Первый лауреат премии имени Беллы Ахмадулиной

В этом году была учрежедена литературная премия имени Беллы Ахмадулиной в честь ее 75-летнего юбилея. Лауреатом премии стала поэтесса Вера Зубарева, преподаватель Пенсильванского университета, автор 16 книг, филолог, литературовед, кинематографист, главный редактор журнала «Гостиная», президент Объединения русских литераторов Америки ОРЛИТА. В связи с этим событием Татьяна Янковская взяла у нее интервью.

Т.Я.: Вера, хочу поздравить тебя с получением премии Ахмадулиной. Это было для тебя неожиданностью?
В.З.: Для меня сама новость об учреждении Международной премии имени Беллы Ахмадулиной была неожиданностью. Но ещё большей неожиданностью стало известие о том, что я – лауреат в номинации Поэзия. Случилось это 11-го апреля, как раз в дни, когда отмечалось 75-летие со дня рождения Ахмадулиной. У нас с ней всего пять дней разницы – я пятого апреля, а она десятого, и я на этом даже построила свою поэму «Лунный путь». Она была посвящена её творчеству, и я её читала Ахмадулиной в тот первый день нашего знакомства в мастерской Бориса Мессерера, воспетой в её известном стихотворении, вращавшемся вокруг строчек: «Был дом на Поварской»... Я стояла на пороге этой легендарной мастерской, не осмеливаясь войти, но всё-таки превозмогла себя – и шквал доброты, лучеразности и какой-то материнской нежности обрушился на меня, чтобы потом жить во мне все годы… Наверное те, кто оказывались рядом с ней, ощущали этот свет, исходящий от неё, и становились его вечными пленниками в добром смысле этого слова. Такой я видела её внутренним зрением – как сотканную из лучей, колеблющуюся в переходах от одной цветовой гаммы к другой. И такова была и её поэзия, в которой обитал «гений чистой красоты».
9-ое апреля 2012-го г. началось с написания статьи по творчеству Ахмадулиной, которую меня попросил подготовить редактор журнала из Киева. Сроки поджимали, но вопреки моим опасениям статья сама просто полилась из-под пера, словно под «небесный диктант», говоря словами Ахмадулинского стихотворения, которое я анализировала. Пишу и думаю: «Какая лёгкость пера необыкновенная, мне не свойственная!» Так, не останавливаясь, завершила всё, и почти поставив точку, получила письмо из Одессы от известного мецената Андрея Горчакова, давнего поклонника творчества Ахмадулиной. «Уважаемая Вера Кимовна! Наш Княжеский Дом Горчаковых учредил в 2012 году Международную литературную премию им. Беллы Ахмадулиной. Председатель жюри Борис Мессерер. Премия состоит из двух номинаций: а) поэзия, б) популяризация творчества Беллы Ахмадулиной... Ввиду Ваших больших заслуг перед русской словесностью и поэзией мы рассматриваем вашу кандидатуру как наиболее вероятную. Хотели бы узнать Вашу точку зрения касательно всего вышеизложенного». Понятно, конечно, какие чувства я испытала в тот момент. Сам факт письма был почти мистикой. А тут ещё легкокрылая статья… 11-го апреля я получила второе письмо от Горчакова: «Поздравляем Вас с абсолютной победой. Среди всех кандидатов ваше поэтическое творчество было признано истинно лучшим».
Т.Я.: Что для тебя значит получение этой премии?
Премия им. Ахмадулиной – не только большая честь для лауреата, но и ответственность на будущее. Поэт, чьё имя тем или иным образом поставлено рядом с именем Ахмадулиной, должен осознавать, что перед ним теперь вечно поднимающаяся планка. Это касается не только поэтического совершенствования, но и нравственного. Ахмадулина была человеком бескомпромиссным, и исключительно, иногда до резкости, честным. Вместе с тем, у неё было золотое сердце. Её доброта порой не знала границ, и она искренне раскаивалась, если вдруг невольно обижала человека. Кроме того, она была защитницей по натуре. Она писала письма в защиту многих политических деятелей, однако её защитничество не ограничивалось сугубо политической сферой. Она прекрасно понимала, что и талант как таковой нуждается в защите и поддержке. С таким дальним прицелом она, очевидно, и написала в своём предисловии к моему первому сборнику: «Прихотливый, независимый и несомненно ранимый мир открылся мне, явилась мысль о возможном обидчике воздуха и моря». Согласись, что «мысль об обидчике» могла прийти на ум только защитнику по природе. А потом она собственноручно и без всякой моей просьбы (попробуй попроси такое у известного поэта!) отнесла мои стихи в журнал «Смена» вместе со своим предисловием, и это было для меня такой же неожиданностью, как получение премии («о, как узнаваем её почерк!», – подумалось мне в тот памятный день 11-го апреля 2012г.).
Быть лауреатом премии им. Беллы Ахмадулиной и означает для меня не только творческое, но и нравственное совершенствование. Как Ахмадулина написала в стихотворении, посвящённом Надежде Мандельштам, «Способ совести избран уже / и теперь от меня не зависит». «Способ совести» лауреата должен быть также адекватен тому, что был избран Ахмадулиной…
Т.Я.: Как продолжалось ваше общение с Ахмадулиной? Что, по-твоему, отличало ее от других?
В.З. Моё общение с Ахмадулиной никогда не прекращалось. И здесь я имею в виду не частоту встреч (их было совсем немного в связи с нашим отъездом). Продолжительность подобных встреч измеряется не их частотой, а глубиной. Я бы не хотела проводить параллелей между нею и другими поэтами, поэтому скажу только о своём впечатлении от общения с ней. Она была начисто лишена надменности, элитарный снобизм был чужд ей, и она не терпела его проявления в других. Она не признавала идолопоклонничества, лести, пустых комплиментов. Любила прямые, открытые отношения и при всём высоком строе её поэтической мысли, была проста и искренна с людьми. Но самое главное – она была высоко моральным человеком. Мне рассказывал Арон Каценелинбойген, что, став выездной в те годы, когда это далеко не всем было позволено, она с отвращением говорила о той двусмысленной роли, которую, не желая того, играла. Она понимала, что волей-неволей создаёт ложное впечатление о свободном духе советского общества, выезжая за границу, и открыто говорила о том, что кается, играя роль «священной коровы». Почти как в стихах, где она писала: «в чудовищных веригах немоты / оплачешь ты свою вину пред ними». Она оплакала. Это, по моему мнению, и отличает её существенным образом от многих её собратьев по перу, стремившихся скорее оправдать себя, нежели покаяться.

Т.Я.: Есть ли у тебя в поэзии учителя, подражала ли ты кому-нибудь?
Сколько себя помню, у меня никогда не было подражательного периода. Меня восхищали все крупные поэты, которых я читала в детстве и юности, и я даже расстраивалась, что это не я так написала, но воспроизвести даже самый любимый стиль мне не приходило в голову. Я как-то с самого начала жизни воспринимала всё в единственном числе, и сама мысль о повторении или копировании для меня была кощунственной. Поэтому я и откликнулась всем существом на идею единственности в поэзии Ахмадулиной (там у неё много стихотворений, связанных с этим образом). А в моей интерпретации к этому подмешивалась ещё и суверенность художника, которая действует как сила отталкивания от кумира, подражание которому запрещено («И не бывает встречи Овна с Овном»). Её две строчки: «Рознь луне луна / И вечность дважды не встречалась с ней же» я вынесла в эпиграф своей поэмы, выстроив вокруг них «Лунный путь». Прослушав её, она сказала кратко: «Как ни удивительно, но Вы ни на кого не похожи». Думаю, это исчерпывающе отвечает на твой вопрос о подражательности. Но вот о влиянии могу сказать, что считаю своими учителями Баха, Норштейна и Феллини. Бесконечно обращаюсь к ним…
Т.Я.: Кто твои любимые писатели и поэты?
В.З.: Мои любимые писатели и поэты те, которые умеют выстроить картину мироздания вокруг земных переживаний героев. Для меня произведения с баховской фугой в подтексте являются наиболее значимыми. Я люблю фотографировать небо в сочетании с картинами большого города. В этой целостности лучше проступает диалектика отношений человека и Творца. Небо венчает картину бытия, делает её всеобъемлющей, не давая душе измельчать и затеряться в ежедневности. Небо должно присутствовать у любого большого художника, в том числе и художника слова. Если небо отсутствует в поэзии, то это только стихи. И проза без него мелководна. Вспомни «Ёжика в тумане» Норштейна. Он ведь не просто шёл в гости к Медвежонку попить чай с можжевеловым вареньем. Он шёл, чтобы считать звёзды. Лично для меня наиболее грандиозные картины мироздания представлены в произведениях Шекспира, Гёте и Толстого. У Ахмадулиной небо присутствует всегда. Оно словно купол, добавляющий мироздание в обыденность:
(…) смотрю на жизнь, где вместе ты и я,
где сир и дик средь мирозданья столик,
накрытый на краю небытия.

Т.Я.: Помню, мне было очень интересно читать и слушать записи твоих выступлений о курсах лекций, которые ты читаешь в Пенсильванском университете. Например, искусство принятия решений. Преподают ли нечто подобное в других университетах?
В.З.: Конечно преподают! Сейчас это очень популярная тема. Сделано много интересных разработок, вплоть до формул. Курс, который я преподаю, стоит несколько в стороне. Он основан на теории предрасположенности, автор которой профессор известной школы бизнеса в Пенсильванском университете – Wharton School – Арон Каценелинбойген (1927-2005). Он положил в основу своего учения принцип субъективности, основываясь на идеях шахматной игры, и это шло вразрез с направлением Wharton School. Арон был моим учителем. Мы ежедневно обсуждали различные аспекты его теории и совместно преподавали курс по принятию решений на специальной программе для особо одарённых студентов. Моей задачей было исследовать, что именно добавляет литература и искусство к его теории, чем я и занималась все эти годы, разработав на этой основе новую теорию драматического жанра и чеховской комедии как комедии нового типа. Две мои монографии по этому поводу вышли в США на английском языке и одна из них была удостоена премии на международном конкурсе монографий по Чехову в Таганроге. В «Вопросах литературы» недавно вышла моя статья, посвящённая чеховской комедии в свете теории предрасположенности, и готовится к выходу следующая.
Т.Я.: Расскажи подробней о своих «чеховских» работах. Как были восприняты твои выводы в среде искусствоведов и славистов?
В.З.: Я отношу чеховские пьесы к комедии нового типа (КНТ). Я имею в виду его четыре пьесы «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры» и «Вишнёвый сад». Он сам называл их комедиями и считал их таковыми, удивляясь, почему его коллеги этого не видят. Увы, не видели не только коллеги, но и зрители, и актёры, и режиссёры. И всё дело было в том, что он сделал нечто совершенно новое, что требовало нетрадиционного пояснения. В рамках аристотелевской поэтики объяснить это не представляется возможным, ибо аристотелевская школа считает смешное и комическое синонимами. Став аспиранткой Пенсильванского университета и работая над теорией предрасположенностей в литературе и искусстве, я постепенно пришла к разгадке чеховской комедии. Базируясь на теории предрасположенностей, я построила свою классификацию драматического жанра с точки зрения силы и богатства потенциала литературных героев. Условно говоря, типов потенциала три: мощный, средний и слабый. Измеряется потенциал двумя вещами: способностью героя развиваться и/или его способностью существенно влиять на своё окружение. Комический герой, к примеру, не развивается и не влияет существенно на своё окружение, поскольку его возможности ограничены.
Отличие чеховской комедии от традиционной состоит в том, что чеховский герой поначалу кажется героем с хорошими потенциальными возможностями. Происходит это за счёт того, что Чехов наделяет его несколькими сильными чертами, которые сразу же привлекают к себе внимание читателя и зрителя. Позже выясняется, что сильные качества не настолько сильны, чтобы преобразовать в целом слабый потенциал. Чеховский герой – это герой "квази-драмы". Заслуга Чехова в том, что он впервые поставил вопрос о том, как интегрировать целое и часть, чтобы иметь правильное видение целого. Именно понимание квазидраматического потенциала чеховского героя и является для меня основным в современном прочтении Чехова. Читатель или режиссёр должны обратить внимание не только на то, что говорится (зачастую чеховские герои говорят довольно правильные и разумные вещи), но и на то, кто говорит; не только на то, какое действие совершается, но и на то, кто именно его совершает. Совокупность этих двух вещей и даёт наиболее полное видение "квазидраматического" героя. На мой курс трудно записаться, поскольку он включает и семинарские занятия, а количество мест в семинарах ограничено. Идеи "квазисильного" потенциала, позиционного стиля и измерения предрасположенностей современны и универсальны для всех культур.
Т.Я.: Чехова многие считают основоположником театра абсурда. Ты согласна с этим?
В.З.: Нет, конечно. Абсурд – это когда не видно связи между происходящим. Не видно может быть по двум причинам: либо связи действительно нет, либо нет должного метода, чтобы её установить. Метод оценки предрасположенности героев и мира помогает выявить скрытую логику происходящего, показать, что за всем этим кроется «квазисильный» потенциал людей, не могущих и / или не желающих что-либо серьёзно менять в себе. Таков был горький приговор Чехова его соплеменникам, разоряющим Россию.
Т.Я.: Ты ведь ставила чеховские пьесы, снимала фильмы по Чехову. Расскажи об этом!
В.З.: Я поставила фильм по мотивам четырёх чеховских пьес, который, к моему удивлению, получил первую премию на фестивале молодых кинематографистов в Филадельфии, и с тех пор идёт по нашему местному телевидению. Этот фильм был своеобразным экспериментом, основанным на тех идеях, которые я развила в своих двух монографиях. В нём я объединила все четыре пьесы в единую мега-пьесу с общей завязкой, кульминацией и развязкой. У меня снимались актёры из Нью-Йорка, Филадельфии, Канады и Одессы. Фильм на английском языке, и смешение разных акцентов ещё больше подчеркнуло универсальность чеховских идей.
Т.Я.: Ты сделала и несколько документальных фильмов, среди них «Лоцман на трубе», посвященный памяти отца, и «Единственность» памяти Беллы Ахмадулиной, которые ты недавно показала в Нью-Йорке и в Москве. При такой насыщенной творческой жизни ты много времени и сил отдаешь еще и изданию журнала «Гостиная», возглавила объединение ОРЛИТА, информационный бюллетень которого постоянно пополняется новостями, статьями, рецензиями, репортажами... И все это – не только на хорошем литературном, но и на высоком техническом уровне. Почему эта деятельность важна для тебя? Ведь твои книги и так издаются и получают призы, тебя приглашают на конференции, на телевидение, встречи с читателями – как в родной Одессе, так и в Москве, и в США.
В.З.: Прежде, чем ответить на твой вопрос, хочу поблагодарить тех, с кем работаю, на кого опираюсь, развивая наши проекты. Вся техническая часть, включая и прямые Интернет-трансляции из Гостиной и залов, где проходят выступления членов ОРЛИТы, – заслуга Вадима Зубарева, моего мужа, единомышленника и человека разнообразных талантов. Его музыку ты слыхала и на выступлениях, и в фильмах. Помимо своей специальности в области IT, он ещё и превосходный композитор, чьи работы отмечены на американских кинофестивалях первыми премиями. По литературной части моя правая рука – Елена Литинская, известный в эмиграции поэт и прозаик. Елена заведует отделом прозы «Гостиной», а также является вице-президентом ОРЛИТы. Не представляю, что бы я делала без этих моих двух незаменимых помощников. Каждый из членов редколлегии тоже вносит свою лепту в журнал, рекомендуя интересных авторов. У нас публикуются русскоязычные авторы из разных стран, и в месяц у нас от 6 до 8 тысяч посещений. А благодаря Интернет-трансляциям нас знают в лицо. Это меня вдохновляет. Я люблю интересных авторов, люблю видеть, как развивается сеть отношений, в том русле, в котором мы это видим.
Т.Я.: Как тебе удается все успевать?
В.З.: В том-то и дело, что не удаётся… Ритм жизни действительно напряжённый. Но я – человек дисциплины с детства. Только трудом и можно отблагодарить тех, кто дал нам наши способности. Не так ли?
Т.Я.: Разговор с поэтом-лауреатом был бы неполным без стихов. Пожалуйста, дай на свой выбор одно из стихотворений для наших читателей. А я прощаюсь с тобой и желаю удачи!
Вера Зубарева

* * *
Я живу вблизи океана – дикого зверя.
Он срывается ночью
и пенится гривой лунной,
Прогибаясь до впадин,
где рвутся морские артерии,
Выгибаясь до хруста
коралловых позвонков со шхунами.
Я живу в лагуне печалей – тёмных энергий
Там, где чайки стучат по утрам железными клювами,
Отдирая моллюсков,
приросших к жемчужницам нервами,
И пузырятся крабы,
сплавляясь с медузами бурыми.
Там шторма накреняют строку
в направленье непознанном.
Хлещет соль из пробоин
попавших в крушение раковин.
За пределами ветра покой расширяется звёздами,
И как купол расписана в центре тетрадь Зодиаком.
От тебя до меня
только адреса взлётные полосы.
От меня до тебя
быстро скомканный лист в междометиях.
Продвигаюсь к тебе
по его измятому Мёбиусу,
Где пространство в изломанном времени
тянет лямку бессмертия.
Мне туда,
где всё за полночь, заживо, заново,
Где начало страшнее конца,
и к свободе зависимость,
В ледниковый период страницы,
где в белом всё замерло,
Ожидая, чтоб ноль растопила
священная письменность.
Мне туда,
разбиваться о скалы – о прошлые памяти,
И откатывать
к тёплому, сонному… Берегу? Берегу.
Он поклонник наплывов моих.
Но ему не объять меня.
Я живу вблизи океана, дикого зверя…

Июнь 2012 г.