Виктория Хесина


Говорят, что запахи сохраняются в памяти дольше всего. Они настигают тебя внезапно, когда уже, казалось бы, забыты имена, адреса и обиды. Даже в Москве - городе больших денег, которые, как известно, не пахнут.
Духи «Красная Москва». Моё первое по-настоящему «стыдно». Я заправила ими фломастеры, чтобы ярче писали (видимо, иных спиртовых жидкостей не было). Просто выбрала из пузырьков на трюмо самый непрезентабельный и извела его содержимое на художество. За этим занятием меня и застала бабушка Ксения Николаевна. Не было ни криков, ни тумаков. Она заперлась на кухне, где курила «Беломор», и долго разговаривала с родителями. Потом взяла пустой флакон и засунула его в шкаф с бельём. Полотенца ещё пару лет благоухали тяжёлым, прямолинейным, как взгляд бабушки, запахом.
Так же по праздникам пахло от соседки тёти Тамары - грузной женщины с толстыми золотыми перстнями.
Тамарины духи стояли почти на таком же трюмо в целости. У неё не было ни невоспитанных внучек, ни вообще семьи. Дворовые старушки судачили, что она убила свои годы на женатого мужика, но «Якин так и не бросил свою кикимору». Не видел смысла менять шило на мыло. У кикиморы тоже было трюмо, и она тоже «носила» «Красную Москву»...
Москвички - обладательницы фарфоровых кошек в стенках, потёртых ридикюлей на защёлке и приборов для поднятия петель (чтобы стрелки на колготах чинить) владели ароматом, за которым вроде бы гонялись модницы Парижа. Духи занимали высокие места на международных конкурсах. О красномосковских флаконах знали даже заокеанские вандербильдихи (хотя и ходил слушок, что духи экспортировала американская мафия для подрыва «сухого закона», а в пузырьках бултыхался не парфюм, а коньяк)…
Капнуть из флакона на пальчик, не знавший маникюра, и потереть за ушком. Так советовала книга «Вам, девушки». Так показывала девушка-кино Любовь Орлова, так делала женщина-космос Валентина
Терешкова. Супругу Николая II Александру Фёдоровну избрали лицом бренда позднее - в эпоху, когда товары на рынке стали продвигать, а не просто выбрасывать на прилавки галантереи. Для придания буржуазной ноты из архивов вытащили историю о французе Брокаре. Экспат, приехавший душить московских модниц, увидел неповторимое сочетание ароматов во сне. Шедевр назвал «Любимый букет Императрицы» и преподнёс его урождённой принцессе Гессен-Дармштадтской на 300-летие Дома Романовых в 1913 г. Императрица была в восторге… Потом, как водится, пришли большевики и всё испортили. Фабрику Брокара переименовали в «Новую зарю», «Букет» - в «Красную Москву», а благоухательную отрасль отдали в подчинение трестам жировой промышленности.
Из жиров «Красную Москву» вытаскивала жена Молотова - Полина Жемчужина. Самая элегантная дама столицы ходила к Сталину, жаловалась на перебои с эфирными маслами, упаковочными материалами и настаивала на создании Главпарфюмера, который бы контролировал гигиену и аромат советских женщин. Всё кончилось обвинениями в «преступной связи с сионистскими организациями» и ссылкой в Казахстан. Жемчужина умерла в 1970 году, так и не увидев, как в Москве открылись социалистические бутики «Ванда», «Лейпциг», «Бухарест», где командированные и москвичи пыхтели в очередях за немецкой краской для волос и польскими духами «Быть может».
Бабушке дарили «Быть может» и «Пани Валевская». Папа на вырученные за Афганистан валютные чеки покупал ей в столичных «Берёзках» французские дезодоранты. Богатства стояли почти нетронутыми на трюмо, потому что в заграничном было как-то неловко. Новая «Красная Москва» тоже появилась в доме. По глубокому бабушкиному убеждению, она была не той (то ли из-за непритёртой крышечки, то ли потому, что с годами острота обоняния, как и зрения, снизилась). Брюзжала. Но, собираясь в свет, по обыкновению слюнявила карандаш для подводки бровей, тёрла губы морковной помадой и наносила не ту «Москву» за ухом…
Это абсолютная правда. Если повести носом, то среди сурового перегара, смога и кислых щей можно уловить «Красную Москву». Часто - в троллейбусе. Часто - с примесью корвалола. Так пахнет время, когда стыдно пока только за фломастеры. Когда страшно, что бабушка молча уйдёт. Пока только на кухню.

* * *
Запах «Красной Москвы» -
середина двадцатого века.
Время – «после войны».
Время движется только вперёд.
На углу возле рынка –
С весёлым баяном калека.
Он танцует без ног,
он без голоса песни поёт…
Это – в памяти всё у меня,
У всего поколенья.
Мы друг друга в толпе
Мимоходом легко узнаём.
По глазам, в коих время
мелькает незваною тенью
И по запаху «Красной Москвы»
В подсознанье своём…
Владимир Спектор