...Тынянов работал неровно – то месяцы молчания, то печатный лист в день. Так, в один день была написана глава о Самсон-Хане в романе «Смерть Вазир-Мухтара».

Но и месяцы его молчания были рабо­той. Почти всегда он переводил Гейне – на службе, на улице, в трамвае...

Он был человеком расположенным, то есть всегда готовым выслушать, объяснить, помочь в беде, – и железно упрямым во всём, что касалось лите­ратуры. Его мягкость, уступчивость, нерешительность на литературу не рас­пространялись. В литературных кругах его мнение считалось золотым, неоспо­римым. Когда был организован Союз писателей и мы получили подписанные Горьким билеты, Тынянову был вручён билет номер один – факт незначитель­ный, но характерный.

Если бы я был историком литературы, я бы непременно занялся отношениями между Тыняновым и Маяковским, кото­рый, встретившись с ним после выхода «Кюхли», сказал: «Ну, Тынянов, погово­рим, как держава с державой». Тынянов писал о Маяковском как о великом поэте, возобновившем грандиозный образ, уте­рянный со времён Державина, чувствую­щем «подземные толчки истории, потому что и сам когда-то был таким толчком». Это ничуть не мешало ему шутить над «производственной атмосферой» Лефа.

Часто цитируют письмо Горького к Тынянову в связи с выходом «Смер­ти Вазир-Мухтара». Не знаю, можно ли выразить с большей силой признание таланта исторического романиста, чем это сделал Горький, оценивая портрет Грибоедова: «Должно быть, он таков и был. А если и не был – теперь будет».


Эти слова определяют, в сущности, основную задачу самого жанра истори­ческой прозы…

Вениамин Каверин,
из книги «Воспоминания о Ю. Тынянове»