Виктор Филимонов

«…У одного африканского племени отличная от нашей система летосчисления. По их календарю сейчас на земле - Эра Милосердия. И кто знает, может быть, именно они правы, и сейчас в бедности, крови и насилии занимается у нас радостная заря великой человеческой эпохи - Эры Милосердия, в расцвете которой мы все сможем искренне ощутить себя друзьями, товарищами и братьями...».
Это реплика одного из самых привлекательных, на мой вкус, персонажей уголовного романа братьев Вайнеров «Эра милосердия» (1976), перенесенного в свое время на телеэкран талантливой командой под началом режиссера Говорухина.
Именно в первые послевоенные годы и именно в устах симпатичнейшего Михаила Михайловича Бомзе, нагруженного многолетним жизненным опытом соседа Володи Шарапова, эта реплика была ожидаемой как выражение надежды, что не может такого масштаба мировая катастрофа не окупиться всеобщим торжеством эры милосердия. В том числе и на бескрайних сиротских просторах многострадальной нашей родины.
Кстати говоря, и появление в 1949 году утопии Ивана Пырьева «Кубанские казаки» было выражением все той же надежды. Отсюда и немалая популярность картины в травмированном войной народном восприятии.
Между тем, все, что мы увидели в телефильме «Место встречи изменить нельзя», не столько благодаря режиссеру, может быть, сколько таким участникам проекта, как Высоцкий, Гердт, Юрский, свидетельствовало о вещах печальных. О том именно, насколько утопична в отечественных условиях ЭРА МИЛОСЕРДИЯ, то есть «эра» счастливого национального единения, мечтами о которой, казалось бы, всегда жил наш соотечественник.
Замечу попутно, что мне мало понятна логика, по которой в экранизации изменили оригинальное название прозы Вайнеров. Хотя в какой-т о из публикаций роман именовался и как «Место встречи…» Мне кажется, что название фильма явно утрачивает глубокую многосмысленность исходного.
В поступках Жеглова и его афористичных сентенциях то и дело отзывался исторически невероятно затянувшийся глубинный разлом национального целого. То самое непримиримое и неизбывное, как наблюдаем и сегодня, противостояние в знакомых издавна оппозициях: "белые-красные", "наши-ненаши", "левые-правые", "патриоты-либералы" и т.п. Сложность (или даже – невозможность) достижения собственно гуманистических (в том числе, и собственно правовых) отношений в нашем обществе крепко засела в менталитете простого советского человека и «весомо, грубо, зримо» проявляется в нем, как только этот человек получает даже самые невеликие властные полномочия. По сю пору, кстати!
Это как раз случай Жеглова, убежденного в своем праве исключать всякое милосердие, если речь идет о преступнике. Прежде всего, в глазах самого Жеглова.
Символичен, в этом смысле, диалог героев Высоцкого и Гердта, который исполняет роль Бомзе, о перспективах «эры милосердия». Мудрый утопизм Михаила Михайловича так же далек от установок Глеба Жеглова, как сами исполнители этих ролей далеки (фактурно, во всяком случае) друг от друга. Как далеки друг от друга герои Высоцкого и Юрского в этом же фильме.
Благодаря исполнителям этих ролей фильм оказался интересен не столько героическим обезвреживанием преступной «Черной кошки», сколько историей противостояния представителей известных социальных страт, несходящихся в условиях советского социума человеческих типов.
Вся профессиональная технология Жеглова, отвергающая вековую этику, заключается в пренебрежении к личности, которую можно подавлять, унижать и т.д. ради мифических интересов государства, выраженных сомнительным девизом героя - «Вор должен сидеть в тюрьме». Усеченная цитата из высказываний Жеглова воспроизводилась и воспроизводится направо и налево всякого рода «государственными людьми», «забывающими» определяющее продолжение формулы, в собственно «жегловском» толковании.
«Вор должен сидеть в тюрьме, и никому не интересно, каким именно способом я его туда засажу». Как, наверное, можно было бы и добавить: «И никому не интересно, кого и почему я назову вором».
Для Жеглова как социально-психологического типа своим никогда не будет интеллигент Иван Сергеевич Груздев. В трактовке Сергея Юрского, естественно. Другое дело - карманник Кирпич Станислава Садальского. Вот с ним Жеглов всегда найдет общий язык. И по логике этой, я бы сказал, классовой близости, Кирпич в очередной раз безропотно пойдет на нары – даже если арест будет незаконным. Здесь сказывается какое-то давно заложенное корневое единство интересов.
О феномене этого корневого «взаимопонимания» между уголовниками и «слугами закона» у нас в стране была попытка рассказать в «Холодном лете 53-го» Александра Прошкина.
Вспомним, как один из бандитов по кличке «Муха» жестоко избивает ссыльных («политических»!), приговаривая: «А-а, враги народа, троцкисты-утописты, вредители… Родину не любите, да?!» Он же сейчас в роли государственного обвинителя выступает, от лица власти справедливо метелит ее врагов!
В случае с Груздевым, как и в случае с героями Приемыхова и Папанова в фильме Прошкина, взаимопонимание между ним и системой, которой служит Жеглов, недостижимо. И, может быть, самой очевидной жертвой (во всяком случае, в моральном плане) сражения с «черной кошкой» оказывается не кто иной, как именно герой Юрского.
И еще Левченко, герой актера Виктора Павлова, кстати, которого в финале фильма убивает все тот же Жеглов.
Тут не лишне напомнить, что часть сюжета с допросом Груздева снимал именно Владимир Семенович – по поручению и в отсутствие Говорухина. И делал это с большим энтузиазмом, поскольку хорошо понимал, о чем, на самом деле, этот фильм. А он – о так и не состоявшейся у нас ЭРЫ МИЛОСЕРДИЯ.
Напомню, что «дуэль» Жеглов-Груздев (Высоцкий-Юрский) происходит в начале второй серии картины – и это один из самых содержательных ее эпизодов.