Вагончик тронется
Финалист «Большой книги» Ольга Славникова любит поезда

Андрей Мирошкин («Российская газета»)

В коротком списке «Большой книги» — сборник рассказов Ольги Славниковой «Любовь в седьмом вагоне». Рассказы эти написаны в разных жанрах, но объединяет их железнодорожная тема.

Российская газета: Вы родились и долго жили в «паровозном» регионе — на Урале. Повлиял ли этот факт на ваше решение написать цикл железнодорожных рассказов?
Ольга Славникова: Если расширить и правильно применить к Уралу эпитет «паровозный», то будет «технический», «технологический». Я слышала, что фотография НИИ, где работал мой отец, появлялась в американской прессе с подписью «Логово советских ракетчиков». И это действительно было логово: помню там, внутри, длинные комнаты с рядами кроватей — работа над военно-космическими программами была настолько напряженной, что люди иногда неделями не уходили домой ночевать. Урал прививает интерес к механизму, как к одушевленному существу, как к арт-объекту.
РГ: В предисловии к сборнику вы писали, что железная дорога для вас «источник сюжетов, характеров». Не планируете ли написать роман с железной дорогой как «глобальной» метафорой чего-нибудь?
Славникова: Это трудно, потому что лучший роман с железной дорогой уже написан и называется «Анна Каренина». Я если пойду, то другим путем: хочется сделать большой технотриллер, со всей железнодорожной изнанкой, человеческой и металлической машинерией, скрытой от глаз пассажиров. Метафоры вырастут сами.
РГ: Для вас это, кажется, первая книга на заданную тему. Трудно ли было найти компромисс между формальной задачей и творческим импульсом?
Славникова: Не пришлось искать никакого компромисса. Железную дорогу мне предложили как очень условную привязку. Было наоборот. Александр Кабаков, замечательный писатель и главный редактор журнала «Саквояж-СВ», аккуратно «отжимал» меня от железнодорожной специфики, просил больше писать житейских историй. Любопытное наблюдение: если пассажир, сидя в купе, читает про совершенное в поезде убийство, он чувствует себя в безопасности и наслаждается текстом. Но если в рассказе есть про карстовые пустоты под железнодорожным полотном — тут он встревожен, ему некомфортно. А разница-то в чем? Что его из пистолета застрелят, что он во время крушения шею сломает. Короче говоря, на роман осталась еще масса материала, и он при всей фантастичности будет подлинный, реальный, вот уснуть мне на рельсах! Потом попрошу издателя указать на обложке: «Брать эту книгу в поезд не рекомендуется».
РГ: В сборник входят рассказы, написанные в разных жанрах. Были среди них такие жанры, к которым вы обращались впервые?
Славникова: Ремейк. Раньше я презирала все эти детские игры в чужие куклы. Но рассказ «Статуя Командора» пришел сам. Это история дона Гуана и донны Анны в сегодняшнем дне, где Командор — криминальный авторитет. Я впервые почувствовала «с руки», как ведет себя известный литературный сюжет, когда его «переодевают» в новую фактуру, как управлять героями, за плечами которых целый ряд уже существующих вариантов. Только работая над рассказом, я по-настоящему поняла, что и Пушкин писал ремейк, хотя, конечно, и раньше это знала. Другое новое — не жанр, но задача — сделать хеппи-энд. В трэш-литературе это получается легко: там автор работает по схеме, а схема строится от конца к завязке. То есть читатель с первых страниц чует, кто на ком женится в последней главе. И обманывать эти ожидания нельзя, а то читатель будет разочарован. Для серьезной литературы лучший материал — трагедийный. То самое «вампирство ремесла», о котором писал Евгений Евтушенко. Как быть? Вариант: человек хочет не того, что реально сделает его счастливым. Хеппи-энд через большой облом.
РГ: Вы — московский писатель с уральской биографией, а критики отмечают европейскую «закваску» в вашей писательской манере. Действие ваших произведений происходит в разных городах... Где ваша «творческая родина»?
Славникова: Урал, Екатеринбург. Другой родины у меня уже не будет. Сейчас я заканчиваю новый роман, полностью московский. За девять лет жизни в Москве я на эту книгу накопила — пережила достаточно. И все-таки этот роман не мог бы существовать без трех-четырех уральских страниц. Это как горсть родной земли в кожаном мешочке, которую везде берешь с собой. Важнейшая специя для любого моего текста. Что касается европейской закваски, то на Урале Европа видна и через голову Москвы.
РГ: На одной презентации вы говорили, что ваши излюбленные персонажи — люди редких профессий. Откуда эта страсть?
Славникова: Раньше мне казалось, что литературу можно делать на любом материале. То был период «первоначального накопления», который переживает каждый писатель. Еще внове все слова, краски, ловишь кайф от того, как все это начинает тебе подчиняться. Потом, написав книги «первой волны», видишь, что необходимо расширение опыта. И тогда понимаешь, что профессиональное в человеке определяет личность не меньше, чем разговоры дома на кухне. Через профессию — особенно если она небанальна, требует творчества и риска — литературный герой вступает в отношения с Универсумом, до которых и автор стремится добраться. Скажем, альпинист и астроном переживают комплекс понятий «высота» совершенно по-разному. Конечно, писать о профессиональном трудно, если сам ты не астроном и не альпинист. Писатель должен собрать материал и вжиться в него, найти реальных профессионалов, мягко вытянуть из них подноготную. Это большой дополнительный труд. Но зато как будоражит воображение!
РГ: Какие явления современной российской жизни (или интересные профессии) вам хотелось бы узнать поближе и описать в своей прозе?
Славникова: Мой отец мечтал полететь в космос — бортинженером, как ему и положено по специальности. Он до конца жизни не верил, что этого никогда не будет. И я, получив по наследству вирус, тоже не верю, что никогда не полечу. Но у писателя свои преимущества. Сейчас я собираю материал для романа под рабочим названием «Марс тоже здесь». «Слетаю» за себя и за отца.
РГ: С выхода вашего романа «2017» началась полоса антиутопий, политических сатир, романов-предостережений в русской прозе. Как вы думаете, с чем это связано?
Славникова: Не только и не столько с политикой. Легче всего объяснить эту волну реакцией на «новый совок». Но всякий нормальный человек всегда критикует свое государство (ненормальный критикует чужое). Тут что-то из другой области — общая предгрозовая духота, нехороший ветерок, трепет электрической нитки на горизонте... Может, мы слишком много задолжали природе — не только окружающей, но и своей собственной?