Павел Галашевский
Приходите, посмотрите

Этот очерк впервые был опубликован газетой «В свободный час» в марте 1999 года. (Издатель и главный редактор - Николай Довгай). Что же изменилось с тех пор? Вот о чем пишет Херсонская газета Гривна в своем субботнем выпуске от 20 января 2006 г ., № 4 (219) в статье «Кохаймося!» Причем срочно»
За 13 лет Украина не досчиталась 5 миллионов 251 тысячу 788 своих граждан. Эта цифра превышает население таких европейских стран, как Дания – 5,1 миллионов, Финляндия – 4, 78 миллиона, Норвегия – 4,09 миллиона. (примечание редактора)
Она стояла у ограды, за которой бушевал красками Днепровский рынок. Густая тень, падавшая от ближайшего дерева, делала почти невидимой и ее, и тот нехитрый товар, который лежал у ее ног на старой, пожелтевшей газете.
У ограды стояла целая шеренга продавцов, торгующих, чем придется. Видно было, что как продавцы они – скорее любители. Для них всегда не хватает места на рынке, а может непомерно высока казалась взимаемая плата. Вещи новые чередовались с не совсем, или не очень новыми, но все же привлекали внимание спешащих на рынок покупателей попроще.

Она же, почти незаметная в своем углу, одинокая даже среди рыночной оживленности, стояла, устремив взгляд куда-то далеко-далеко сквозь людей, деревья, многоэтажки. Далеко-далеко, туда, откуда к старости начинаешь различать неведомый, чуть слышный зов.

Старый платок, откинутый на плечи, открывал ветру длинные седые волосы. Потертое пальтишко и туфли дохрущевских времен дополняли этот веющий безнадежностью ансамбль.

Какой-то прохожий, случайно подняв взгляд, заметил ее и почти машинально пошел чуть правее, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в густой тени. Видела ли Она его? Едва ли. А если и видела, то никак не отреагировала, зная по своему очень горькому опыту, что посмотреть и купить – это далеко не одно и то же.

Что же лежало на газете? Пять-шесть книг в потрепанных переплетах, среди которых взгляд почему-то выхватывал «Чапаева» и материалы какого-то давно забытого съезда; деревянное веретенце, за долгие годы отполированное до блеска и когда-то добротный, но уже давно проигравший свою битву со временем, жестяной чайник для заварки. Оглядев этот скарб, прохожий отвернулся и прибавил шагу.

Она никак не отреагировала. Почему «Она»? Все время «Она» и «Она»? Кто Она, как ее зовут? Люди добрые, давно уже не зовут не только никуда, но и никак. Соседи по площадке – люди «крутые» и «подкрутки», приезжающие к подъезду на своих собственных авто, давно уже забыли, как в «застойные» годы, нет-нет да и постучат друг к другу; кто – одолжить пятерку до получки, кто – пару яиц на пирог. Сейчас они и вовсе махнули рукой на безнадежную старуху, у которой за душой не больше, чем в кармане.

Единственный сын далеко-далеко, по нынешним временам и подумать страшно – за триста километров. Женат давно, дочку в институт отдал. Тяжело ему сейчас. Попробуй заработай хотя бы на прокорм, а ведь девочка у него, ей и одеться хочется, и в парикмахерскую сходить… Да разве можно у него денег просить? Да что там, он и сам бы дал, если бы знал, как его мать живет. И слава Богу, что не знает. А Она в письмах к себе не зовет – все, мол, погода здесь плохая; и ветер, и неурожай. Так и живут – он там, а Она здесь. Некому ее звать, некому. Так и стала Она – для себя просто «я», а для других и восе никак.

На пенсию вышла уже давно. Сначала хватало кое-как. Потом, когда все покатилось, пенсию несколько раз увеличивали, а потом может забыли, а может и не положено ей. То хоть молоко дешевым держалось, да хлеб и творог. А сейчас все дорожает и дорожает. С тех пор – хлеб да чай. Нет, не тот, а этот, из вишневых веточек. Вещей в квартире все меньше и меньше. Снесла бы на рынок и кровать, да не поднять уже, даже разобранную не поднять. Одни фотографии в рамочках на стенке, да в кухне плита газовая.

А недавно в дверь постучали. Она глянула в глазок – батюшки! Лидочка. Подруга. На заводе в одном цехе работали. Когда-то. Все когда-то. А одета как? Не кожа, конечно, не соболя, но ничего, даже очень. А Она? Сама-то? Куда же впускать, в комнате и присесть не на что. И не впустила. И дверь не открыла. Даже голоса не подала. Нет ее. Давно уже нет… Потом всю ночь ревела. Каждую морщинку просолила.

Из деревни Она. Родом из деревни. А там правила строгие. Если кто на себя руки наложит – тогда даже на общем кладбище не хоронят, и батюшка не помянет. Вот и просит Бога об одном. И днем просит, и на ночь. Не хочет, видно. Судьба, знать, у Нее такая – свои ли, чужие ли грехи искупать. Да она и не в претензии. Как же, на Бога-то.

Может, кто «Чапаева» купит? Ведь раньше такая книжка интересная была… Опять «была»…

Неожиданно ее окликнула женщина. Она чуть вздрогнула, обращаясь мыслями сюда, на базар.

– Чайничек, говорю, почем?

Она как-то виновато улыбнулась и, словно извиняясь, сказала:

– Да старенький уже, чайничек. Немного прошу. – И подумала про себя. – На хлебушек бы.

Что еще добавить, дорогие мои читатели? О том, как попросила отключить телефон? О том, как лежала у себя в квартире с гриппом, и не было денег на аспирин? О лампочке на 25 ватт?

Она и сейчас стоит неподалеку от ограды Днепровского рынка. В своем поношенном пальтишке, в туфлях дохрущевских времен. И платок все так же открывает ветру ее длинные, седые волосы. И «Чапаев» перед ней, и веретенце. Может, и завтра еще будет стоять. Кто знает? Приходите, посмотрите.