы, не чета моей скромной персоне. Но вот беда, мне неудержимо хочется поделиться видением своего, совсем не бронзового Пушкина, а бесподобно живой натуры, личности невиданной силы, загадочной и противоречивой. А свидетельства, которые я находил в доступных мне источниках последнюю четверть века, надеюсь, послужат именно этой цели. Более всего, потрясли меня когда-то два тома писем поэта. Сколько же там бродит и дремлет: сюжетов и открытий, любви и боли!
Сначала несколько собственных ощущений и наблюдений. Не знаю, может быть, это издержки моего позднего и случайного литературного самообразования, но так вышло: есть поэты, отдельные строки которых могут тронуть меня сильнее пушкинских. Но правда и то, что при этом испытываю странную и смешную неловкость перед духом Александра Сергеевича. Это сродни тому, что ощущаешь перед живым близким человеком, когда ненароком его обидишь... “Слух обо мне пройдет по всей Руси великой...” Поэт ошибся, преуменьшив, самое малое, на пять шестых свою будущую славу. Знаю это не понаслышке. В дальнем зарубежье мне приходилось общаться с технарями, казалось бы, бесконечно далекими от поэзии. И вправду, когда разговор вдруг коснулся литературы, они не смогли назвать навскидку имен своих национальных поэтов. Но имя Пушкина они знали все!... Наверное, в каждом русском сидит какое-то мистическое ощущение всепроникновения Пушкина, о чем говорит и сей маленький этюд с натуры. Моя дочь-отроковица наивно-восторженно спрашивает меня: Неужели правда, что Пушкина знают во всем мире? Подтверждаю: Правда. Она не унимается: Даже в пустыне Сахаре? - Да. И в Южной Америке тоже. Даже в племени нюмбо-юмбо о нем что-то слышали... И вдруг ловлю себя на том, что безотчетно размышляю над этой “задачей”: могли или нет, аборигены означенного племени от кого-то услышать о Пушкине?... А иногда всерьез думаю, что у Александра Сергеевича написано все и обо всем, а вся остальная литература – лишняя. Глупость, конечно, напоминающая убеждение Омара, сжегшего Александрийскую библиотеку: “Если в этих книгах писано то же, что в Коране - они лишние, если иное - они вредны”... Но с тем, что Пушкина на нашей российской земле можно услышать везде и во всем , вряд ли кто будет спорить...
Поспешу обратиться к собственно личности поэта, вселенская величина коей, очевидно, и сделала его недосягаемым творцом “Евгения Онегина”, “Бориса Годунова”, “Медного всадника”, великих «Маленьких трагедий“, Пророка”..., чтоб “обходя моря и земли глаголом жечь сердца людей”. Потому что одного только поэтического дара было мало для этого. Но начну с того, что Пушкин был несомненно выдающимся диссидентом России. Это прослеживается в его стихах, письмах, высказываниях. А ведь “слова поэта суть его дела”. Опускаю общеизвестные факты, которые сделали его ссыльным, невыездным, поставили под жесточайший надзор и цензуру произведений и личной переписки. “... Вероятно и твои письма распечатывают, этого требует государственная безопасность” - издевается он над цензорами в письме жене. Теперь часто повторяют его восклицание: “Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом!” .Но ведь это цветочки! Поэт не боится быть противоречивым. А, может статься, и сам не замечает этого, настолько искренни и справедливы эти противоречивые высказывания, произнесенные в разное время. “Любовь к отеческим гробам” и “родному пепелищу” или “Клянусь честью, ни за что на свете не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю” – всё это не помешало ему обронить слова, которые я впервые прочитал лишь в конце перестройки. Ранее никто не рисковал (да и кто бы разрешил?) их цитировать: “Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, - но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство». Это ж как надо было «достать» поэта Бенкендорфам и К, чтобы он сказал такое! Но, заметьте, главная в сей фразе всё-таки ее вторая половина. Она резко меняют тональность. Это как бы предупреждение: Чужестранец, тебе никогда русских не понять, как они могут вчера – презирать, а сегодня – боготворить свое Отечество! Одно слово, Диссидент с большой буквы!..А вот почти прокламация: “Меня тошнит с досады: на что не взгляну, все такая гадость, такая подлость - долго ли этому быть?” Не правда ли, свежо звучит? Ну, а родись он на полвека раньше, Екатерина, та бы его четвертовала, как Пугачева, или сгнобила, как Радищева, чудом избежавшего казни. Ох как не случаен интерес Пушкина к этим фигурам! А своих царей - Александра и Николая - он, кажется, вообще «построил», коль скоро они даже не отлучили его от печатного станка. Позволял-то он себе оё-ёй чего!. Что же до нашего приснопамятного недалека, то, попади он туда, “десять лет без права переписки” ему было бы обеспечено...Вспомним, «кюхля» Мандельштам был замучен только за «Мы живем, под собою не чуя страны…» А что должен был схлопотать Пушкин за «самовластительного злодея», который «ужас мира, стыд природы»?
Впрочем… Когда воспринимаешь историческую личность с высот тех или иных позднейших воззрений, всегда есть шанс впасть в абсурд. В этой связи любопытна цитата Сталина из школьного учебника 50-х годов: “Петр был дворянский царь: с крестьян он драл три шкуры”. Да уж. Ни тебе мировую революцию не провозгласил, ни - на худой конец – свободу и равенство народу не пожаловал... Но с Пушкиным чудеса такие: Его можно перемещать во времени и пространстве, проецировать на любую эпоху, и везде он будет точен, свеж, неповторим. Насколько его интеллект опережал свое время, увидел Гоголь, догадку которого только теперь вполне понимаю: «Пушкин есть явление чрезвычайное, и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет... Но обращусь ненадолго к переписке поэта с вершителями судеб. “Неправедная власть в сгущенной мгле предрассуждений”… Может ли истинный поэт-гражданин быть с нею “на брудершафт”? Но Пушкин хотел печататься в своей отчизне, а потому писал и такие письма (Бенкендорфу): “Позвольте принести Вашему Превосходительству чувствительную мою благодарность... Снисходительное одобрение государя императора есть лестнейшая для меня награда...” Далее - еще несколько глубоких реверансов... Но уже в следующем письме он пишет тому же адресату: “Что касается цензуры, то если императору угодно уничтожить милость мне оказанную (быть единственным цензором поэта - В.Л.), прошу Ваше превосходительство (дальше – главное-В.Л.) разрешить мне как надлежит мне поступать впредь с моими сочинениями, которые, как известно, составляют одно мое имущество...” Убежден: это – граждански самоубийственная по тем временам дерзость! Кажется, его состояние в тот момент можно передать строкой из Есенина: “Я взбешен, разъярен, и летит моя трость прямо к морде его, к переносице...” И еще одно предположение относительно последних слов письма. Подозреваю, Александр Сергеевич всерьез размышлял о необходимости закона об интеллектуальной собственности, на который наша российская дума сподобилась через 160 лет.
Потрясают неувядающие замечания-откровения Пушкина о собственном творчестве, о взаимоотношениях с музой, о деньгах, связанных с литературным трудом и не только с ним. Отрывки без комментариев: “Писать свои memories заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Но трудно. Не лгать – можно. Быть искренним - невозможность физическая... Мне не до Онегина. Черт возьми “Онегина”! Я сам себя хочу издать или выдать в свет. Батюшки, помогите... Иноземные писатели пишут для денег, а наши (кроме меня) из тщеславия... Пишу много про себя, а печатаю поневоле и единственно для денег... Если я еще пишу по вольной прихоти вдохновения, то, написав стихи, уже смотрю на них, как на товар по столько-то за штуку... Деньги я мало люблю, но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости... Мне нужны деньги или удавиться!...” Замечу, что последнее восклицание относится к 1825 году, то есть отсутствие достойных средств для полноценной жизни было больной темой в письмах поэта задолго до его женитьбы. В одной записке он даже просит П.Вяземского повлиять на родного дядю, который занял у него, еще юноши, сто рублей, что с процентами через 12 лет выросли до двухсот... Как бы то ни было, но Пушкин женился по большой любви на обворожительнейшей...бесприданнице. Во всяком случае ни копейки из обещанного семейство Пушкина не получило. Более того, незадолго до свадьбы он занимает Гончаровым 11 тысяч рублей, которые впоследствии крайне деликатно, но безуспешно стремится вернуть. Также тщетно он пытается продать бронзовую статую Екатерины, которую милостиво уступает ему дед Натали... Надо ли подчеркивать, что для дворянских браков все это, мягко говоря, было нетипично. Забегаю вперед: в судьбе одной из его самых ярких муз и нашей с вами хорошей знакомой – Анны Керн, урожденной Полторацкой, кое-что сложилось с точностью до наоборот. Ее в 16 лет выдали за 52-летнего дивизионного генерала Ермолая Керна, не знавшего ничего, кроме фрунта и смотров. А в 26 - она оставляет ненавистного супруга. Всю жизнь бедствует и умирает в нищете, похоронив второго - любимого мужа. Даже, если допустить, что понятие нищеты во дворянстве и у простых смертных - разнятся, тот факт, что Анна Петровна в конце жизни продает свою святыню, письма Пушкина, - по пяти рублей за штуку - говорит сам за себя... Но вернемся к Пушкину, который не был бы таковым, когда б не выбрал свою мадонну, Наталью Николаевну: «Я влюблен, я очарован, я огончарован!…Женка моя прелесть не по одной наружности ... Я должен был на тебе жениться, потому что все жизнь был бы без тебя несчастлив. Но я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутывать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас...” А вот предположение поэта уж вовсе горестное: “Если я умру, жена моя окажется на улице, а дети - в нищете”. Так бы могло и случиться, если бы государь не взял на казну все посмертные долги поэта… Невольно приходится возвращаться к прежней своей посылке. Но уделяю здесь столько места далеким от поэзии мыслям творца только для того, чтобы подчеркнуть: Пушкин, как никто другой, сочетал в себе легкокрылого небожителя (“Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать”) и неисправимого материалиста (“Дай сделаться мне богатым, а там и покутим в свою голову”).
Можно ли, говоря о Пушкине, не коснуться вечной темы - “Пушкин и его музы”? Тем более, что уже не минул ее. Нет, я не намерен следовать за адресатами его лирики. Страстность, бешеный темперамент поэта тоже достаточно известны. Впрочем, его взаимоотношения с женщинами суть исторические. Только несколько штрихов. Согласитесь, надо было знать толк в любви, чтобы написать “Гаврилиаду”. Встречается мнение, что русский язык бедноват, как бы это сказать… - «печатной» эротической лексикой. Как бы не так! Справьтесь у Пушкина... Без сомнения, Дон Гуана он не только с первоисточников списывал, но и в себя частенько заглядывал: “Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь - мелодия”. Цену своему обаянию Пушкин, конечно, знал: “Я нравлюсь юной красоте бесстыдным бешенством желаний”. Это при том, что к своей внешности он относился объективно скептически и часто с иронией: “Потомок негров безобразный...” О любви он говорил не только в стихах: “Первая любовь - дело чувствительности: чем она глупее, тем больше чудесных воспоминаний. Вторая - чувственности...” О некоторых качествах прекрасной половины человечества он мог сказать и снисходительно: “У женщин нет характера, у них бывают страсти в молодости...” А в письме к “гению чистой красоты” наставнически советует: “Мужа следует уважать, иначе никому не захочется состоять в мужьях”. Случайно ли Пушкин обессмертил ее имя? Судите сами. Вот далеко не полный перечень знаменитостей, что припадали к ее ручке: Дельвиг, Вяземский, Жуковский, И.Крылов, М.Глинка, А.Мицкевич, а в ее старости - Ф.Тютчев, И.Тургенев... Последний отметит: “В молодости, должно быть, она была необычайно хороша собой”. Анна Петровна не сомневалась, что эти строки в 8-й главе “Онегина” списаны с нее и мужа: “Мужчины кланялися ниже, ловили взор ее очей... И нос, и плечи подымал вошедший с нею генерал...” Стала легендой история о том, что гроб ее повстречался с памятником Пушкину, ввозимым в Москву. Она же оставит такое воспоминание о Пушкине: “... то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен ... ничто не могло сравниться с блеском его речи... он имел голос певучий, мелодический и шуму вод подобный...” Эй, компьютерщики, ну что вам стоит: смодулируйте голос Поэта, но чтоб один в один с этим описанием!
Лучшие умы того времени, конечно, понимали, с кем им выпало общаться. Не сомневались в его гениальности Крылов и Жуковский. Видимо, подозревали это и сильные мира сего. “Сказано в Писании: истина сильнее царя!” - бросает Пушкин в лицо монарху, точно пророк-евангелист. Просвещенный государь замечает, что таких слов нет в Библии. “Нет, значит должны быть!” - вскричал Поэт. Он и сам не мог не ощущать свое предназначение: “Я чувствую, что мои духовные силы достигли полного развития. Я могу творить”...
Не с чем даже сравнить целый материк Пушкинианы в музыке! Нет, не собираюсь в него углубляться, хоть это и близко мне. Для этого потребовалась бы целая монография. Скажу о другом. Когда слышу сколько-нибудь удачные строчки в нынешних популярных песнях, то часто нахожу в них что-то от Пушкина: реминисценции, созвучия, аналогии... Вот случайный подбор. “На свете счастья нет, а есть покой и воля”. А в песне: Дай счастья мне, а значит дай покоя... А возьмите недавний лирический хит “Как упоительны в России вечера”. Сразу почувствовал: секрет успеха этой песни - в околопушкинских ритмике, интонациях, настроении, смысле, наконец. И я не успокоился, пока не нашел у Александра Сергеевича искомые строфы. Разумеется, речь не идет о плагиате. Автор слов песни достаточно мастит... А вот, без нот и ритмов, почти физиологическая ассоциация. Когда вижу, например, на чьей-то могучей шее выдающуюся цепочку, невольно приходит: “Златая цепь на дубе том...” Но довольно. У многих в запасе есть продолжение подобных рядов.
О фантастическом фейерверке остроумия Пушкина также ходили легенды. ”Не хочу быть шутом, ниже, чем у господа бога”. Эпиграммы, так каждая - маленькое полотно: «Когда гляжусь я в зеркала, то вижу, кажется, Эзопа. Но стань Дембровский у стекла, то вдруг покажется там…» А ведь Поэт отправил в бессмертие этого безвестного поляка, хоть он и ж…». Но и любые записанные им безделицы не потеряли своего блеска: “Нет ни в чем вам благодати, с счастием у вас разлад: и прекрасны вы некстати, и умны вы невпопад..» «…Мы же, то смертельно пьяны, то мертвецки влюблены», «Пастила нехороша без тебя, моя душа...” Это первый случайный ряд, что пришел в голову. Да у кого же нет под рукой пригоршней таких же пушкинских жемчужинок?...
А каковы глубь и красота печали Пушкина? Мне видится здесь уместным сравнение с японской поэзией. Боюсь, что их знаменитому «мононэ-аварэ» - печальному очарованию вещей - до глубины завораживающей грусти нашего пиита, как от вершины Фудзиямы до дна Марианской впадины. Какие тут цитаты…Хотите верьте, хотите проверьте...
Юпитеру дозволено все, даже заимствование у других поэтов. “Осел был самых честных правил” - это, между прочим, И.Крылов. Как увековечил эту строку Пушкин, знают даже те, кто его никогда не открывал, если такое, конечно, возможно... Надеюсь, это никому не покажется кощунственным, но явление Пушкина землянам можно сравнить только с пришествием Христа. Думаю, святая церковь, несмотря на некоторые еретические высказывания поэта (кто же без греха?) рано или поздно дойдет до необходимости его канонизировать. Разве он не был и великомучеником? И может ли земной человек развиться столь стремительно? Мне кажется, Пушкин прожил огромную, беспримерно насыщенную жизнь и не мог прожить больше. Ведь в 22 года он уже написал: “Я пережил свои желания, я разлюбил свои мечты...”, ставшее, к слову, редкой красоты романсом... “А ты, мой кормилец, состарился да и подурнел” - говорит ему при встрече знакомая крестьянка”. И 36-летний поэт отвечает: “Хорош я никогда не был, а молод - был...”
Что же напоследок? Ну, разумеется, надо спросить у Льва Толстого, который, кажется, тоже сказал все и обо всем. Тем более, общепринято считать алтарь Л.Толстого сопоставимым с Пушкинским. Так вот, Лев Николаевич, со свойственной ему категоричностью, заявил однажды, что недолюбливает поэзию и поэтов, исключая, конечно, А.Фета, друга семьи и лирика Божьей милостью. Но все же великий старец отметил пару неФетовских стихов - из Тютчева и Пушкина. Вот из Александра Сергеевича: “...И с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю. И горько жалуюсь, и горько слезы лью, но строк печальных не смываю”. Толстой добавил даже, что сам бы подписался под этими строчками, но надобно заменить одно слово - “печальных” на “постыдных”...
Но мыслимое ли дело, друзья, - заменить у Пушкина хоть единую букву?