Обстоятельства свели нас нынешней осенью в Коктебеле. Причём Вадим Наговицын, автор очерка, предлагаемого ныне вниманию читателей сайта «Свой вариант», приехал сюда с огромной сумкой книг и журналов, изданных в Калуге. Оба мы стали финалистами 9-го Международного литературного Волошинского конкурса (шорт-лист), да ещё в одной и той же номинации малой прозы. Оба приехали в Коктебель на заключительный фестиваль. Оба приняли участие в мастер-классах прозы и драматургии. Оба оказались северянами – уроженцами Заполярья, правда, родились по разные стороны Уральского хребта, я – в Воркуте, Вадим Николаевич – в Норильске. А потому вполне логично называет себя сибиряком. Но ведь и мои родители – сибиряки, уроженцы Омской области…

Возникало удивительное ощущение, что все эти совпадения не случайны. К тому же оказалось, что по первой профессии мы оба инженеры. Хотя высшим образованием овладевали, опять-таки, по разные стороны Урала: один – в Красноярске, другой – в Перми. Наговицын – строитель, я электронщик, специалист по системам автоматического управления. Оба отдали заметную часть своей жизни журналистике. Но если я – преимущественно газетной, то за спиной Вадима Николаевича было и радио, и телевидение, и собственные журнал и газета в Норильске, а затем редакторская работа в Калуге. И даже там, где прямые совпадения заканчивались, всё равно возникали какие-то параллели. После распада СССР мы оказались гражданами разных государств, но если Калуга – это центральная Россия, то и Кировоград – географический центр Украины.

Да и литература, если на то пошло, была для обоих не досужим занятием, не хобби, а… ладно, обойдёмся без высоких слов. В Калуге Наговицын уже успел завоевать авторитет не только как журналист, поэт и прозаик, но и как талантливый организатор литературного процесса, вехами которого стали создание Калужского фонда русской словесности, издательства «Золотая Русь» и, наконец, издание литературного (толстого) журнала «Золотая Ока».

Как я уже сказал, книгами, изданными в Калуге, экземплярами первых двух номеров «Золотой Оки» и была полна его объёмистая сумка. Подарены эти издания были, разумеется, не только Дому-музею М.А. Волошина, но, столь же понятно, всех участников фестиваля (а приехало в Коктебель около двухсот человек) одарить было физически невозможно.

Насыщенная программа фестиваля не оставляла свободного времени. Сам я порой довольствовался тем, что фиксировал для себя какие-то маленькие, зато прикольные подробности. Вот, например, редактор толстого московского журнала объявляет заплыв поэтов. И во всеуслышание обещает: стихи победителя заплыва будут опубликованы. Единственное условие – стихи иметь при себе! Вот и думайте, уважаемые поэты, как это – и плыть, и победить, да ещё и стихи при себе иметь… Но Вадим Николаевич пытался увидеть и услышать абсолютно ВСЁ! И пообщаться нам удавалось только урывками.

Зато общение было, как принято говорить, неформальным.

Вадим Наговицын живо интересовался современными литературными процессами внутри Украины. Впрочем, как увидят читатели очерка, не только Украины. Размышлял о литературе как возможном поприще для объединения народов трёх славянских ныне независимых государств. Говорил, что как главный редактор «Золотой Оки» хотел бы расширить географические рамки журнала, увидеть на его страницах новых интересных авторов – как пишущих по-русски, так и на родном языке (в качественных переводах, конечно)…

Возможно, то, что он сам написал в своём коктебельском очерке, кому-то покажется обидным, ещё кому-то – спорным, а кому-то и вовсе неприемлемым. Но… для того и даёт «Свой вариант» возможность под любым опубликованным материалом поставить комментарий – чтобы каждый читатель мог высказать своё мнение.

Откровенно говоря, я сам уже испытываю даже некоторое нетерпение – а какими эти комментарии будут? Тем более интересными, уверен, они станут для самого автора.

Вот, пожалуй, и всё моё предисловие. Читайте очерк Вадима Наговицына.




Судьба распорядилась так, что меня нынче пригласили на знаменитый Волошинский литературный фестиваль в Коктебеле. Ехать в Крым после отпуска — нелегко, по финансовым причинам. Но и эта проблема чудесным образом разрешилась. Чувствуя себя в роли полномочного представителя калужского литературного сообщества, я всё-таки приехал на литфестиваль.

Поддержать праздничный дух в Коктебеле приехала также и замечательная поэтесса из Калуги Нина Смирнова. Вместе мы достойно представили творческий потенциал Калуги и добросовестно отработали на фестивале с 6 по 10 сентября.

Ездить на подобные мероприятия весьма полезно, так как приобщаешься к творческо-информационному полю литературных деятелей из разных стран, узнаёшь о современных и не всегда позитивных тенденциях в русскоязычной литературе и, наконец, просто определяешь своё местоположение в многомерной координатной системе пространства, имя которому — ЛИТЕРАТУРА.

И я, и Нина Смирнова, чувствовали себя в этом пространстве вполне достойно, как говорится, на уровне. Зная творческую силу многих калужских писателей, сравнивая их с теми, кто приехал и выступал на фестивале, я испытал закономерную гордость и за Калугу, и за калужан. Калужские писатели, поэты и прозаики, ничем не хуже, а по многим параметрам, и значительно лучше, чем многие шумноговорящие и многопишущие представители столичных и заграничных бомондов.

Но особо щемящей стала тема будущего русскоязычной литературы. Устроители фестиваля и некоторые теоретики видят и направляют русскоязычную литературу так, как это нужно глобализованному и постмодернистскому миру. При этом никто не спрашивает, а какой видят судьбу своей, русской, литературы сами русские писатели. Но мы, русские писатели, пока ещё существуем, и у нас есть своё видение будущего нашей литературы, и мы хотим её направлять по тому пути, который нам указали наши великие предки и апостолы русской классической литературы: Пушкин, Гоголь, Некрасов, Достевский, Толстой и другие светочи словесности.

Вот и хочу я порассуждать о судьбах великой русской литературы под впечатлением Волошинского фестиваля.



Прежде всего, начиная рассуждения, надо определиться с терминами. Русская и русскоязычная литература — это понятия близкие, но разные.

Есть англоговорящий мир — Австралия, Индия, Канада, США, Великобритания и другие. Но совершенно очевидно, что в этих странах существуют свои национальные виды литературы — австралийская, индийская, канадская, американская, и собственно английская. Понятно ведь, что индус и австралиец по-разному видят мир и по-разному его описывают. Даже близкие по культурной матрице британцы и американцы уже достаточно далеко разбежались в своих духовных традициях. Американец Драйзер очень далёк от англичанина Диккенса.

Есть огромный испаноязычный мир. Блистательная плеяда латиноамериканских писателей, таких как Борхес, Маркес и Коэлья, вывели на мировой уровень литературу южного Нового Света, и эта литература совсем иная, чем литература Пенинсулы, материковой Испании.

Есть мир франкофонный, есть немецкоговорящий, есть арабоязычный Восток. Традиции литературы в каждой из этих стран определяют духовное наследие и культурное состояние народа. Но объединяются эти страны в культурное постранство по языковому признаку. Борхес пишет на том же языке, или почти на том же, что и Сервантес, а на языке Вольтера пишут и в африканском Кот-д’Ивуар и в индокитайском Лаосе. Объединение по языковому признаку не означает унификации или ассимиляции литературных традиций разных стран и народов.

Но вот почему-то — сознательно или нет — путают понятия русскоязычная и русская литература. Это совершенно разные литературы, хотя их объединяет только способ написания и использования кириллических букв.

Русскоязычная литература — это литература разных народов, умеющих говорить и писать по-русски. Русский язык остаётся достаточно популярным во всём мире, и на нём умеют и пробуют писать и в америках, и в европах, и в Израиле, и на Востоке. На постсоветском пространстве русский остаётся, по сути, вторым, неформальным, государственным языком. И молодые казахи, узбеки и таджики очень грамотно и красиво умеют писать художественные произведения по-русски. Нерусские народы России также продолжают создавать замечательные литературные произведения на русском языке.

Русская же литература — это национальная литература русского, точнее великоросского, народа. Потому что украинцы и белорусы окончательно и политически размежевались от общерусской традиции и общего исторического наследия. Теперь великое наследие Пушкина и Гоголя великороссы будут нести в гордом одиночестве.

Национальная литература выражает дух нации. Русская литература выражает дух русского народа, великоросской нации. Наша, русская литература, несёт в себе древнее славянское наследие, духовно-нравственные традиции Ведизма и Православия, философскую прозорливость и возвышенное богообщение, душевный и мыслительный уклад, нравственные устои и историческое миссионерство, всё то, что позволяет нам, великороссам, оставаться великим и несгибаемым народом.

Русская литература, будучи культурно-языковым ядром, породила и создала вокруг себя пространство литературы русскоязычной, запустив на орбиты национальные литературы других народов, сохраняющих и приумножающих обычай писать на русском языке. И никто не может отказать в праве писать по-русски тем, кто это умеет и жаждет осуществить.

Поэтому на планете Земля во многих странах проживают люди разных племён и национальностей, которые умеют и любят писать по-русски. Часто именно на русском языке они создают блестящие образцы литературных произведений, которые заслуживают всяческой похвалы.

Русскоязычное литературное пространство достаточно обширное и охватывает разные континенты и части света. Русскоязычный мир — бурный, динамичный, развивающийся. Он по-прежнему тянется к материнскому лону русской литературы, но уже стал вполне самостоятельным явлением. И это мировое явление русскоязычной литературы должно каким-то образом самоорганизовываться и структурироваться, потому что это явление не хаотическое, а наполнено гармонией и смыслом. Часто высоким.

Вот поэтому литературные фестивали и симпозиумы, наподобие Волошинского в Коктебеле, и должны оказать организационное влияние на мировой процесс развития русскоязычной литературы.


Нынче в Коктебель приехали представители из двадцати шести стран. И то, что сам фестиваль проходил в Крыму, на территории суверенной Украины, только подчеркнуло особый, международный, а не сугубо национальный, статус и характер русскоязычного литературного движения.

Программа фестиваля была насыщена многочисленными выступлениями, разнообразными презентациями, оригинальными арт-проектами, и посетить всё, послушать и посмотреть стоило невероятных усилий. Было очень интересно, познавательно и поучительно. Как на ярмарке, ходишь, прицениваешься, видишь много и заурядных поделок, и немало шедевров. Прикидываешь, что и сам умеешь делать что-то намного лучше, а до чего-то ещё нужно расти и расти. В этом и заключается положительный и экзистенциальный смысл подобных форумов.

Творческим людям нужно постоянно общаться, меряться талантами, соревноваться в мастерстве, сравнивать свои достижения с чужими, узнавать что-то новое, делать какие-то открытия и заявлять о себе в полный голос.

Главная беда многих современных писателей, особенно в провинции, это отшельническая уединённость, замкнутость, переходящая в творческий аутизм. Времена, когда можно было писать гусиным пером при свечах в деревенской глуши, — давно прошли. Сейчас другой мир и другое время.

Поголовная грамотность (хвала большевикам!) и высокий культурный уровень (ещё раз хвала!) сделали россиян не только самым читающим, но и самым пишущим народом. Уже не перо, не шариковую ручку и даже не печатную машинку, а клавиатуру персональных компьютеров, ставших основным писательским инструментом, сегодня пробуют тысячи и тысячи людей от мала до велика, потому что тяга к творческому самовыражению при помощи художественного слова и литературной образности в нашем народе так же велика, как у иных народов сильна тяга к пению или к игре в футбол. Русский народ — удивительно литературный народ и из всех видов искусства до сих пор, несмотря на кино и Интернет, считает литературу наиглавнейшим.

Чем чаще и представительнее будут проходить литературные праздники, тем полезнее это будет для самой литературы, и, что самое главное, литературные фестивали разогревают интерес у читательской публики. Читатель вербуется из аморфных рядов обывателя, он отрывается от телевизорно-пивного сибаритства и пересудочных тусовок и превращается в читающего и думающего гражданина, чувствующего и сопереживающего своему времени и народу. В этом я увидел один из положительных моментов Волошинского фестиваля.

На литературный форум приехал Бахыт Кенжеев, в прошлом диссидент, а нынче известный поэт, православный казах из Москвы, проживающий в Нью-Йорке. Его выступление на открытии и работа на мастер-классах произвели очень благоприятное впечатление своей интеллигентностью, доброжелательностью и действительно высоким мастерством и хорошим вкусом.

Чего не скажешь об Александре Кабанове, известном в известных кругах поэте. На открытии фестиваля, выступая вслед за интеллигентным Кенжеевым, нетрезвый Кабанов с мутными и дурными глазами, начал читать свои вирши, наполненные грязными ругательствами и матерщиной. Мы с Ниной Смирновой встали и демонстративно вышли из зала — это уже не литература, а беснование пьяного гопника. Жаль, что вышел не весь зал. Потом в кулуарах народ, нормальный, по крайней мере, возмущался подобной выходкой, а устроители фестиваля лукаво улыбались. Пиарец на скандале или веяние, так сказать, времени? Из-за океана что ли? Я выразил мнение, что за подобную выходку в Калуге, например, просто набили бы морду. Народ у нас простой и богобоязненный.

Выступали на фестивале целыми коллективами. Например, питерцы, многочисленные и разнообразные. Были молодые вологодцы, интересные и вдохновлённые. Были харьковчане, живые и подвижные. Москвичи кучковались по кланам и племенам. Представители национальных государств держались дружно и горделиво. Многие города и веси были представлены писателями в единственном числе.

Жаль, что не было выступления калужан. Но мы ещё только приехали на разведку и твёрдо решили, что обязательно поедем снова и на следующих фестивалях продемонстрируем калужскую мощь традиционной русской литературы. Будем соборно готовиться и напряжённо работать. Уверен, что десяток лучших калужских писателей затмят своей молодецкой удалью дряблость постмодернизма, кичливость авангардизма и столичную надменность.


На фестивале доминировали люди среднего, старшего и пожилого возраста, а молодёжи было не очень много. Но молодёжь всё-таки присутствовала, и это были талантливые ребята.

На мастер-классе по прозе, который вели Леонид Бахнов (журнал «Дружба народов») и Светлана Василенко (первый секретарь правления Союза российских писателей), обсуждались конкурсные рассказы, в том числе и мой. Авторов было немного, и разбор по косточкам проходил весьма обстоятельно. Уровень представленных рассказов был достаточно приличный, но всегда найдутся в произведении слабые места, за которые можно и нужно покритиковать.

В целом, обсуждения, хотя проходили и достаточно бурно (эмоциональная публика), но очень благожелательно. Критика от достойных людей скорее воспринимается как похвала.

Особо моё внимание привлёк рассказ «Пуруша» молодого писателя (ему ещё нет и тридцати) из Алма-Аты Ильи Одегова. Это уже вполне зрелый и достаточно мастерски пишущий прозаик. Его работы печатались в «Дружбе народов» и других журналах. Илья уже написал два романа, отмеченные премиями в Казахстане. Уверен, что Илья Одегов, будучи вполне состоявшимся писателем, скоро получит известность и в России и займёт достойное место в литературе.

Я также познакомился с молодой русскоязычной писательницей из Молдавии Викторией Чембарцевой. Сначала я услышал её стихи, очень хорошие, потом выслушал эссе о Молдавии, затем встретил на мастер-классе по прозе, послушал её рассуждения, а затем прочитал и рассказ из подаренной мне книжки. Русскоязычным писателям в суверенной Молдове не так-то просто, но всё-таки есть какая-то поддержка со стороны России, и поэтому талантливая молдавская молодёжь имеет возможность выходить на российских читателей.

Дружной командой выступили молодые поэтессы из Вологды: Ната Сучкова, Мария Суворова и Елена Смиренникова. Большую работу с молодыми вологжанами ведёт региональная организация Союза российских писателей. Творчество вологодских поэтесс было тепло принято публикой и отмечено дипломами фестиваля.

Литературную Казань представили в основном молодые писатели: Лилия Газизова, Искандер Абдуллин, Алексей Остудин и другие. Отмечу, что в Казани делается достаточно много для поддержания не только национальной татарской литературы, но и литературы русскоязычной, русской, потому что русские являются вторым коренным народом Татарстана. Русско-татарская поэзия, на мой взгляд, особо интересна тем, что органично сочетает в себе красочную узорчатость восточной словесности, русскую философскую глубокомысленность и европейский эксцентрический авангардизм.

Очень интересными оказались молодые узбеки: Сухбат Афлатуни, Вадим Муратханов и Санджар Янышев. Умные и интеллигентные ребята, изящные лирики и прекрасные словесники. Они представляли так называемую «Ташкентскую поэтическую школу». Эссе Сухбата об Алма-Ате (казахи говорят Алматы) было пронизано тонким юмором и восточным колоритом.

Беларусь представили молодые литераторы, позиционирующие себя как прозападники и антилукашенковцы: Змитер Вишнев и Вольга Гапеева. Поэтому они демонстрировали поэтический авангард. Змитер читал заумь (это не ругательство, а литературный термин), а Вольга — переводы на русский. Молодые белорусские авангардисты представили журнал «Дзеяслоу», который является лидером современной неформальной (антигосударственной что ли?) белорусскоязычной литературы.

Особое впечатление на меня произвели молодые харьковчане. Блистал Сергей Жадан, русскоговорящий в узком кругу, но подчёркнуто украиноязычный на публике. Тем не менее, он считается, и, думаю, что вполне справедливо, восходящей звездой современной украинской литературы. Сергей читал оригинальные с изрядной долей юмора стихи эпического размаха, а следом читали переводы его стихов по-русски.

Очень интересным показался мне молодой поэт Макс Самокиш — вышел и прочитал нервные стихи о родине и о войне. Другие молодые харьковские поэты были остроумны, изящны и напористы.

Не могу не отметить и яркого и неординарного молодого поэта и переводчика из Грузии Шоту Иаташвили (Тбилиси). Молодой грузин блистал остроумием и заворожил всех яркими и нетривиальными поэтическими образами.

Да, есть ещё талантливая молодёжь, и не только в русских селениях. Она ещё встречается на литературных фестивалях. Верю, что придёт день, когда и мы привезём талантливую калужскую молодёжь на литературные праздники, чтобы прославить Калужский край как один из лучших литературных центров России!


И всё-таки на этом фестивале царил дух авангарда, нетрадиционности и космополитизма. Это не упрёк. Должны, наверно, существовать творческие лаборатории, где в колбах словесных баталий и в ретортах семинаров исследуется поэтический философский камень и синтезируется гомункулус новой литературы. Наверно, всё это имеет право на существование.

Гадкие саженцы безобразных словесных мутантов всё равно не приживутся среди корневой системы мощной традиционалистской и духовно здоровой русской литературы. Приживутся изящные формы, героический пафос, любовная страсть, прекрасные и неувядаемые образы, возвышенная лирика и метафизическая созерцательность. Литература (по определению) как проявление божественной сущности человека и метод творческого самопознания — всё равно выпестует и взлелеет только лучшие образцы человеческого творчества. А побочные, тупиковые и дегенеративные отростки от ствола русской литературы отомрут сами по себе, превратившись в злокозненные и коварные шипы, либо отпадут и превратятся в гумус, подпитывающий живоносные поросли высокого и настоящего литературного искусства.

Поэтому я и взирал философически и самоуверенно на некоторые беснования в литературной богеме, обильно представленной на Волошинском фестивале. Почему оседлали имя Волошина, одного из интеллигентнейших и утончённейших людей России? Может быть, потому, что сам Максимилиан Александрович был не чужд экспериментов, авангарда и духа неоязычества? Думаю, что это именно так. Ведь в ряду классиков и столпов русской литературы имя Волошина упоминается редко, хотя по внесённому им вкладу в отечественную культуру он занимает вполне достойное место наряду с другими писателями Серебряного века — Блоком, Гумилёвым, Ахматовой, Цветаевой...

Волошин прекрасный поэт и переводчик, открывший для русских блистательную французскую поэзию эпохи модерна. Но он был больше, чем поэт и переводчик, он был и меценатом, опекавшим не столько материально, сколько морально своих талантливых современников; он был вдохновителем различных направлений в творчестве, искателем новых методов и словообразований, синтезирующих красочную живописность и изящную словесность, фундаментальную основательность античных традиций и революционный прорыв в иные, будущие реальности.

Именно поэтому личность Максимилиана Волошина не совсем понятна и до конца не разгадана. Как мыслитель, метафизик, философ, пророк и будетлянин Волошин оказал огромное влияние на становление русской и русскоязычной литературы в двадцатом веке. Как принято говорить сейчас, Волошин был культуртрегером, человеком, формирующим тенденции в культуре. Именно это и затмило Волошина-поэта и Волошина-художника. Но дух великого русского деятеля, определившего судьбы современной литературы, до сих пор неизъяснимым образом влияет и на сегодняшние, уже в двадцать первом веке, творческие процессы в русской литературе.


Волошинский фестиваль чётко и осязаемо высветил некоторые проблемы современной русской и производной от неё русскоязычной литературы.

Первая — это степень отдалённости и взаимовлияния самостоятельной русскоязычной и самобытной русской литератур.

Вторая — способ и техника написания художественной литературы, обоснованность экспериментаторства в словотворчестве.

Третья — идейные и, если хотите, идеологические ориентиры и духовно-нравственные критерии в современной литературе. Точнее, их размывание или даже полное отсутствие.

Попробую поразмышлять над данными проблемами, проанализировать их причины и сделать соответствующие выводы.


Выше я уже определил очевидную первичность русской и вторичность русскоязычной художественной литератур как самостоятельных видов искусства.

Носителями и авторами русскоязычной литературы являются не только бывшие сограждане по Советскому Союзу, не только эмигранты разных волн и поколений, но и аборигены иных национальных государств, приобщённые к светочу русской культуры через академическую науку, через православную традицию, через политическую культуру социалистического реализма. Русский язык популярен до сих пор, русскую литературу читают поныне потому, что её создавали Достоевский и Толстой.

Я не буду оценивать степень влияния русской классической и советской литературы на национальные культуры разных народов мира, не в этом дело. Я хочу понять, почему жители Нью-Йорка и Парижа, Праги и Ташкента до сих пор и достаточно успешно пишут по-русски и развивают русскоязычную литературу как самостоятельное искусство.

В физике есть явления, когда вторичное тело начинает оказывать влияние на тело первичное, породившее его. Дети часто оказывают влияние на своих родителей, а гравитационное воздействие планет часто оказывается более существенным, чем внутренние процессы в материнской звезде. Мир, особенно литературный, в своей механической многосложности и энергетической многоуровневости, пронизан взаимовлиянием и щедро обогащает или мелко отравляет различные части самой себя, скреплённые тонкими духовными связями в единое целое.

Не думаю, что ментальность узбеков или поляков может сильно повлиять на ментальность коренных великороссов, но через написанное ими по-русски, высвечиваются иные грани русской культуры и оценивается другая сторона русского слова. Если русскоязычная литература наполнена любовью и уважением к русской культуре и к русскому народу, то и становится она от этого самодостаточным и чистым источником духа и мысли, возвращая обогащённый русскоязычием опыт в свои национальные литературы, развивая их и поднимая на новые ступени.

Русская литература, соприкасаясь с литературой русскоязычной, также обогащается словесно, образно и эмоционально, подобно внесению кислорода в верхние слои океана, насыщенного жизнью и биологической энергией. Здесь я вижу только взаимополезное созидание и соработничество.

Но увидел я и некоторую изнанку в современной русскоязычной литературе. По крайней мере, в той, что представляли на этом фестивале. Это отравление западным постмодернизмом и нравственным нигилизмом. Очень сильно выпячиваются темы гомосексуализма и психопатологии личности, превозносится аполитичность и космополитизм (отрицание родины), муссируются антисоветские и антикоммунистические взгляды, излишне акцентируется эгоизм и меркантильность. То, чем когда-то переболела западная культура, теперь в переваренном виде и довольно примитивно прилаживается к русскоязычной литературе, принижая её потенциал и разрушая духовно-содержательное ядро. Не думаю, что вообще будут кому-либо интересны тексты, написанные по-русски, но отображающие пещерное сознание городского дикаря из Брайтон-Бич или бредовые словесные потоки эмигранта в Германии.

Особенно тревожно, когда видишь попытки превращения русскоязычной литературы в плоский инструмент политической и идеологической пропаганды, который направлен против русского хартлэнда (сердцевины). Безнравственно использовать в литературном произведении нецензурную брань, матерщину, похабщину, откровенную сексуальность и патологическую порнографию. Это недопустимо!

Именно по этому вопросу и разгорелись жаркие споры на мастер-классе прозаиков и в отдельных частных беседах. Я выразил непримиримую позицию по отношению к использованию матерщины и похабщины в литературных произведениях, по крайней мере в публичных. В узком кругу подвыпившие мужики и бабы, не обременённые культурой и образованием, могут позволить себе скабрёзность и сквернословие, но тащить эти нечистоты в литературу — безнравственно и преступно!

Кто же отстаивал право на матерщину и похабщину в литературе? Совершенно верно — в основном представители «нерусских» национальностей. Они, может быть, и понимают сакральность русского языка, но не чувствуют священного трепета перед ним, втайне не любя русскую культуру и скрытно презирая русский дух, носителем которого и является русское слово.

Вот здесь и пролегает граница, мощный водораздел между собственно русской и русскоязычной литературой. Для русскоязычных писателей русский язык — средство выражения мыслей. А для меня — священный язык моих предков, осквернять который я не могу и не имею права.

Русская литература всегда была целомудренной и духовно-нравственной. В противном случае — это не русская литература, а написанные по-русски тексты. Русскоязычная литература, написанная нерусскими людьми, не может выражать дух русского народа, так как она выражает мысли, дух и содержание иных, отличных от русского мировоззрения, сообществ и социумов.


На Волошинском фестивале было представлено много поэтов-авангардистов. Раньше это называли творческим модернизмом. Модерн — это развитие. Куда и в какую сторону — вопрос уже второй. Но метод поиска, прорыва, искательства и эксперимента можно только приветствовать. Главное, чтобы метод поиска и инструмент новаций не превратился в основную ценность, чтобы из средства не стал самоцелью. Такое происходило уже и раньше, а сейчас творится сплошь и рядом.

Самым ярким представителем словесного авангарда был Сергей Бирюков, приехавший из Германии. Он является президентом Международной академии зауми. В своих выступлениях, эмоциональных и оригинальных, Бирюков блистал скорее как эксцентричный актёр, чем как словесный революционер и новооткрыватель художественных словообразов. Его номера были потешны и забавны. И — не более того.

Поддерживал Бирюкова и вёл вместе с ним мастер-классы по верлибру и авангардной поэзии известный меценат и издатель Евгений Степанов. Но Евгений произвёл впечатление серьёзного и трезвого человека. К тому же, он подарил мне книжку своих вполне традиционных стихов, и я попытался разгадать, зачем издателю таких известных журналов, как «Дети Ра», «Футурум-Арт», «Зинзивер» и других тратить свой и поэтический, и издательский, и организаторский таланты на взращивание литературных чертополохов, годящихся только на то, чтобы своей неприхотливостью прикрывать убожество выжженных бескультурьем территорий современной России. В этом осталась загадка личности Евгения Степанова.

Почему авангардную поэзию я сегодня воспринимаю скорее болезненно, чем любознательно? В молодости я тоже увлекался футуризмом и дадаизмом, экспериментировал со словом и смыслами. Подойдя в своих словесных экспериментах к некой сокровенной черте, я ужаснулся, заглянув за неё. Дыханием ада пахнуло оттуда.

Я повзрослел и взялся за ум, научившись заново любить традиции и обычаи своего народа. И теперь я с глубоким сочувствием отношусь к так и не повзрослевшим седовласым дядькам, кривляющимся на публике под болезненное бормотание и жуткие завывания. Эти дядьки никогда не читали святоотеческую литературу и, наверно, просто не осознают, что их эстрадные клоунады ничто иное, как обычное беснование и демоническое прельщение.

Судя по амбициозной горделивости авангардных поэтов, их заболевание зашло уже достаточно далеко. То, что ещё может позабавить молодых парней, кукарекающих и мяукающих на потеху публики, то в пожилых дядьках уже тягостно удручает и вызывает тоскливую жалость. И это уже не литература, а прецедент для врачей-психиатров, жадно коллекционирующих редкостных пациентов в своих клиниках.

Эксперименты в области литературы должны быть тщательно взвешены и морально оправданы, иначе из авангардных опытов по поиску новых средств выражения духа и мысли это может всё превратиться в литературную вивисекцию, мучительную как для литературы, так и постыдную для незадачливых экспериментаторов. В литературных лабораториях нужно искать духовный пенициллин, спасающий и исцеляющий, а не словесную наркоту, одурманивающую и разлагающую. Словесная эквилибристика так же далека от истинного искусства, как кабацкие пляски от классического балета.


И всё-таки на Волошинском фестивале, достаточно престижном и из-за самого имени Волошина, и из-за коктебельской творческой ауры, напитанной энергетикой известных людей, было много по-настоящему талантливых и достаточно умелых литераторов.

По их выступлениям нетрудно было оценить и уровень мастерства, и начитанность, и широту кругозора, да и степень талантливости приезжих поэтов. Но у меня сложилось впечатление некой идейной пустоты, некой растерянности и раздробленности сознания. Были мощные мастера, изящные рифмоплёты, эстетствующие верлибристы, отчаянные экспериментаторы и просто поэтические авантюристы, но не было духовных лидеров, инженеров человеческих душ, певцов Отечества, печальников земли русской (да и не только русской), хвалебников духа, созидателей мыслей. Не было нерва, страсти, эмоций, чувств, всего того, без чего немыслима поэзия, особенно русская.

Я как будто побывал в музее восковых фигур и пристально разглядел красивые человекоподобные экспонаты, раскрашенные, нарядные, но совершенно бездушные. Каждый в отдельности из этих «экспонатов» воспринимался как умный и интересный собеседник, а в совокупности эти фестивальные персонажи составляли неживой и пугающий паноптикум. И это сильно опечалило меня. Но затем я всё принял как должное.

Литература, как вид искусства, всегда имела какое-то глубокое идейное и высокое духовное содержание. В исторической России литература веками наполнялась религиозной энергией Православия, духом державности, страстью цивилизаторской миссии. В советские годы наша литература продолжала развиваться, наполняясь идеей коммунизма, русской соборности и традиционной общинности. Она, русская литература, преобразившись в советскую, была полна страстного дерзновения создать нового человека, оторванного от алчности и стяжания; она напряжённо созидала новое, совершенное и справедливое, общество братства, любви и свободы. Ошибки и просчёты были неизбежны по причине несовершенства самого человека и по причине чудовищного давления падшего мира на титанический вызов человечества. Советская литература застыла в скрижалях, отложилась в культурные слои, закодировалась в геном русского человека, она стала нематериальной, метафизической и сакральной.

Реинкарнировавшись, снова став российской, русская литература опустилась с надмирных высот и выпала из трансцендентного пространства будущности. Но она сохранила в себе отсветы олимпийского небожительства, триумф Великой Победы и полёт Гагарина, она сберегла напряжённость духовного поиска и героического эпоса, экзальтацию любви и самопожертвования — всё то, что делало и отличало русскую литературу от словотворчества мелких обывателей космополитичного мира. Русской литературе суждено быть великой мистической силой, грозной и животворящей, величественной и боготворимой.

Отыскание и обретение подлинных духовных смыслов — есть насущная необходимость каждого русского писателя. Каждый, кто дерзает называть себя русским писателем, пламенным поэтом или глубокомысленным прозаиком, должен отыскать в себе божественное призвание человекослужения, должен познать сакральную тайну древних смыслов наследия предков и почувствовать трепет от соприкосновения с вечностью. Русский писатель должен понимать цели, смыслы и назначения своего творчества. Он должен быть сопричастным к своему народу, к его духу, к его страданиям и подвигам. Русский писатель не может быть равнодушным созерцателем, он — всегда устроитель и активный созидатель, он страстный сотворец с божественным замыслом и хладнокровный соработник русской истории. Без всего этого, писатель, одарённый талантом и способностями к творчеству, всего лишь жалкий ремесленник, бесстрастно отбывающий нудную подёнщину и злобно ревнующий к утраченному вдохновению и к закрытым небесам.


Часто наблюдение за проявлением низменных страстей приводит к полному презрению оных и воспламеняет дух к исканию чувств возвышенных и прекрасных. Так и многие неприятные для меня ситуации, случающиеся на моём жизненном пути, научают меня не ниспадать ниц перед ними, а решительно преодолевать их, понимая, что Всевышний преподаёт нам уроки укрепления духа через искушения и скорби.

Человек приходит в этот мир не для того, чтобы покорно влачить жалкое существование раба или жертвы суровых обстоятельств в ожидании посмертного вознаграждения. Человек приходит в этот несовершенный мир, чтобы изменять его к лучшему, чтобы очищать и совершенствовать его, чтобы обустраивать планету и созидать мир светлый, наполненный добротой и любовью. И сам человек может и должен совершенствоваться и изменяться. Ибо в этом и состоит великий замысел Творца, создавшего Человека по своему образу и подобию.

Для самопознания и духовного развития человеку дана литература как особое словесное искусство. Развивать это общепонятное искусство следует, только опираясь на фундамент творческого опыта прошлых поколений и приумножая осторожными духовными поисками пытливых современников. Бездумность, пошлость, злонамеренность и отступление от нравственных норм и традиций — приводит литературу к упадку, к её смерти. Но плохая, упадническая литература, умирая, оставляет в живых литературу возвышенную, осмысленную и духовную. Так погибающая и заново возрождающаяся из пепла литература, подобно Фениксу и Осирису, в череде своих падений и взлётов, умираний и воскресений остаётся в целом бессмертной, и ничто не может одолеть её высокую сущность и исказить божественное предназначение.


И всё-таки я благодарен судьбе за подаренную возможность побывать нынче в Коктебеле на Международном литературном фестивале имени Волошина.

Сравнивая его с другими похожими мероприятиями, другими фестивалями, чтениями и симпозиумами, оценивая его достоинства и недостатки, я обнаружил интересные открытия, которые не столько огорчили, сколько порадовали меня своими предначертанными закономерностями и легко просчитываемыми тенденциями. Всё промыслительно в нашей многосложной жизни. И русская литература дана нашему многострадальному народу как зерцало мудрости и нравственности, дабы неискажённо созерцать в нём своё великое предназначение и двигаться к цели, определённой Всевышним.

Разговор о литературе — серьёзный разговор, он интересен и сложен, как сама русская литература. Отражаясь в многомерных зеркалах русскоязычной литературы, русская литература блистает своей первозданностью и самобытностью, ибо она чистый и духоносный источник, способный напитать жажду потерянного человечества, богооторванного и страшащегося злой воли князя мира сего. Но человек силён в своей жажде переустроить мир к лучшему и пропитать его духом любви. Ибо любовь есть основа и суть жизни. А отсутствие любви — есть не жизнь, а прозябание. И задача литературы — искать и утверждать любовь.

Вот такие вполне оптимистические выводы я извлёк из Волошинского фестиваля, непростого и противоречивого, как сочетание водной и воздушной стихий, сошедшихся в непримиримой гармонии над синими горами Коктебеля.