Александр Стручков (1950-2024)
2000 год. Москва. Члены Международного Шолоховского комитета А. Ф. Стручков, Ф. Ф. Кузнецов, В. С. Черномырдин (Председатель комитета), В. Н. Ганичев.
Досточтимый читатель!
Если вы не скучный, а веселый и увлекающийся человек с воображением и жаждой познания мира, значит, мы поймем друг друга.
Пред вами новый литературный жанр, который можно назвать реализмом четвертого измерения. Четвертым измерением, как известно, называется время. Философы говорят о "большом” и "малом” времени. Большое — это вечность, там, где все уже свершилось — настоящее, прошлое и будущее; малое — это повседневность, часы и минуты наших забот и хлопот, нашей суетной жизни… Но некоторым из нас иногда удается из малого времени выходить в большое, и человек, отрываясь от сиюминутности собственной гордыни, задумывается над вечными вопросами Бытия, и когда его душа наполняется стремлением к сопричастности великому целому, близости к Небесному Творцу, и он, не считаясь ни с чем, творит добро и добрые дела, то к нему приходит чувство тепла своего и другого сердца, и слезы радости приходят ему на глаза, и наступает счастие и осознание полноты реальной жизни.
Или когда мы (кто чаще, кто реже, кто, увы, никогда!) обращаемся к духовному наследию человечества — к самым важным и драгоценным книгам, к мыслям и делам выдающихся людей. Собственно, это и есть реализм четвертого измерения. Ведь нашими живыми собеседниками благодаря печатному Слову становятся люди, которых давно нет на свете. Некоторые из них, а это, как правило, классики мировой литературы, по своим взглядам, чувствам, остроте интеллекта — наши современники более, чем некоторые из еще не перешедших в мир иной, не правда ли?
Смысл этого собеседования — совмещение прошлого и настоящего, когда мы в реальном времени видим, слышим, чувствуем ожившее внутри нас печатное Слово, чтo в данную минуту говорит, пишет писатель, философ, ученый Александр Сергеевич Пушкин, обращаясь именно к нам.
Январь 1825 года. А. С. Пушкин и И. И. Пущин в селе Михайловском. Художник Н. Н. Ге. На стыке двух веков, XX и XXI, мне, как директору издательства "Московский писатель”, пришлось и приходится заниматься изданием русской и мировой классики. Среди книг в серии "Всемирная библиотека поэзии и прозы”, конечно, наиболее важным и значительным событием для меня стала сегодняшняя работа по изучению и изданию полного собрания сочинений А.С.Пушкина для массового читателя. Работая над изданием, я стал замечать, что все чаще и чаще обращаюсь к Пушкину в самые разные минуты своей жизни. И не было случая, чтобы я не нашел в книгах Пушкина для себя ответа. И чтобы он, Пушкин, провидчески, не разглядел трагедию сегодняшней общественной жизни человека и человечества, не разъяснил мне, как поводырь, моего душевного состояния, не ободрил меня и не придал мне новых жизнеутверждающих сил и не даровал христианского умения радоваться жизни. Чем больше я познавал и осознавал Пушкина (в его стихах, статьях, прозе, письмах), тем больше у меня появлялось и появляется новых вопросов к Александру Сергеевичу. Однажды я решил собрать и записать некоторые заветные диалоги, мои вопросы к Пушкину и его ответы.
Вот так, казалось бы неожиданно, получилась беседа двух издателей и писателей — Александра Федоровича Стручкова и гения русской словесности, издателя журнала "Современник” Александра Сергеевича Пушкина (хотя, как сказал Виктор Черномырдин: "Ничего не бывает само собой”).
Может быть, мой скромный опыт пригодится и вам, для вашего разговора с Александром Сергеевичем Пушкиным (или с Ломоносовым, Жуковским, Толстым, Достоевским, Ключевским... Выбор за вами!). Дерзайте, познавайте Пушкина, русскую культуру и себя. Сергей Александрович Есенин еще в 1924 году, как всегда по-есенински раззадоривая "братьев-писателей” и читающую публику (а пуще — армию ученых-пушкинистов!), легко обронил мудрую мысль: "Постичь Пушкина — это уже надо иметь талант”. Верится, что искрометный, горячий, умевший быть озорным и серьезным Пушкин оценил бы этот, как мне кажется, нескучный способ преодоления в светской жизни времени и порой уныния. Теперь-то мы точно знаем, что не о нас он сказал когда-то: "Мы ленивы и нелюбопытны”!..
Пролог
Виктору Степановичу Черномырдину задали вопрос: "Виктор Степанович, в своем вступлении к однотомному изданию произведений Пушкина с его родословной и святыми корнями вы написали, что "в языке выражается душа народа”, что "Россия — хранительница души человечества… Куда ни глянешь — везде голый расчет, прагматизм... Весь мир и сегодняшняя технократия без русской души превратились бы в мир всеобщего хаоса”. Россия накануне третьего тысячелетия почти в хаосе. Кто же ей поможет?”.
Черномырдин ответил: "Пушкин. Только Пушкин! Спасибо России, что у нас есть такой великий предок, который и саму Россию во многом создал. Это мы, потомки Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Шевченко, Достоевского, Шолохова и других великих русских классиков, вдруг начали их подзабывать. А ведь на самом деле, российская культура — это высочайшее наше достижение, высочайшая ценность. Нам бы почаще обращаться к этим ценностям. И, может быть, мы были бы намного более собранными, намного более внимательными к себе и людям...”
Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II на открытии III Всемирного Русского Народного Собора еще 4 декабря 1995 года в своем обращении сказал: "В наше время, говоря словами Пушкина, "новорожденная свобода, вдруг онемев, лишилась сил”. В этой связи особо напомню, что ныне русскому обществу недостает подлинной соборности, т.е. такого состояния, когда бы мы, какими бы разными ни создал нас Творец, вдохновенно работали на общее благо, воспринимая любой труд как служение Господу и Отчизне, помня каждый час и каждую минуту, что мы несем ответственность пред Богом за нашего ближнего, за нашу семью, за наш народ, за нашу Родину, за мир и благополучие всего мира”.
Но почему и Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II назвал имя Пушкина, ему, наверное, можно было бы для нас привести выдержки из Святого писания — Евангелия?
И я обратился к самому Александру Сергеевичу — к его книгам, и к книгам современников Пушкина о Пушкине. Погрузившись в работу, я понял, что меня больше всего поражает и удивляет и не только в пушкинистах, а их легион, — то, что тема Пушкина на протяжении вот уже более полутора веков развивалась как-то однобоко, напоминая застопоренный флюгер.
Первым с православным осмыслением к произведениям Пушкина подошел Гоголь. Остальные застыли на точке зрения светского обывателя, а один из великих "флюгеров”, на которого ссылаются абсолютно все пушкинисты (особенно советского периода), — оппонент Гоголя Виссарион Белинский, литературный критик XIX столетия. Что же писал этот "российский прокоммунист”, какую интеллектуальную и эстетическую дорогу прокладывал к "солнцу русской поэзии”, какой "народной тропе” к поэту не давал зарасти травой забвения? Читаем:
"Поэзия его чужда всего фантастического, мечтательного, ложного, призрачно-идеального; она не кладет на лицо жизни белил и румян, но показывает ее в естественной, истинной красоте; в поэзии Пушкина есть небо, но им всегда проникнута земля”. И далее: "К особенным свойствам его поэзии принадлежит ее способность развивать в людях чувство изящного и чувство гуманности, разумея под этим словом бесконечное движение к достоинству человека, как человека”. Вроде бы все правильно, даже справедливо. Но читаем дальше:
"Пушкин, как поэт, велик там, где он просто воплощает в живое прекрасное явление свои поэтические созерцания, но не там, где хочет быть мыслителем и решителем вопросов” (подчеркнуто нами. — А.С.).
Так неужели же умный и деятельный Белинский, сам большой работник и мученик русской совестливости, страстный искатель истины и правды, просмотрел в Пушкине великого труженика, мыслителя и государственного мужа? Может, помешала политическая нетерпимость, идеологическая неистовость, тенденциозность, которыми и сегодня так полон мир не только современной России? Уж не тогда ли закладывалась искалечившая на полтора века нашу историю братоубийственная гражданская война, окончания коей до сих пор не видно?..
Что же обо всем этом думает сам Александр Сергеевич? Действительно ли у него есть ответы на самые злободневные наши вопросы? В самом ли деле он может "спасти Россию”? Как написал, также обращаясь к Пушкину, еще один Александр — Блок: "Дай нам руку в непогоду, помоги в немой борьбе!..”
"Пробуждение России…”
Александр Сергеевич Пушкин — Действие человека мгновенно и одно (isol`e) действие книги множественно и повсеместно…
...Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех... У греков мы взяли Евангелие и Предания, но не дух ребяческой мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева. Наше духовенство, до Феофана, было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма и, конечно, никогда не вызвало бы реформации в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве... Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, — как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр (Александр I. — Ред.), который привел... в Париж? И (положа руку на сердце) разве не находите вы... чего-то такого, что поразит будущего историка?
Александр Стручков — Господин поэт! Видимо, не зря вас подозревали в верноподданнических настроениях и в симпатиях к монархизму. В своем письме к Чаадаеву вы подтверждаете эти идеологические в духе "неистового Виссариона” обвинения…
Александр Пушкин — Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблен, — но, клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал.
…Петр не успел довершить многое, начатое им. Он умер в поре мужества, во всей силе творческой своей деятельности. Он бросил на словесность свой взор рассеянный, но проницательный. Он возвысил Феофана, ободрил Копиевича, не взлюбил Татищева за легкомыслие и вольнодумство, угадал в бедном школьнике вечного труженика Тредьяковского. Семена были посеяны. Сын молдавского господаря воспитывался в его походах; а сын холмогорского рыбака, убежав от берегов Белого моря, стучался у ворот Заиконоспасского училища. Новая словесность, плод новообразованного общества, скоро должна была родиться…
Екатерина-II …Екатерина II основала Российскую Академию в 1783 году и повелела княгине Дашковой быть председателем оной.
Екатерина, стремившаяся во всем установить закон и незыблемый порядок, хотела дать уложение и русскому языку. Академия, повинуясь ее наказу, тотчас приступила к составлению словаря. Императрица приняла в нем участие не только словом, но и делом. Часто осведомлялась она об успехе начатого труда и, несколько раз слыша, что словарь доведен до буквы Н, сказала однажды с видом некоторого нетерпения: все Наш да Наш! Когда же вы мне скажете: Ваш? Академия удвоила старания. Через несколько времени на вопрос императрицы: что словарь? Отвечали ей, что Академия дошла до буквы П. Императрица улыбнулась и заметила, что Академии пора было бы Покой оставить.
Несмотря на сии шутки, Академия должна была изумить государыню поспешным исполнением высочайшей ее воли: словарь окончен был в течение шести лет (Французская Академия, основанная в 1634 году и с тех пор беспрерывно занимавшаяся составлением своего словаря, издала оный не прежде, как в 1694 году…).
Александр Стручков — То есть такова русская сообразительность и способность к наукам? Ведь нас и поныне разные слабомыслящие и слабовидящие попрекают "неотесанностью и нецивилизованностью”. А тут, смотрите, ученые французы, уж они ли не образец цивилизации, составлением своего словаря занимались 60 лет (!!!), а мы за 6 лет управились! В 10 раз быстрее!..
Александр Пушкин — Карамзин справедливо удивляется такому подвигу.
"Полный Словарь, изданный Академиею, — говорит он, — принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев: наша, без сомнения, счастливая судьба во всех отношениях есть какая-то необыкновенная скорость: мы зреем не веками, а десятилетиями. Италия и Франция, Англия, Германия славились уже многими великими писателями, еще не имея Словаря: мы имели церковные, духовные книги; имели стихотворцев, писателей, но только одного истинно классического (Ломоносова), и представили систему творениями Академии Флорентийской и Парижской”.
1764 год. Посещение М. В. Ломоносова Императрицей Екатериной II.Многие из членов Академии участвовали в издании "Собеседника Любителей Российского Слова”. Следующее происшествие, говорит г. Языков, достойно быть сохранено в памяти: Фонвизин доставил в "Собеседник” статью под названием "Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание”. Вопросы явились в Собеседнике с весьма остроумными ответами. Приведем здесь некоторые.
Вопрос: "Отчего все в долгах?”.
Ответ: "Оттого, что проживают более, нежели дохода имеют”.
Вопрос: "Отчего не только в Петербурге, но и в самой Москве перевелись общества между благородными?”.
Ответ: "От размножения клубов”.
Вопрос: "Отчего главное старание большей части дворян состоит не в том, чтобы поскорее сделать детей своих людьми, а в том, чтобы поскорее сделать их гвардии унтер-офицерами?”.
Ответ: "Оттого, что одно легче другого”.
Вопрос: "Отчего в век законодательный никто в сей части не помышляет отличиться?”.
Ответ: "Оттого, что сие не есть дело всякого”.
Вопрос: "Отчего у нас не стыдно не делать ничего?”.
Ответ: "Сие не ясно: стыдно делать дурное, а в обществе жить не есть не делать ничего”.
Вопрос: "Отчего у нас начинаются дела с великим жаром и пылкостью, потом оставляются, а нередко и совсем забываются?”.
Ответ: "По той же причине, по которой человек стареется”.
Вопрос: "В чем состоит наш национальный характер?”.
Ответ: "В остром и скором понятии всего, в образцовом послушании и в корне всех добродетелей, от творца человеку данных”.
Вопрос: "Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют и весьма большие?”.
Ответ: "Предки наши не все грамоте умели”.
NB. Сей вопрос родился от свободоязычия, которого предки наши не имели. Сии ответы писаны самой императрицей.
Александр Стручков — Подумать только, XVIII век, опять же, по мнению толкователей, не знающих нашей истории, — "отсталая Россия”, и вдруг такая свобода и смелость мысли!.. А еще говорят, что мы — страна Россия "с рабским сознанием”, утверждают, что вечно "русскую мысль душила беспросветная цензура”...
Кстати, могу напомнить слова Карамзина, с которым я согласен: "Если в России отменят цензуру, я уеду в Стамбул…”.
Увы, в таком случае прав был Николай Михайлович Карамзин, который предполагал, какая разнузданность, какой разгул безнравственности могут наступить в прессе, и не только, при снятии ответственности за слова наших "политиков-балагуров”, журналистов и литературной братии. И нынешние фиглярины "словно бесы разгулялись”, как и в начале XIX века, по России, соблазняя и развращая и без того некрепкие души человечьи. Видно, пришлось бы нам в наше время ждать новых произведений Пушкина и Карамзина из Стамбула… Да и что напишешь в Стамбуле?
XVIII век, между тем, подарил России и русской истории двух великих самодержцев – Петра I и Екатерину II...
"Обреченные презрению потомства...”
Александр Пушкин — По смерти Петра I движение, переданное сильным человеком, все еще продолжалось в огромных составах государства преобразованного. Связи древнего порядка вещей были прерваны навеки; воспоминания старины мало-помалу исчезали. Народ, упорным постоянством удержав бороду и русский кафтан, доволен был своею победою и смотрел уже равнодушно на немецкий образ жизни обритых бояр.
Новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, час от часу более привыкало к выгодам просвещения.
Гражданские и военные чиновники более и более умножались; иностранцы, в то время столь нужные, пользовались прежними правами; схоластический педантизм по-прежнему приносил свою неприметную пользу. Отечественные таланты стали нередко появляться и щедро были награждаемы. Ничтожные наследники северного исполина, изумленные блеском его величия, с суеверной точностию подражали ему во всем, что только не требовало нового вдохновения. Таким образом действия правительства были выше собственной его образованности и добро производилось ненарочно, между тем как азиатское невежество обитало при дворе.
Петр I не страшился народной свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более чем Наполеон.
Аристокрация после него неоднократно замышляла ограничить самодержавие: к счастью, хитрость государей торжествовала над честолюбием вельмож, и образ правления остался неприкосновенным. Это спасло нас от чудовищного феодализма, и существование народа не отделилось вечною чертою от существования дворян. Если бы гордые замыслы Долгоруких и проч. совершились, то владельцы душ, сильные своими правами, всеми силами затруднили бы или даже вовсе уничтожили способы освобождения людей крепостного состояния, ограничили число дворян и заградили бы для прочих сословий путь к достижению должностей и почестей государственных. Одно только страшное потрясение могло бы уничтожить в России закоренелое рабство; нынче же политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян, желание лучшего соединяет все состояния противу общего зла, и твердое мирное единодушие может скоро поставить нас наряду с просвещенными народами Европы. Памятниками неудачного борения аристокрации с деспотизмом остались только два указа Петра III о вольности дворян, указы, коими предки наши столько гордились и коих справедливее должны были бы стыдиться.
Царствование Екатерины II имело новое и сильное влияние на политическое и нравственное состояние России. Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, она обогатила их за счет народа и унизила беспокойное наше дворянство. Если царствовать — значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сем отношении Екатерина заслуживает удивление потомства. Ее великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало ее владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве 7.
Александр Стручков — Господи, "Александр Сергеевич”, как же все повторяется в российской истории, кажется, не найдется ни одного поколения, которое было бы избавлено от созерцания подобных ничтожеств во власти…
Александр Пушкин — ...Много было званых и много избранных; но в длинном списке ее любимцев, обреченных презрению потомства, имя странного Потемкина будет отмечено рукою истории. Он разделит с Екатериною часть воинской славы, ибо ему обязаны мы Черным морем и блестящими, хоть и бесплодными победами в северной Турции.
Униженная Швеция и уничтоженная Польша — вот великие права Екатерины на благодарность русского народа. Но со временем история оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия — и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России.
Г. А. ПотёмкинМы видели, каким образом Екатерина унизила дух дворянства. В этом деле ревностно помогали ей любимцы. Стоит напомнить о пощечинах, щедро ими раздаваемых нашим князьям и боярам, о славной расписке Потемкина, хранимой доныне в одном из присутственных мест государства (Потемкин послал однажды адъютанта взять из казенного места 100 000 рублей. Чиновники не осмелились отпустить эту сумму без письменного вида. Потемкин на другой стороне их отношения своеручно приписал: дать, е... м...), об обезьяне графа Зубова, о кофейнике князя Кутузова и проч. и проч 8.
Александр Стручков — Власть, не ограниченная Законом, во все времена неизбежно морально разлагалась. Княжеская власть в Древней Руси следовала примеру Византии. Не зря у нас прижились такие понятия, как «кормление от дел», когда любому вельможе или чиновнику дозволялось официально «брать по чину», мздоимство и лихоимство, когда злоупотребление не имело границ. Бунт, которым Екатерина занималась уже лично, был как раз против мздоимства и лихоимства помещиков и чиновного люда — это бунт Пугачева.
Александр Пушкин — Екатерина знала плутни и грабежи своих любовников, но молчала. Ободренные таковою слабостью, они не знали меры своему корыстолюбию, и самые отдаленные родственники временщика с жадностью пользовались кратким его царствованием. Отселе произошли сии огромные имения вовсе неизвестных фамилий и совершенное отсутствие чести и честности в высшем классе народа. От канцлера до последнего протоколиста все крали и все было продажно. Таким образом развратная государыня развратила свое государство.
Екатерина уничтожила звание (справедливее, название) рабства, а раздарила около миллиона государственных крестьян (т.е. свободных хлебопашцев) и закрепостила вольную Малороссию и польские провинции. Екатерина уничтожила пытку, а тайная канцелярия процветала под ее патриархальным правлением; Екатерина любила просвещение, а Новиков, распространивший первый лучи его, перешел из рук Шешковского (домашний палач кроткой Екатерины) в темницу, где и находился до самой ее смерти. Радищев был сослан в Сибирь; Княжнин умер под розгами. И Фонвизин, которого она боялась, не избегнул бы той же участи, если б не чрезвычайная его известность 9.
"Напрасно почитают русских суеверными…”
Александр Стручков — Религиозный историк и философ Георгий Флоровский пишет и о гонениях в это время на Церковь…
Александр Пушкин — Екатерина явно гнала духовенство, жертвуя тем своему неограниченному властолюбию и угождая духу времени. Но лишив его независимого состояния и ограничив монастырские доходы, она нанесла сильный удар просвещению народному. Семинарии (которые зависели от монастырей, а ныне от епископов) пришли в совершенный упадок. Многие деревни нуждаются в священниках. Бедность и невежество этих людей, необходимых в государстве, их унижает и отнимает у них самую возможность заниматься важною своею должностию. От сего происходит в нашем народе презрение к попам и равнодушие к отечественной религии; ибо напрасно почитают русских суеверными: может быть, нигде более, как между нашим простым народом, не слышно насмешек на счет всего церковного. Жаль! Ибо греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер.
В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических. Там оно, признавая главою своею папу, составляло особое общество, независимое от гражданских законов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив того, завися, как и все прочие состояния, от единой власти, но огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и государем, как между человеком и божеством. Мы обязаны монахам нашей историею, следственно, и просвещением. Екатерина знала все это и имела свои виды.
Современные иностранные писатели осыпали Екатерину чрезмерными похвалами; очень естественно, они знали ее только по переписке с Вольтером и по рассказам тех именно, коим она позволяла путешествовать.
Фарса наших депутатов, столь непристойно разыгранная, имела в Европе свое действие: "Наказ” ее читали везде и на всех языках. Довольно было, чтобы поставить ее наряду с Титами и Траянами, но, перечитывая сей лицемерный "Наказ”, нельзя воздержаться от праведного негодования. Простительно было фернейскому философу превозносить добродетели Тартюфа в юбке и в короне, он не знал, он не мог знать истины, но подлость русских писателей для меня непонятна.
Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы. Русские защитники самовластия в том несогласны и принимают славную шутку г-жи де Сталь за основание нашей конституции: En Russie le gouvernement est un despotisme mitig`e par la strangulation (правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою) 10.
"Чем меньше женщину мы любим…”
Александр Стручков — Вы нарисовали весьма непривлекательный тип женщины, которая все-таки остается женщиной, даже если она царствующая особа. Но в каком-то смысле в каждой женщине заложен этот инстинкт "царствующей особы”: все они хотят властвовать хотя бы у себя на кухне, в своем маленьком королевстве, все они хотят управлять мужчиной (одним, а желательно и несколькими!), быть владычицей, приказывать, повелевать, менять наряды…
Светлейшая княгиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова
Александр Пушкин — В некотором азиатском народе мужчины каждый день, восстав от сна, благодарят Бога, создавшего их не женщинами.
Магомет оспаривает у дам существование души.
Во Франции, в земле, прославленной своею учтивостью, грамматика торжественно провозгласила мужеский род благороднейшим.
Стихотворец отдал свою трагедию на рассмотрение известному критику.
В рукописи находился стих:
Я человек и шла путями заблуждений.
Критик подчеркнул стих, усумнясь, может ли женщина называться человеком. Это напоминает славное решение, приписываемое Петру I: женщина не человек, курица не птица, прапорщик не офицер.
Даже люди, выдающие себя за усерднейших почитателей прекрасного пола, не предполагают в женщинах ума, равного нашему, и, приноравливаясь к слабости их понятия, издают ученые книжки для дам, как будто для детей… 11
Александр Стручков — Все помнят ваш крылатый афоризм, что в ваших же стихах: "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей…”
Наталья Николаевна Пушкина (Гончарова)
Александр Пушкин — Чем более мы холодны, расчетливы, осмотрительны, тем менее подвергаемся нападениям насмешки. Эгоизм может быть отвратителен, но не смешон, ибо отменно благоразумен. Однако есть люди, которые любят себя с такою нежностью, удивляются своему гению с таким восторгом, думают о своем благосостоянии с таким умилением, о своих неудовольствиях с таким состраданием, что в них и эгоизм имеет всю смешную сторону энтузиазма и чувствительности...
"За нами тёмная степь…”
Александр Стручков — Александр Сергеевич, вас справедливо считают создателем нового русского литературного языка, который способствовал тому, что русская словесность в вашем лице и в произведениях последующих писателей поднялась до вершин европейской и мировой культуры. "Язык” в переводе с древнегреческого означает "народ”. "Слово о Полку Игореве” стоит у истоков русской литературы, оно является и гениальным истоком русского языка, свидетельством богатейшей духовной, интеллектуальной, художественной мощи великого народа. Современный украинский поэт Борис Ильич Олейник пишет в связи с этим великим памятником культуры и литературы:
Процвел из корня этого земного
Могучей кроною славянский род,
И гордо прорастает наша мова
Из первых слов про Игорев поход.
Александр Пушкин — …Словесность наша явилась вдруг в XVIII столетии, подобно русскому дворянству, без предков и родословной. …Но, к сожалению, старинной словесности у нас не существует. За нами темная степь — и на ней возвышается единственный памятник: Песнь о полку Игореве 13.
Г. Р. ДержавинПеснь о полку Игореве найдена была в библиотеке графа А.Ив.Мусина-Пушкина и издана в 1800 году. Рукопись сгорела в 1812 году. Знатоки, видевшие ее, сказывают, что почерк ее был — полуустав XV века. Первые издатели приложили к ней перевод, вообще удовлетворительный, хотя некоторые места остались темны или вовсе невразумительны. Многие после того силились их объяснить. Но хотя в изысканиях такого рода последние бывают первыми (ибо ошибки и открытия предшественников открывают и очищают дорогу последователям), первый перевод, в котором участвовали люди истинно ученые, все еще остается лучшим. Прочие толкователи наперерыв затмевали неясные выражения своевольными поправками и догадками, ни на чем не основанными. Объяснениями важнейшими обязаны мы Карамзину, который в своей Истории мимоходом разрешил некоторые загадочные места.
Некоторые писатели усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока. Вальполь не вдался в обман, когда Чаттертон прислал ему стихотворения старого монаха Rowley. Джонсон тотчас уличил Макферсона. Но ни Карамзин, ни Ермолаев, ни А.Х.Востоков, ни Ходаковский никогда не усумнились в подлинности Песни о полку Игореве. Великий критик Шлецер, не видав Песни о полку Игореве, сомневался в ее подлинности, но, прочитав, объявил решительно, что он полагает ее подлинно древним произведением и не почел даже за нужное приводить тому доказательства; так очевидна казалась ему истина!
Других доказательств нет, как слова самого песнотворца. Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в XVIII веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? Но Карамзин не поэт. Державин? Но Державин не знал и русского языка, не только языка Песни о полку Игореве. Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя? Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других славянских наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления? Это предполагало бы знание всех наречий славянских. Положим, он ими бы и обладал, неужто таковая смесь естественна? Гомер, если и существовал, искажен рапсодами.
М. В. ЛомоносовЛомоносов жил не в XII столетии. Ломоносова оды писаны на русском языке с примесью некоторых выражений, взятых им из Библии, которая лежала перед ним. Но в Ломоносове вы не найдете ни польских, ни сербских, ни иллирийских, ни болгарских, ни богемских, ни молдавских и других наречий славянских.
Александр Стручков — Мне кажется, уже для вас, в ХIХ веке, Ломоносов не был непререкаемым авторитетом в области поэзии, языка, хотя вас с ним разделяет всего сто лет.
Александр Пушкин — Ломоносов был великий человек. Между Петром I и Екатериною II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом. Но в сем университете профессор поэзии и элоквенции — не что иное, как исправный чиновник, а не поэт, вдохновенный свыше, не оратор, мощно увлекающий… 15
Карамзин освободил язык от чужого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова 16.
...Но если мы станем исследовать жизнь Ломоносова, то найдем, что науки точные были всегда главным и любимым его занятием, стихотворство же иногда забавою, но чаще должностным упражнением... Слог его, ровный, цветущий и живописный, заемлет главное достоинство от глубокого знания книжного славянского языка и от счастливого слияния оного с языком простонародным. Вот почему преложения псалмов и другие сильные и близкие подражания высокой поэзии священных книг суть его лучшие произведения. Они останутся вечными памятниками русской словесности; по ним долго еще должны мы будем изучаться стихотворному языку нашему; но странно жаловаться, что светские люди не читают Ломоносова, и требовать, чтобы человек, умерший 70 лет назад, оставался и ныне любимцем публики. Как будто нужны для славы великого Ломоносова мелочные почести модного писателя!
"Береги честь смолоду”
Александр Стручков — Однако Ломоносову нелегко досталась его слава, его путь к вершинам мирового познания. Имея гениальные дарования, он долгие и долгие годы вследствие бедности не имел средств к достойному существованию. Но нет ничего унизительнее и страшнее, особенно для человека высоких устремлений, тонкой интеллектуальной чувствительности, как унижение бедностью. Всегда, во все времена, умного человека деньги пытаются сделать дураком — ему не платят достойно, да и где, в каких прейскурантах прописана та цена?
Александр Пушкин — Ломоносов, рожденный в низком сословии, не думал возвысить себя наглостью и запанибратством с людьми высшего состояния (хотя, впрочем, по чину он мог быть им и равный). Но зато умел он за себя постоять и не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей. Послушайте, как пишет он самому Шувалову, представителю муз, высокому своему патрону, который вздумал было над ним пошутить: "Я, ваше высокопревосходительство, не только у вельмож, но ниже у Господа моего Бога дураком быть не хочу”.
Е. И. КостровВ другой раз, заспоря с тем же вельможею, Ломоносов так его рассердил, что Шувалов закричал: "Я отставлю тебя от Академии!” — "Нет, — возразил гордо Ломоносов, — разве Академию от меня отставят”. Вот каков был этот униженный сочинитель похвальных од и придворных идиллий!
Patronage (покровительство) до сей поры сохраняется в обычаях английской литературы. Почтенный Кребб, умерший в прошлом году, поднес все свои прекрасные поэмы to his Grace tue Duke etc. (его светлости, герцогу и т.д. — англ.). В своих смиренных посвящениях он почтительно упоминает о милостях и высоком покровительстве, коих он удостоился etc. В России вы не встретите ничего подобного. У нас, как заметила M-me de Staёl (г-жа де Сталь. — фр.), словесностию занимались большею частию дворяне… Это дало особенную физиономию нашей литературе; у нас писатели не могут изыскивать покровительства у людей, которых почитают себе равными, и подносить свои сочинения вельможе или богачу, в надежде получить от него 500 рублей или перстень, украшенный драгоценными каменьями.
Джордж Крабб
Все журналы пришли в благородное бешенство и восстали против стихотворца, который (о верх унижения!) в ответ на приглашение князя извинился в стихах, что не может приехать и обещался к нему приехать на дачу! Сие несчастное послание было предано всенародно проклятию, и с той поры, говорит один журналист, слава упала совершенно! Что же из этого следует? Что нынешние писатели благороднее мыслят и чувствуют, нежели мыслил и чувствовал Ломоносов и Костров? Позвольте в том усумниться 18.
Александр Стручков — Как говорили древние: "Tempora mutantur et nos mutamur in illis” — времена меняются, а вместе с ними и мы.
Александр Пушкин — Нынче писатель, краснеющий при одной мысли посвятить книгу свою человеку, который выше его двумя или тремя чинами, не стыдится публично жать руку журналисту, который ошельмован в общем мнении, но который может повредить продаже книг или хвалебным объявлением заманить покупщиков. Ныне последний из писак, готовый на всякую приватную подлость, громко проповедует независимость и пишет безыменные пасквили на людей, перед которыми расстилается в их кабинете.
К тому же с некоторых пор литература стала у нас ремесло выгодное, и публика в состоянии дать более денег, нежели его сиятельство такой-то или его высокопревосходительство такой-то. Как бы то ни было, повторяю, что формы ничего не значат; Ломоносов и Кребб достойны уважения всех честных людей, несмотря на их смиренные посвящения, а господа NN всё-таки презрительны — несмотря на то, что в своих книжках они проповедуют независимость и что свои сочинения посвящают не доброму и умному вельможе, а какому-нибудь шельме и вралю, подобному им.
Александр Стручков — В 1827 году вы написали:
"Всё мое”, — сказало злато;
"Всё мое”, — сказал булат.
"Всё куплю”, — сказало злато;
"Всё возьму”, — сказал булат 20.
Уж не хотите ли вы сказать, что все в мире зависит от силы денег и от силы "сильного”, или от банкира и президента..?
Александр Пушкин — Никакое богатство не может перекупить влияние обнародованной мысли. Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографского снаряда. Уважайте класс писателей, но не допускайте же его овладеть вами совершенно.
Мысль! Великое слово! Что же и составляет величие человека, как не мысль? Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек: в пределах закона, при полном соблюдении условий, налагаемых обществом 21.
Александр Стручков — Чтобы не пришлось "уезжать в Стамбул” от наглой безнравственности "наших” бесцензурных либеральных изданий с их свободой без берегов и совести?.. У нас теперешние "властители” дум и манипуляторы общественным сознанием цинично смеются над понятием "народность”, столь дорогим вашему сердцу, над вашими строками:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил
я свободу
И милость к падшим призывал.
Отвратительнее всего, что в этом разноголосом хоре циников громче других звучит и "смех” в "смешных” передачах на экранах телевизоров "покровителя” канала "Культура” — нынешнего российского министра культуры. Не "чувства добрые” пробуждать пришли они, живущие в "этой стране”, а "чувства низкие”, незнание и животные инстинкты. Или, как предупреждали вы, — они пришли, чтобы использовать "божественное орудие” слова "к достижению цели низкой и преступной”. Они пришли смеяться над "падшими”, а "милость” призывают лишь к богатым временщикам, спасая их от возмездия нравственного и юридического закона и народного гнева, накапливающегося в разоряемой стране… Как и в ваше время, они смеются над нашей историей, над нашим прошлым, над нашими православными традициями. Шедевры русской литературы и культуры, которыми гордится весь мир, ими подаются теперь лишь в их "версии”, они переписывают и выбрасывают из школьных программ Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Шолома-Алейхема, Есенина и Ахматову…
Александр Пушкин — Ох! Уж эта мне республика словесности. За что казнит, за что венчает? Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками — для других оно или не существует, или даже может показаться пороком. Презрение к русским писателям нестерпимо… 24 Крылов знает главные европейские языки и, сверх того, он, как Альфиери, пятидесяти лет выучился древнему греческому. В других землях таковая характеристическая черта известного человека была бы прославлена во всех журналах; но мы в биографии славных писателей наших довольствуемся означением года их рождения и подробностей послужного списка, да сами же потом и жалуемся на неведение иностранцев обо всем, что нас касается…
Александр Стручков — В Москве немало памятников истории — Кремль, монумент Князю Пожарскому и Гражданину Минину...
Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский
Александр Пушкин — Надпись Гражданину Минину, конечно, неудовлетворительна: он для нас или мещанин Косма Минин по прозванию Сухорукий, или думный дворянин Косма Минич Сухорукий, или, наконец, Кузьма Минин, выборный человек от всего Московского государства, как назван он в грамоте об избрании Михаила Федоровича Романова. Всё это не худо было бы знать, так же как имя и отчество князя Пожарского. Кстати: недавно в одной исторической статье сказано было, что Минину дали дворянство и боярство, но что спесивые вельможи не допустили его в думу и принудили в 1617 году удалиться в Нижний Новгород — сколько несообразностей! Минин никогда не бывал боярином; он в думе заседал, как думный дворянин; в 1616 году их было всего два: он и Гаврило Пушкин. Они получали по 300 р. окладу. О годе смерти нет нигде никакого известия; полагают, что Минин умер в Нижнем Новгороде, потому что он там похоронен, и что в последний раз упомянуто о нем в списке дворцовым чинам в 1616-м.
Александр Стручков — Теперь вы знаете (ведь вам "сверху видно всё”!), что есть в Москве и памятник вам, Пушкину, и к нему, действительно, по вашему пророческому слову, не зарастает "народная тропа”, как и ко всем вашим памятникам по необъятной нашей России и по всему миру...
Может, прочту вам, здесь в Киеве, ваш несравненный "Памятник”?
Я памятник себе воздвиг
нерукотворный,
К нему не зарастет народная
тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа
в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси
великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн,
и ныне дикой
Тунгуз, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой
пробуждал,
Что в мой жестокий век
восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью Божию, о муза,
будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли
равнодушно,
И не оспоривай глупца.
У нас в России и в Украине, когда приходят в восторг по поводу удачного, выражения всегда говорят: "Ай да Пушкин..!”
Вы, конечно, предлагаете очень трудно выполнимую в жизни мудрость: "И не оспоривай глупца”. От Иисуса Христа, Спасителя нашего, человеческой бедой является нетерпимость, многие из нас из-за этого весь пар тратят не на делание Добра, а на свисток… Хотя и глупости вокруг столько, что иногда трудно сдержаться. Особенно удручает глупость власти, от которой зачастую страдает целая страна и не только у нас…
Но вернемся к вопросу о творчестве, о книгоиздании, о деньгах, о труде. В ХIХ веке издательское поприще было новым делом. Где вы, например, брали деньги для печатания своих книг?
Александр Пушкин — Царь дал мне взаймы 20 000 на напечатание "Пугачева”…
Окончание следует
Тех, кто любит Пушкина, Бог благословляет… (окончание) » МСП: стихи, проза, авторская песня, публицистика, юмор (mspru.org)
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.