Николай ЕВДОКИМОВ

Владимир Маяковский:
 триумф и трагедия поэта

I. Двойная опала
Темен жребий русского поэта!
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот...
 М. Волошин.
1.
Анализируя ряд украинских газет и журналов, я иногда находил заметки вроде «Кто убил Маяковского?» или «Почему Маяковский не уехал в Париж?» В них, как правило, дилетантски рассматривалось творчество поэта и в большей части скабрезно смаковались эпизоды взаимоотношения поэта с женщинами. А одна из ведущих телепрограммы «С добрым утром, Луганщина!», скороговоркой упомянув о юбилее Владимира Владимировича, ничтоже сумняшеся, заявила, что Маяковский «...был большим шутником. Он хотел каждому жителю страны вручить по апельсину. Представляете, - восторгаясь, заключила она, - какая юморная была бы картина: все стоят и держат в руках по апельсину». Думаю, комментарии здесь излишни. Журналисты даже не потрудились .рассказать о пребывании Маяковского в Украине, в частности, в Виннице, Харькове, Николаеве, Ялте, Евпатории,
3

Луганске, о том, какой след он оставил в душах и сердцах своих многочисленных почитателей.
Один из первых членов Союза журналистов Украины и создателей его Луганской областной организации Павел Савельевич Мазалов в кругу друзей неоднократно вспоминал о том, как появление в конце 20-х годов Маяковского на Луганщине вызвало здесь широкий общественный интерес. Зал в районе железнодорожного вокзала не смог вместить всех желающих. Многие стояли на площади, вслушиваясь в громоподобный голос Владимира Владимировича, который доносился из открытых дверей зала. (Возможно, поэт находился здесь проездом из Харькова в Одессу).
С тех пор Павел Савельевич, как один из участников этого незаурядного для Луганщины события, всем сердцем приник к поэзии Маяковского и стал непревзойденным декламатором его стихов. К сожалению, подобные эпизоды из жизнедеятельности Маяковского не стали в дни его юбилеев темами для нового поколения журналистов.
Возможно, тому мешают беспрерывные предвыборные политические баталии, однако, причина, как мне кажется, лежит значительно глубже. По моим скромным подсчетам за годы советской власти только в Украине на его творчестве защитили кандидатские и докторские диссертации более пятисот человек. А сколько бывших школьников, абитуриентов, проникшись поэзией Маяковского, «взахлеб» исторгали панегирики в своих сочинениях о поэмах «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!»?! Что, этих людей уже нет в живых? Да нет же! Многие из них после вузов стали неплохими специалистами, учеными, бизнесменами и даже государственными мужами. В моей памяти свеж пример восхождения по крутой карьерной лестнице недавнего премьер-министра Украины В. П. Фокина, который, постоянно цитируя «напористые» стихи Маяковского и требуя вслед за поэтом «перо приравнять к штыку», за короткое время буквально взлетел со скромной должности начальника участка по вентиляции Антрацитовской шахты им. газеты «Ворошиловградская правда» на самый верх власти в республике. Рядом с ним были и многие другие его подражатели. Я не думаю, что все они. как один, мгновенно позабыли строфы из стихотворения, которое разучивали наизусть, - «Товарищу Нетте пароходу и человеку»:
Мне бы жить,
сквозь годы мчась.
Но в конце хочу •
других желаний нету-
4

встретить я хочу
мой смертный час так,
как встретил смерть
 товарищ Нетте .
Конечно же, все мы их помним, но не читаем вслух. Причин тому много. Сегодня уже известно, что желание Владимира Владимировича встретить свою смерть, как Нетте, было исполнено. Правда, свою пулю он получил не из револьвера врага пролетарской революции., как получил ее «товарищ Нетте», а из револьвера, который, видимо, держала рука «друга». Но подробно об этом ниже.
Сейчас же вдруг вспомнились слова моей учительницы Татьяны Федоровны Евдокимовой, которые она сказала мне после прочтения моего сочинения о Маяковском: «Запомни, сынок, не все так просто, как ты пишешь, что Маяковский изменил себе, своему народу, когда поднимал руку на себя. Такие жизнелюбивые люди, как Владимир Владимирович, по своей воле этого не делают». Эти слова запали мне в душу на всю жизнь.
И все же, в то время, в 50-х годах, при всем моем глубоком уважении к учительнице, я не мог даже допустить мысли о преднамеренном убийстве великого поэта. Только с началом перестройки, прочитав книгу В.И. Скорятина «Тайна гибели Маяковского» и сто многочисленные публикации на эту тему в журнале «Журналист», хотя поздно, но я осознал, что учительница была права. Она, видимо, интуитивно чувствовала, что не мог Маяковский поднять на себя руку. А может, к этому выводу ее подтолкнуло глубокое знание поэзии Маяковского, как подтолкнуло сразу после его смерти известных современников поэта - Б. Пастернака и С. Эйзенштейна. Первый из них, с присущей ему осторожностью, заметил: «На смерть Маяковского я смотрю как на крупную грозовую тучу, с которой мне приходится мириться», подразумевая тем самым и последующие жертвы прошлого режима. А второй прямолинейно заявил: «Его надо было убрать. И его убрали». Убрали, даже не приняв во внимание его смелое новаторство в русской литературе. Со всей ответственностью утверждаю: то, что сделал один В. Маяковский в поэзии не под силу целой плеяде современных, поэтов, которые по логике беспрерывного развития, должны были бы «впитать в себя» наследие этого поэта и шагнуть дальше. Его эксперименты над словом не были для него самоцелью, а расценивались им как средство повышения выразительности стиха, которое напрочь отсутствует у современных поэтов - их стих вял и нежизнен. А вот как энергично, с напором, к примеру, звучат строфы Маяковского:
5

Ни былин,
ни эпосов,
ни эпопей,
Телеграммой лети, строфа!
Воспаленной губой
припади
и попей
из реки
 по имени – «Факт».
По моему мнению, именно эта выразительность стиха Владимира Владимировича и привлекала к нему многочисленных поклонников и подражателей. Но где они сегодня?
Они рядом с нами! Но почему же юбилейные даты рождения поэта прошли ими незамеченными? Напрасно я продолжал листать подшивки местных газет и журналов, напрасно на протяжении месяцев прослушивал радиоэфир и просматривал телепередачи, но ни в печати, ни на радио, тем более на телевидении, не был еще достойно оценен с новых «перестроечных» позиций первый диссидент XX столетия Владимир Маяковский - поэт, который первым из плеяды футуристов усомнился в пролетарском будущем страны «Советов»..
По-моему, это произошло потому, что, во-первых, в Украине, в отличие от России и Белоруссии, предвзято относятся к этому поэту. Прямо скажу, его недолюбливает часть радикально настроенной интеллигенции, которая не усматривает в нем борца за ее новые идеалы. Во-вторых, она считает, что В. Маяковский не дал своего ответа на волнующий сегодня всех нас вопрос, в чем смысл нашей жизни? И тут радикалы отчасти правы. Ведь это тот вопрос, ответ на который ищет всяк сущий на нашей грешной Земле, в том числе и поэты. Может быть, даже больше поэты, чем простые смертные. И потому, как они отвечают на этот вечный для человечества вопрос, о них судят потомки. Часто судят строго. Да так строго, что уже через несколько десятилетий о «гремевших» при жизни поэтах вспоминают от случая к случаю, или вовсе о них забывают.
Такая участь, к величайшему сожалению, постигла и «горлана» революции Владимира Маяковского. На мой взгляд, произошло это незаслуженно. Видимо, привыкли судить о нем по устарелым литературоведческим статьям. Я не осуждаю тех, кто еще недавно искренне преклонялся перед ним., а сегодня уже забыл об этом. Претензии к другим к тем, кто на его творчестве сделал собственную карьеру. Но и их судить строго нельзя. Дело в том, что окружающая нас
6

действительность поменялась. Многие из нас, в том числе и поклонники поэта, как будто в угоду злому року, брошены на произвол судьбы, поставлены лицом к проблеме физического выживания. Как дальше достойно жить и достойно уйти из жизни? Почему дети стали убивать своих родителей, родители детей? Почему вдруг обесценилась жизнь, а разбой и грабежи стали нормой? Почему «чистоган» захватил души и сердца миллионов и миллионов людей? Почему участились катастрофы и аварии на предприятиях, шахтах, транспорте? Есть ли ответ в творчестве В. Маяковского на эти и другие животрепещущие вопросы моих современников? К великому сожалению, нет! И тут невольно возникает вопрос: а что, были такие поэты, которые предвидели будущие события, предупреждали потомков о грядущих катастрофах, заглядывали в наши дни? Да, такие были...


2.
Можно спорить о гениальности Маяковского, но уже сегодня многие согласятся со мной, что в его произведениях нет вестничества высшей реальности, нет предвидения будущей жизни не только в мировых масштабах, но даже в России и Украине. Чтобы пояснить свою мысль, приведу строки из стихотворения поэта в отличие от В. Маяковского, вестника Божьей милостью М. Ю. Лермонтова, написанного им еще в 1830 году.
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон.
………………………………………….
И станет глад сей бедный край терзать....
Так пишет 16-летний юноша Лермонтов в своем потрясающем по предвидению стихотворении «Предсказание». Может быть, он видел голодомор 1933 года?
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
 И ты его узнаешь - и поймешь.
Зачем в руке его булатный нож.
И горе для тебя! - Твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон.
7

И будет вес ужасно, мрачно в нем,
 Как плащ его с возвышенным челом.

В этом пророческом видении перед духовным взором юноши - поэта слились в одно две исторические фигуры следующего столетия, хорошо известные нам сегодня, которые, будучи выдуманы им во временной перспективе, как бы находили одна на другую, и Лермонтову не удалось различить, что высокое чело будет отличать не того окутанного тайной титана, а его предшественника. Но все равно это стихотворение Михаила Юрьевича - высочайший образец вестничества, предвидения событий огромного исторического масштаба.
Однако Маяковский не только не хотел следовать «старой классической школе», замечать ее вестничества, но и пренебрежительно заявил в стихотворении с длинным названием «Марксизм - оружие, огнестрельный метод, применяй умеючи метод этот!»:

Лермонтов
доказывает,
что он –
интеллигент,
к тому же
 деклассированный!
При этом Маяковский как бы забывает, что духовный подвиг Лермонтова вывел на стезю вестничества таких поэтов и писателей, как Л. Толстой, А. Блок, М. Волошин, Ф. Достоевский, но только не его самого. Сравним:

- Всё ли спокойно в народе?
- Нет, император убит.
Кто-то о новой свободе
 На площадях говорит.
Это начало стихотворения Александра Блока, написанное им, как ни удивительно, за два года (подчеркиваю: за два года!) до революции 1905 года.

- Все ли готовы подняться?
- Нет. Каменеют и ждут.
Кто-то велел дожидаться
 Бродят и песни поют.
Как тут не вспомнить слова великого титана с возвышенным челом, призывающего накануне Октября быть выдержанными и не ускорять революционных событий?! То есть, А. Блок за два года до первой
8
русской революции предвидел ход и развитие второй. Этот Божественный дар, данный Блоку, вел его за М. Лермонтовым, но, к сожалению, к концу его жизни был им по разным причинам утрачен. И все же Блок успел более детально рассмотреть черты лермонтовского титана в черном плаще задолго до узурпации им власти.
- Кто же поставлен у власти?
- Власти хочет народ.
Дремлют гражданские страсти,
Слышно, кто-то идет.
Но дальше Блок высказался с пронзительной точностью:
Кто ж он, народный смиритель?
- И темен, и зол и свиреп.
Инок у входа в обитель
 Видел его - и ослеп

Он к неизведанным безднам
Гонит людей, как стада...
Посохом гонит железным...
 - Боже! Бежим от суда!
Повторяю: это предвидение было облечено в слова на заре XX века. Но почему же такое невероятное совпадение с обликом грядущего вождя? И почему таких стихов мы не находим у Маяковского? Да потому, что Маяковский, в отличие от Блока и Лермонтова, как показывает наше новое время, был совершенно лишен возможности возвещать и показывать сквозь магический кристалл поэзии высшую реальность будущего. Вот, к примеру, как еще в начале века возвещал наше настоящее Максимилиан Волошин. Его стих просто потрясает провидческой точностью описания текущих дней:
С Россией кончено... На последях
Ее мы проглядели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
 Сам выволок на гноище, как падаль.
Ну, скажите, чем отличается эта картина прошлого от реальной современной «эпохи»? Ничем! И как поэт - провидец, М. Волошин знает, что возмездие неминуемо:
О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огонь, и язвы и бичи,
 9

Германцев с запада, монгол с востока.
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
 Иудин грех до Страшного Суда!
Этому, по-моему, еще предстоит сбыться, но уже сегодня на нас обрушились «... и язвы, и бичи», с запада настойчиво стучится в нашу дверь НАТО, а на востоке крепнет перенаселенная держава...
Конечно, такого будущего не мог предвидеть Владимир Маяковский. Вот эта бедность его Божественного духа и не позволяет ему пробиться к людям «весомо, зримо» не только через столетия, как мечтал поэт, но даже к нам - его прямым потомкам. Поэт должен опережать свою эпоху, чтобы поравняться с потомками. В чем-то Маяковскому не удалось этого сделать. В этом мне видится огромный вред насильственного изменения психологии не только у крестьян, но и у интеллигенции, то, что Россию заставили, как выразился один иностранный журналист, «мыслить машинно», распространяя в обществе тот психологический режим, который, по словам
мыслителя 50-х годов XX века Даниила Андреева, был до этого свойствен лишь рабочему классу. Психологический режим, при котором все измерялось мерилом практической полезности, все чувствовали себя винтиками в металлической машине и считали это нормой, режим, при котором вырождалось классическое искусство, а литература зачастую оказывалась ангажированной властью, умирала религия, опошлялось культурное наследие и выхолащивалась этика, словом, властвовал психологический режим бездуховности.
Судите сами: в первые годы после революции, когда еще верили в мираж коммунизма, и больше всех в него верил В. Маяковский, в стране бушевало такое течение, которое требовало всю культуру прошлого, по каналам которой духовность все-таки проникала еще в сознание людей, сдать в архив.
И не удивительно, что одним из идеологов этого был В. Маяковский, который лишь гораздо позже пришел к заключению, что Пушкин «писал не так уж плохо». Сначала же он требовал, чтобы Пушкин был сброшен с корабля современности. При этом Пушкин понимался, конечно, как
10
некое олицетворение классики вообще. И вот что мы видим сегодня: к Пушкину не заросла народная тропа, каждый год его рождения отмечается во многих уголках земли при стечении многих людей разных поколений как светлый праздник духовности и слияния его поэзии с Божественным провидением. А у памятника В. Маяковскому в последние годы в день его рождения не собираются даже бывшие диссиденты, которые в начале своей деятельности избрали его поэзию как знамя непокорности отошедшему в историю режиму. Хотя бы за это ему воздавали должное!
Даже несостоявшийся «политик в юбке» Валерия Новодворская, постоянно брызжущая слюной, как верблюд, с экранов телевизоров в сторону таких писателей классиков и поэтов-вестников, провидцев и пророков, как Михаил Лермонтов и Лев Толстой, и та не преминула «лягнуть» Владимира Владимировича. И теперь, как и ее коллеги-диссиденты, большей частью убежавшие в дальнее зарубежье, не приходит уже к его памятнику ни в будние дни, ни в дни рождения. И грустно, что давно уже оталели гвоздики у подножья памятника поэту-трибуну. Это значит, что В. Маяковский нужен был диссидентам лишь для достижения своих узкокорыстных политических целей, для оправдания своего предательства ранних идеалов, развала некогда могучей державы и для личного обогащения. И великий поэт незаслуженно попал у них в опалу. Причем, во второй раз! При его жизни была первая, скрытая от народа опала, в конце которой Владимир Владимирович «схлопотал» пулю в сердце.
Второй раз, как видим, опала настигла поэта через 70 лет после его смерти. Оказывается, он и мертвый не дает покоя сподвижникам Новодворской и некоторым представителям украинской радикальной интеллигенции. Они быстренько затоптали знамена, с которыми еще недавно митинговали на площадях Маяковского в Москве и Незалежности в Киеве, о котором Владимир Владимирович с присущим ему пафосом сказал: «... я вчера приехал в Киев. Вот стою на горке, на Владимирской, ширь вовсю - не вымчать и перу! Так когда-то, рассеявшись в выморозки Киевскую Русь оглядывал Перун». Теперь украинские радикалы уже не читают публично эти строфы об Украинской столице. На свой щит они подняли новых эрзац - поэтов, которым чужды интересы народов России и Украины, их традиции и обычаи, и все же получающих различные премии из рук безызвестных ценителей поэзии.

3.
В отличие от ряда современных поэтов, В. Маяковский горячо любил свою Отчизну. Вот за это его и следует ценить, находить в его

11

произведениях мощные побеги патриотизма и учить молодежь уважать родную историю. Он помнил даже о «Долге Украине». В одноименном стихотворении Владимир Владимирович с глубокой заинтересованностью и участием в судьбе украинского народа, писал еще в 1926 году так, что его слова и сегодня созвучны нам:
А что мы знаем
о лице Украины?
Знаний груз
у русского
тощ -
тем, кто рядом,
почета мало.
Знают вот
украинский борщ,
знают вот
украинское сало.
И с культуры
поснимали пенку:
кроме
двух прославленных Тарасов -
Бульбы
и известного Шевченка, -
ничего не выжмешь,
сколько ни стирайся.
А если прижмут -
зардеется розой
и выдвинет
аргумент новый:
возьмет и расскажет
пару курьезов –
анекдотов
украинской мовы.

Не правда ли, как современно звучит эти строфы. Вот этому подтверждение. Недавно в Луганске выступали московская эстрадная группа «Иванушки-International». Один из «иванушек», у которых, как писал Владимир Владимирович, «знаний груз» об Украине тощ, сказал буквально следующее: «А что, мне нравится украинская мова: «Батько, де кувшин: пити молока хочу!». В зале одобрительный молодежный визг, рукоплескание…
12
Как видите, со времени Маяковского изменилось немногое: к его «борщу» и «салу» добавилось «молоко», а вместо украинского «глечік» фигурирует российский «кувшин». Словом, ребята шустрые с украинской песенной культуры снимают пенки, распевая на иностранный лад наши народные песни.
А дальше Маяковский бьет не в бровь, а в глаз многим верхоглядам от истории, которым не мила украинская речь:
Говорю себе:
товарищ москалъ,
на Украину
шуток не скаль.
Разучите
эту мову
на знаменах –
лексиконах алых, -
эта мова
величава и проста: «Чуешь, сурмы заграли,
час расплаты настав...»
И Маяковский с глубоким пониманием проблем Украины заключил:
Трудно
людей
в одно истолочь,
собой
кичись не очень.
Знаем ли мы украинскую ночь?
Нет,
мы не знаем украинской ночи.
И что же, в угоду «новым» русским и украинцам мы должны отказаться от наследия такого поэта? И только потому, что он сознательно порвал связь с Божественным провидением, что его бескорыстие в поэзии и в быту отравляет жизнь этим самым «новым»? Никогда!
И разве не поразительно, что на эту тему, спустя десятилетия, как бы вторя Маяковскому, написал стихотворение и наш современник луганский поэт, лауреат Государственной премии имени Тараса Шевченко 1994 года Василий Голобородько. Название его емко и ясно «Наша мова»:
Кожне слово
нашої мови
проспіване у пісні
тож пісенними словами

13
з побратимами
у товаристві розмовляємо.
Только В. Маяковский призывал разучивать эту мову на «знаменах - лексиконах алых», а наш земляк мудро и верно подметил, что каждое слово этой мовы, как в надежной неисчерпаемой народной кладовой, хранится в песенном фольклоре украинской Летописи. И Голобородько заключил:
кожне слово
нашої мови
записане у Літопису
тож хай знають вороги
якими словами
насамоті мовчимо.
Несмотря на различие в подходах к изучению мовы, обусловленных разными эпохами, в которые творили эти поэты, идея их стихов одна и та же: «Чуєш, сурми заграли, час розплати настав…». К тому же, Голобородько не расставлял знаков препинания, совершенствуя форму стиха Маяковского.
В своем новаторстве Владимир Владимирович не был оставлен Всевышним. Не случайно необычность, можно сказать, и неповторимость формы многочисленных его стихов, поэм, пьес и драм, были справедливо отмечены, не в пример Новодворской и иже с нею, многими прогрессивными литературными деятелями. Например, Пабло Неруда скачал, что под влиянием Маяковского вся мировая поэзия «преобразилась, словно пережила настоящую бурю». И то, что эта буря быстро затихла, не вина Маяковского, а его беда, даже больше - личная драма. Он, как никто из творцов 20-х годов XX века, беззаветно верил в новую жизнь, был бессребреником. Он даже условно «отчитывался» перед самой высокой инстанцией компартии - центральной ревизионной комиссией будущего коммунистического общества: «Явившись в Це Ка Ка идущих светлых лет. над бандой поэтических рвачей и выжиг я подыму, как большевистский партбилет, все сто томов моих партийных книжек!»
Что за пафос?! Разве можно за деньги так написать? Конечно, нет! В этой строфе-исповеди ярко и зримо проступает высокая нравственность поэта, которая стала для него не только этическим принципом, но и определила главную черту характера Маяковского - большого художника и человека - бескорыстие, а, значит, и подлинную внутреннюю
Свободу. Накануне смерти он уже прозрел, понял, что не все идет так, как задумывалось в первые революционные годы. Он не успел пройти, как прошли потом его современники в 30-х годах, ГУЛАГи, однако, он первый из них поплатился за свою внутреннюю раскрепощенность, сво-
14
боду жизни, за осуждение бонз от революции.
В. И. Скорятин, досконально изучивший творчество Маяковского, проследивший шаг за шагом по письмам и воспоминаниям современников его жизненный путь, справедливо подметил, что в Маяковском еще в середине 20-х годов произошел перелом, и он сам не верил в то, что писал. Чего стоят его строки: «мне агитпром в зубах навяз», «наших дней изучая потемки», «роясь в сегодняшнем окаменевшем дерьме» и многие другие...
Разве это не вызывает у непредубежденных людей, у всех нас, кто не хочет плевать, как Новодворская и ее сподручники - рвачи и выжиги, в наше прошлое, глубокого уважения к Маяковскому? В наше смутное время он, как чистый родник, остается непревзойденным примером бескорыстия, которое сегодня в дефиците у многих государственных мужей и «новых» русских и украинцев, большинства «ученых» и особенно у политиков различных мастей и рангов. Не потому ли они всеми средствами стремятся умалить поэзию Маяковского, замолчать его юбилеи? Для них, я в этом глубоко убежден, нижеследующие строки, как красная тряпка для разъяренного быка на корриде: «Мне и рубля не накопили строчки, - с достоинством утверждал В. Маяковский, - Краснодеревщики не слали мебель на дом. И кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо!».
От себя добавлю, основываясь на всей поэзии Маяковского: лишь бы была страна родная, лишь бы благоденствовал народ. Эти признания выходят далеко за рамки личной биографии поэта. Повторяю: он хотел добра народу, своей стране только на одном революционном пути. И то, что на этом пути ни страна в целом, ни народ так и не увидели добра не его вина, а наша общая беда. Все мы попали по воле рока в духовную катастрофу. Но этому, чего греха таить, предшествовал триумф, хотя и временный, новой идеологии, новых мыслей и чувств. А это опьяняет. Но похмелье тяжело.

IІ. Триумф

... надобно обеими руками уцепиться за чашу, налитую через край, которую протягивает сама жизнь, не прошенная, с обычной щедростью своей, - и пить, и пить, пока чаша не перешла в другие руки. Природа надолго потчевать и предлагать не любит.
А.И. Герцен. «Былое и думы».

15

Дорогой читатель! О триумфе творчества В. Маяковского в свое время столько было написано и сказано выдающимися личностями разных стран и народов на всех континентах, что только перечень этих имен, не говоря уже о том, что и как они говорили, займет не одну газетную полосу. Поэтому буду рассказывать лишь о самом важном, что предопределило этот триумф при жизни поэта и после нее.

1.
Однако нельзя забывать и о том, что
В. Маяковский за свою короткую жизнь
пережил много и горьких минут, часов и
дней. Очевидцы - его друзья и недруги,
- а последних было не меньше, чем пер-
вых, утверждают, что у Владимира Влади-
мировича был нелегкий (мягко сказано) ха-
рактер. К тому же, его высокий рост, нео-
бычность костюмов, непривычная манера
стихосложения и чтения собственных сти-
хов вызывали утех, кто его впервые видел
и слышал, неприятные ассоциации. От по-
эта требовалось неимоверное усилие, что-
бы завоевать симпатию аудитории.
- Когда он начал читать первые стихи,
- вспоминал Павел Мазалов, - В зале ра-
здался такой свист и гам, что поэту при- В. Маяковский. Рис. М. Ларионова1922г.
шлось буквально выкрикивать их.
По словам Павла Савельевича, Маяковский размашисто туда-сюда ходил по сцене, беспрерывно курил, но все же перекричал зал и толпу на площади за его открытыми дверями. Тишина воцарилась, когда он громовым голосом объявил: «Стихотворение «Юбилейное»! Посвящаю его Александру Сергеевичу Пушкину...» Зал откликнулся бурными рукоплесканиями. Видимо, упоминание имени поэта-классика примирило тех, кто одиозно был настроен к новаторской поэзии Маяковского...
Эту историю Павел Савельевич рассказывал всякий раз, когда мы - новая поросль газетчиков - вояжировали с ним в Киев на съезды журналистов или встречались в его небольшом служебном кабинете на третьем этаже издательства «Лугань». В последние годы своей жизни он работал секретарем областной организации Союза журналистов Украины. Мазалов был приветливым, радушным человеком. Когда у него было приподнятое настроение, он тут же принимался читать стихи
16
Маяковского. Павел Савельевич боготворил его поэзию. Мне приходилось часто слышать и в Москве, и в Киеве чтение стихов этого поэта артистами-профессионалами со сцены. Прямо скажу: читали хорошо! Но почему-то, когда заходит речь о Маяковском, в моей душе звучит только немного надтреснутый сильный голос Павла Савельевича. И я отчетливо вижу его улыбающееся открытое лицо, рыжеватые волосы и потомственно крепкие конопатые «казацкие» руки, которыми он жестикулировал в такт стихам:
Вот -
пустили сплетню,
тешат душу ею.
Александр Сергеич,
да не слушайте ж вы их!
Может,
я
один
действительно жалею,
что сегодня
нету вас в живых.
Как мне сейчас кажется, Павел Савельевич довольно умело копировал голос Маяковского и его манеру читать свои стихи. Но на меня производили впечатление не стихи (я их много знаю наизусть), не человек, который их читал (хотя Павел Савельевич был личностью незаурядной: участник Великой Отечественной войны, маститый журналист, в течение многих лет - собственный корреспондент газеты «Правда» в Донбассе), а все это вместе взятое, как проявление в те годы всенародной любви и уважения к Маяковскому. Широкая известность пришла к нему во время второй поездки по СССР в 1926 году. В автобиографии «Я сам» он писал: «Вторая работа - продолжаю прерванную традицию трубадуров и менестрелей. Езжу по городам и читаю». Видимо, в том же году Владимир Владимирович побывал и в Луганске. Многочисленные лекции о «Лефе» (литературном объединении пролетарских поэтов), чтение стихотворения «Юбилейное», посвященного Пушкину, поэм «Ленин», «Летающий пролетарий» и других произведений способствовали возрастанию прижизненной славы поэта. В середине 20-х годов он задумал и осуществил путешествие в Южную Америку и США через Францию и Испанию. Результат - книги публицистики и прозы «Мое открытие Америки» и стихов – «Искания», «Атлантический океан», «Гавана», «Мексика», «Америка». И все же ему были дороже будни своей страны. «Я просто поражался, - вспоминал Павел Савельевич, -
17

как Маяковский мог схватывать саму суть нашего тогдашнего энтузиазма. Мы осуждали трусость, рвались на стройки, заводы, фабрики и мужали вместе со стихами поэта. А когда ушел из жизни Сергей Есенин, вслед за Маяковским читали:
Почему?
Зачем?
Недоуменье смяло.
Критики бормочут:
-Этому вина
то...
да се...
а главное,
что смычки мало,
в результате
много пива и вина.
- Почти все мои сверстники, - утверждал П. С. Мазалов, - знали наизусть это произведение поэта! В клубах, библиотеках непременно звучали оптимистические стихи Маяковского.
И, как бы в подтверждение своих слов, Павел Савельевич принимался читать «Сергея Есенина», особенно он любил это делать после работы. Постоянными его слушателями были «заядлые» шахматисты, как и он сам, редакторы газет «Субботний калейдоскоп» М. П. Бережной; «Голос Донбасса» В. А. Абуладзе; почти ровесник Мазалова, ветеран журналистики и Великой Отечественной войны А. С. Черепахин; вышедший на пенсию знаменитый директор-новатор шахты им. Кирова, Почетный шахтер Ю. С. Шавва и другие. Как правило, Павел Савельевич начинал читать медленно, нараспев:

Вы ушли,
как говорится,
в мир иной.
Пустота...
Летите,
в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса,
ни пивной.
Трезвость...
И, что удивительно, каждый из нас - постоянных слушателей Павла Савельевича, не раз слышал, как он читает одни и те же стихи Маяковского, но это не только не было утомительным, но, наоборот, мы

18
просили его читать еще и еще... Помню в деталях нашу поездку в скором поезде «Луганск – Киев». В купе к Мазалову набилось много нашего брата - журналистов. Были тут редакторы областной газеты М. П. Бережной, городских и районных - Б. А. Москалюк, Т. Ф. Луговая, Л. В. Прокопова, Е. Ф. Вербило, который, благодаря заботам Павла Савельевича и нашей дружной поддержке, был избран председателем Союза журналистов Украины. Ехал с нами на съезд журналистов и бывший секретарь Луганского обкома партии, в недавнем прошлом министр по межнациональным отношениям России В. А. Михайлов. То ли это обстоятельство, то ли дорожные задушевные беседы а, скорее, и то и другое, вдохновили Павла Савельевича и он с упоением читал:
Нет, Есенин,
это
не насмешка.
В горле
горе комом -
не смешок.
Вижу -
взрезанной рукой помешкав,
собственных
костей
качаете мешок...
Лучше уж
от водки умереть,
чем от скуки!
А когда Павел Савельевич дошел до строф, в которых Маяковский клеймит позором всех, кто имя Есенина «в платочке рассоплил», его голос окреп так, что люди выходили из соседних купе и внимательно слушали его, а проводница вагона, типа Верки Сердючки, с умилением на суржике заявила: «Ти дивися: цирк бесплатный. Читает, як артист». А по-нашему, Павел Савельевич читал лучше любого артиста. Особо проникновенно звучали слова:
Встать бы здесь
гремящим скандалистом:
- Не позволю
мямлить стих
и мять! –

19

Оглушить бы
их
трехпалым свистом
в бабушку
и в бога душу мать!
Незаметно для нас поезд поздней ночью вкатился в Полтаву - город на средине пути между Луганском и. Киевом, и тут же Павел Савельевич прочел:
Нынче
наши перья -
штык
да зубья вил, -
битвы революций
посерьезнее «Полтавы»,
и любовь пограндиознее
онегинской любви.
А заключительные слова этого стихотворения воспринимались тогда нами, как напутствие и Маяковского, и Мазалова:
Надо
вырвать
радость
у грядущих дней.
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.
И представители трех поколений журналистов Луганщины, едущие на свой очередной съезд, рукоплескали Павлу Савельевичу при этих словах...

Но популярность Маяковского за рубежом при его жизни росла медленно. В записках «Мое открытие Америки» Владимир Владимирович честно признал, что он не так уж здесь известен, как предполагал: «Русскую литературу любят и уважают, хотя больше понаслышке. Сейчас переводятся (!) Лев Толстой, Чехов, а из новых я видел только «Двенадцать» Блока да мой «Левый марш». И Маяковский предпринимал усилия к тому, чтобы его в Америке знали лучше. Вместе с активистами, симпатизирующими СССР, он несколько раз выступал перед рабочими, читал им свои стихи. И, несмотря на слабый их перевод на английский язык, ему и в Америке рукоплескали...
20
Надо признать, что после смерти поэта триумф его творчества был во многих отношениях директивным. Как известно, начался он неожиданно 5 декабря 1935 года. В ту пору многое начиналось неожиданно. В редакционной статье «Правды», озаглавленной «Владимир Маяковский», были явлены миру ставшие знаменитыми фразы «народного смирителя» Сталина: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи» и «Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление». Последняя из них в своей лаконичности и четкости была схожа, по выражению литературоведа Аркадия Гаврилова, со статьей уголовного кодекса. Поэтому многим, даже многочисленным недругам Маяковского, сразу же захотелось быть последователями и учениками поэта. Этот «наркоз», по моим наблюдениям, действовал на «людей от литературы» вплоть до «горбачевской перестройки». Даже такие «вольнолюбивые» поэты-борцы, как Е. Евтушенко и Р. Рождественский по инерции продолжали и после «хрущевской оттепели» подражать Маяковскому. Кстати, там, где эти подражания были творческими, воплощавшими саму суть новаторского метода Маяковского, налицо успехи в поэзии этих двух, известных в СНГ и за его рубежами, поэтов. Видимо, значительное и интересное стихотворение Маяковского «Прозаседавшиеся», о содержании которого с похвалой отозвался «титан с высоким челом» В. И. Ленин, находило в их поэтических душах положительный отклик. Так, Е. Евтушенко создал, на мой взгляд, замечательное по форме, стилю и содержанию новаторское произведение «Кабычегоневышлисты». Правда, жаль, что один из этих поэтов Р. Рождественский, не сумев или не захотев «перестраиваться», внезапно ушел из жизни, а другой, наоборот, быстро усвоив «суть нового времени», переметнулся за кордон - в Америку, читать лекции о русской поэзии, в которых незаслуженно неблаговидное место отводит Маяковскому.
Конечно, теперь стало ясным, что директивный сталинский наказ в отношении творчества Владимира Маяковского нанес ему определенный вред. Он как бы ограничил его временными рамками «советской эпохи». И вышло, что нет той эпохи, а значит, нет места и творчеству Маяковского в новом времени. Думаю, что это обстоятельство сыграло неблагоприятную роль в замалчивании сегодня творчества поэта и даже его замечательных стихов для детей, тем самым прерывая искусственно связь времен и поколении. Как тут не вспомнить хотя бы одно из них - хрестоматийное «Что такое хорошо и что такое плохо?». И при глубоком разборе всего, что создано поэтом, нельзя отделаться от мысли, что Сталин был все же прав, когда определил Маяковского
21

как лучшего и талантливейшего поэта той эпохи. Но я категорически не согласен с тем, что безразличие к его памяти и его произведениям - преступление. Не преступление, а порождение ситуации, при которой теряются традиции, разрушается одна общая шкала поэзии и ее остатки растаскиваются по «национальным квартирам». По аналогичному поводу хорошо недавно сказал Народный артист СССР, художественный руководитель Вахтанговского театра Михаил Ульянов, личность яркая и масштабная, под стать и его слова: «Нельзя рвать связи времен и поколений». Мне хочется лишь добавить: и народов!
Можно только гадать, зачем понадобилось Сталину водружать Маяковского на такой высокий пьедестал, но я из этого делаю оправданный историей вывод: если бы Маяковский был застрелен как «враг народа» (на что намекают некоторые исследователи), ему не было бы пощады от «мощного человека». Скорее всего, Сталину были известны «прозаические» причины убийства поэта и он своей великодержавной рукой снял с него опалу. И, по-моему, правильно сделал.

2.
Нет, что бы сегодня ни говорили о Маяковском представители радикально настроенной украинской интеллигенции, поэт в большинстве своих произведений был и остается народным, а поэтому он близок по духу и россиянину, и украинцу, и еврею, и белорусу, и грузину. Что бы он ни делал, какую бы он ни имел цель и мысль в своем творчестве, он выражал вольно или невольно стихию народного характера - стремление обрести свободу, мир, счастье, только выражал это глубже и яснее, чем сознавал сам народ. Именно это и дало ему право сказать в поэме «Хорошо!» о слитности своей судьбы с судьбами страны, с героическим созиданием народа:
Это время гудит
телеграфной струной,
это
сердце
с правдой вдвоем.
Это было
с бойцами
или страной,
или
в сердце
было
в моем.
22
Именно эти слова дали повод известному литератору А. Ушакову справедливо заявить, что в них сформирован один из основополагающих принципов эстетики Маяковского, утверждающий единство его «я» с чувствами и настроением народа. Этот принцип был близок и народам других стран.
Как свидетельствует кинорежиссер Василий Катанян, первые переводы Маяковского во Франции появились и получили известность в конце 30 - х годов после того, как за них взялась Эльза Триоле. Кто она
такая? О, Эльза Юрьевна - интересная личность! Многие знают, что был любовный треугольник «в составе Лили и Оси Брик и Владимира Маяковского». Но не всем известно, что до Лили Маяковский усиленно добивался любви и дружбы ее младшей сестры Эльзы. Вообще, в жизни Владимира Маяковского женщины играли большую роль, а некоторые и роковую, о чем более подробно будет рассказано дальше.
В журнале «Слово» №1 и №3 за 1990 год напечатаны интересные воспоминания Эльзы Триоле «Воинствующий поэт». В них чистосердечно, ненавязчиво, и с какой-то потаенной любовью высвечены и те грани характера Маяковского, которые знали столь немногие. Это, мне кажется, основное,
чем интересен рассказ известной французской писательницы Эльзы Триоле. По рождению она москвичка. В юности, выйдя замуж за француза, она уехала в Париж, затем с мужем жила на Таити. Но всему этому предшествовало большое увлечение Маяковским. Не случайно, спустя многие годы, только в 50-х годах, она решилась, наконец, написать об этом. «Время ложится на воспоминания, как могильная плита. С каждым днем плита тяжелее, все труднее становится ее приподнять, а под ней прошлое превращается в прах. Не дать ускользнуть тому, что осталось от живого Маяковского...»
Так начала свой нелегкий труд Эльза. В нем каждая строка насыщена интересными фактами и деталями, замечаниями и глубокими выводами. Естественно, пересказать здесь все написанное Триоле невоз-
23

можно, поэтому остановлюсь лишь на том, что дополняет предмет нашего изложения, следуя за повествованием Эльзы.
Познакомилась она с Маяковским в 1913 году, осенью на вечеринке в Москве. Ей было 16 лет, она окончила семь классов гимназии и поступила в восьмой, так называемый педагогический. И вот за этим юным созданием начал всерьез ухаживать «здоровенный» Маяковский. Случилось это так: «Сидели, пили чай... Эти двадцатилетние (кажется, сестра Лиля и ее подруга Аля), были тогда в разгаре боя за такое-то или эдакое искусство, а я же ничего не понимала, сидела девчонка девчонкой, слушала и теребила бусы на шее... нитка разорвалась, бусы рассыпались, покатились во все стороны. Я под стол, собирать, а Маяковский за мной, помогать. На всю долгую жизнь запомнились полутьма, портняжий сор, булавки, нитки, скользкие бусы и рука Маяковского, легшая на мою руку...»
Однако Владимир Владимирович добился взаимности не сразу. Он часто звонил ей по телефону, но Эльза не хотела его видеть, и встретилась с ним вторично чисто случайно. Маяковский шел по Кузнецкому мосту, на нем был цилиндр, черное пальто, и он помахивал тростью. Повел бровями, улыбнулся и спросил, можно ли прийти к Эльзе в гости. Настоял и начал ходить в ее дом на Маросейке: «... появлялся Володя, с изысканной вежливостью здоровался с моей матерью и серьезно говорил ей: «Вчера, только вы легли спать, Елена Юльевна, как я вернулся по веревочной лестнице...». И мама, - вспоминала Эльза, - несмотря на присущее ей чувство юмора и на то, что мы жили на третьем этаже, с беспокойством смотрела на Маяковского: может быть, он действительно вернулся, не по веревочной, а по обыкновенной лестнице».
И все же Эльза продолжала относиться к Маяковскому хотя и ласково, но равнодушно; ни ему, ни себе не задавала никаких вопросов, присутствие его в доме считала вполне естественным, училась, читала книги и, «случайно» задерживалась где-нибудь, несмотря на то, что он должен был прийти. «Не застав меня, - пишет далее Эльза, - Володя оставлял свою визитную карточку, сантиметров в пятнадцать ширины, на которой желтым по белому во всю ширину и высоту было напечатано: Владимир Маяковский. Моя мать неизменно ее ему возвращала и говорила: «Владимир Владимирович, вы забыли вашу вывеску». Володя расшаркивался, ухмылялся и клал вывеску в карман».
Словом. Маяковскому ничего не оставалось, как заключить Эльзу в осаду и добиваться ее ответного чувства посредством стихов, как делают все поэты с незапамятных времен и до дня сегодняшнего. Мой друг, луганский поэт Андрей Медведенко, как-то чистосердечно признался, что он заметил при чтении своих стихов перед, большой
24
аудиторией, как они зажигающе действуют на женщин. Недавно вышел из печати его очередной сборник очаровательных стихов «Проталинка среди снега», в котором опубликовано короткое, но емкое стихотворение «Если б не ты...», «поразившее сердце одной местной красавицы», как выразился Андрей Ефимович. В нем есть такие строфы, созвучные строфам Маяковского:
И барыни белой кусты
Обвил зацелованно ветер.
Но если бы рядом не ты,
Я б этих красот не заметил.
Дама приняла сердцем эти слова и отнесла их на свой счет, хотя они, по словам А. Медведенко, были адресованы другой женщине.
Примерно такое произошло и с Эльзой. К тому, что Маяковский постоянно писал стихи, про себя или голосом, она давно привыкла и не обращала на это внимания. «Я, - читаем дальше, - не обращала никакого внимания на то, что он поэт. И внезапно, в тот вечер, меня как будто разбудили, как будто зажгли яркий свет. Меня озарило, и вдруг я услышала негромкие слова:
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
И дальше... я остановилась и взволнованно спросила:
- Чьи это стихи?
- Ага! Нравится? То-то, - сказал Володя, торжествуя.
Мы пошли дальше, потом сели где-то, и на одинокой скамейке, под звездным небом, Владимир Маяковский долго читал мне свои стихи». Сказано ведь, нет ничего сильнее слова, особенно слова поэтического.
Сознательная дружба Эльзы с Маяковским началась буквально с выше приведенных строф из поэмы «Облако в штанах». «В эту ночь, - заключает она, - зажглось во мне великолепное, огромное, беспредельное чувство восхищения и преданнейшей дружбы, и так по сей день мною владеет». Такова сила поэзии вообще и Маяковского в частности. Его «... стихи стоят свинцово - тяжко, готовые и к смерти, и к бессмертной власти»...
3.
Становление поэта происходило задолго до Октября, его творчество, мощное и яркое, сразу же поставило его в ряд видных художников слова. Триумф поэзии Маяковского расширил круг его знакомств с видными людьми того времени далеко за пределами СССР. Тот же Валентин Скорятин справедливо утверждает, что назвать всех,
25

с кем встречался, поддерживал творческие отношения Маяковский только за рубежом попросту невозможно, не говоря об этих отношениях внутри страны. Так что не любопытство туриста приводило поэта почти ежегодно в Париж. Тут он встречался с такими деятелями литературы, искусства, как Жан Кокто, Фернан Леже, Робер Делане, Пабло Пикассо, Анри Матисс, Люк Дюртен. Кроме С. Дягилева, который содействовал его первой поездке в Париж, Маяковский поддерживал также контакты с композиторами И. Стравинским, С. Прокофьевым, художниками Н. Гончаровой, М. Ларионовым, В. Ходасевич, А. Экстер, поэтами И. Зданевичем, М. Цветаевой...
Все эти люди на себе испытали магическое действие поэзии Маяковского и оставили об этом многочисленные воспоминания. Тут мне бы хотелось посоветовать радикально настроенным интеллигентам и тем, кто недооценивает силу поэзии Владимира Владимировича, досконально познакомиться с этими воспоминаниями. Глубоко убежден, что все они получат глубокое эстетическое наслаждение, значительно расширят свой кругозор. После этого они, без всякого сомнения, вернутся к стихам Маяковского и превратятся в страстных, ярых их защитников и пропагандистов. Именно такой впоследствии и стала Эльза Триоле. Все, тогда написанное Маяковским, она знала, как и П. С. Мазалов, наизусть и буквально лезла в драку, если кто-нибудь осмеливался критиковать его поэзию или его самого. Я верю в такое состояние души, поскольку сам, перечитывая сегодня Маяковского, не раз испытывал непосредственный восторг, который ощущается перед красотой родного края, селом, домом, в котором родился и долго не был, или вечно зовущим к себе синим морем.
Вот почему хочется отдельно рассказать о том, как подобный восторг превратил трех зрелых женщин в страстных любовниц Маяковского, сыгравших в судьбе поэта трагическую роль. Это, в первую очередь, сестра Эльзы Лиля Брик, затем уроженка Пензы, переехавшая в начале 20-х годов в Париж к своему дяде, художнику А. Яковлеву, - Татьяна Яковлева. Последней, как утверждают исследователи, любовью Владимира Владимировича была красавица-актриса, замужняя женщина Вероника Полонская. Разумеется, кроме них в жизни в Маяковского было множество и других женщин, но они не оставили столь заметного следа. Даже та, которая родила ему дочь. Так считали современники поэта и, наверное, сам поэт. Но вот парадокс: 14 апреля 2000 г., когда исполнилось 70 лет со дня рокового выстрела, на могилу Маяковского с цветами пришла лишь его дочь, приехавшая для этой цели из далекой Америки. Телевидение зафиксировало: вот она – высокая, гордая и
26
такая похожая на отца, идет по кладбищу, останавливается и склоняет с почтением голову над могилой буйного поэта. Да, пить умел он из чаши любви, наполненной для него жизнью через край. Хотя он писал и такое:
Мы любовь на дни не делим,
не меняем любимых имен...
И когда Эльза ему как-то сказала, что вот он такое пишет, а женщин-то вокруг него!.. он ей на это торжественно и резко ответил: «Я никогда Лиличке не изменял. Так и запомни - никогда!»
По-моему, эта фраза придумана Эльзой для защиты чести своей сестры Лили. Исследователи свидетельствуют об этом. На жизненном пути поэта встречалось много «девушек», которых наш современник певец Газманов мягко окрестил «мотыльками», губительно для них устремленных к «яркому свету». Они постоянно «мельтешили» вокруг Маяковского и «сгорали», подпалив свои крылышки. Эльза назвала лишь одну из них - некую художницу Тоню. На всех ее небольших картинах был изображен Маяковский, его знакомые и она сама. Эльзе запомнилась «Тайная вечеря», где место Христа занимал Маяковский, на другой - Маяковский стоит у окна, ноги у него с копытами, за ним убогая комната, кровать, на кровати сидит сама художница, в рубашке. Тоня выбросилась из окна.
О ней Маяковский никогда в жизни при близких и родных не вспоминал. Но суть не в этом, а в том, что женщины все же сыграли в его жизни роковую роль..

IІІ. Трагедия

Всякая жизнь творит
собственную судьбу.
А. Амьель,
швейцарский писатель.
Сердечный друг, читатель! Всякая клевета находит себе сторонников. По своему жизненному опыту хорошо знаю, что она ужасна и потому, что жертвой ее несправедливости является один, а творят эту несправедливость многие и, как правило, затем «умывают» руки. Так произошло с Пушкиным, Лермонтовым, Блоком, Есениным... Не миновал сей ядовитой чаши и В. Маяковский.
1.
Недавно в связи с 70-летием трагического ухода из жизни Владимира Владимировича в «Комсомольской правде» была опублико-
27

вана подборка материалов под общим заголовком «Маяковский просто играл в «русскую рулетку?» Главным из них, на мой взгляд, является интервью автора книги «Писатель и самоубийство» Григория Чхартишвили. Главным потому, что в этом материале выдвигается (хотя и не новая) версия о фатальной неизбежности самоубийства Маяковского, и называются тому мотивы. В частности, утверждается, что суицидальные мотивы в творчестве и поведении Маяковского проявлялись с раннего возраста. И тут же дается ссылка на строки из раннего творчества поэта: «А сердце рвется к выстрелу, горло бредит бритвой...» На первый взгляд, все верно: ведь эти строки написал сам Маяковский. Но вырванные из контекста, они ничего не говорят об авторе. Это же творчество! Что же, на основании следующих строк из стихотворения «Вам!»: «Я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду!» следует утверждать, что Маяковский стремился к работе в баре и что он законченный матерщинник? Абсурд!
Но абсурд не новый. Перечитывая вновь воспоминания Эльзы Триоле, я обратил внимание и на то, как умело и тонко она «втолковывает» читателю мысль о якобы заложенной в генах Маяковского тяге к самоубийству. Вот что и как она пишет: «Я знала, я твердо знала, что за Маяковским надо следить, что он не просто поэт, а поэт воинствующий, что он не просто человек, а человек, несущий в себе всю боль человеческую, и что от любви, счастья, жизни он требует невозможного, бессмысленного (подчеркнуто мной - Н. Е.), беспредельного». И далее Эльза делает из этого нелогичный вывод: «Всю жизнь я боялась, что Володя покончит с собой». На мой взгляд, Эльза так написала, чтобы защитить свою сестру Лиличку, которая предприняла много недостойного, чтобы не отпустить от себя уже разлюбившего ее Маяковского к Татьяне Яковлевой в Париж, а затем - к Веронике Полонской. Именно Лиля Брик, тонко плетя интриги, сначала «отвращала» Маяковского от Татьяны Яковлевой и направляла его к Веронике Полонской - своей «задушевной» подруге, а затем делала все, чтобы последняя грубо оттолкнула от себя сильно влюбленного в нее поэта. Именно Лиле Брик принадлежат слова, написанные ею после трагической гибели Маяковского: «Мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского, и, как каждая хроническая болезнь, она обострялась при неблагоприятных условиях... Всегдашние разговоры о самоубийстве! Это был террор».
Трудно поверить такому заявлению «покинутой» любовницы. Если бы это было так, то откуда взялись бы силы у Маяковского из стиха в стих провозглашать на весь мир: «Светить всегда, светить везде, до дней последних донца, светить - и никаких гвоздей! Вот лозунг мой - и солнца!» (1920 г.). Или: «Для веселья планета наша мало оборудована.
28
Надо вырвать радость у грядущих дней» (1926 г.). Поэт собирался долго жить и творить: «Мне бы жить и жить, сквозь годы мчась» (1926 г.). И совсем уже полным опровержением Лилиных никчемных утверждений о «хронической болезни» звучат слова Маяковского, высказанные им в 1927 г. в стихотворении «Нашему юношеству»: «Три разных истока во мне речевых. Я не из кацапов - разинь. Я - дедом казак, другим - сечевик, а по рождению грузин». Трудно вообразить даже, чтобы человек с такой родословной постоянно вынашивал мысль о самоубийстве. Свое реальное психологическое состояние поэт прекрасно выразил всего за год до смерти в стихотворении «Я счастлив»:
Я
сегодня
дышу, как слон,
походка
моя
легка,
и ночь
пронеслась,
как чудесный сон,
без единого
кашля и плевка.
А дальше, еще яснее: «Голова снаружи всегда чиста, а теперь чиста и изнутри». При таком духовном и физическом состоянии вряд ли человек, а тем более поэт-трибун, будет размышлять о самоубийстве, да еще терроризировать женщину, оставленную им по собственной воле ради других: «Женщины окружили, платья изпестря, все спрашивают имя и отчество, я, - признался в том же стихотворении Владимир Владимирович, - стал определенно весельчак и остряк - ну просто - душа общества».
Некоторые на это могут возразить, что это поэтический образ лирического героя, а не самого поэта. Допустим! Тогда нельзя относить к самому поэту и эти слова: «А сердце рвется к выстрелу, а горло бредит бритвой». Однако именно они дали повод переводчику, заместителю главного редактора «Иностранной литературы» Григорию Чхартишвили заявить 14 апреля 2000 г. в «Комсомолке» о суицидальных мотивах в творчестве и поведении Маяковского. Вопреки здравому смыслу. По моему мнению, здесь просматривается «заказной» характер подобных публикаций.
Если Эльзе Триоле это простительно, то «посторонним» - нет. Ну, в самом деле, крайне наивно и «по-женски» звучат доводы Эльзы относительно того, что «Володя покончил с собой». Вот на чем они основы-
29

ваются. В один из приездов из Петрограда в Москву Маяковский привел к уже 19-летней Эльзе своего закадычного друга, Станислава Борисовича Гурвица, который сильно импонировал поэту культурой, остроумием, западным снобизмом, хорошо сшитым пиджаком, небрежностью и тем, что он был, по словам Эльзы, «прелестным человеком». Когда Маяковский уехал в Петроград, С. Б. Гурвиц достался Эльзе в «наследство» и так зачастил к ней, что, когда приезжал поэт, они уже проводили время втроем. Вот если бы исследователи проследили психологический настрой Маяковского по отношению к «любовным треугольникам», то это, я уверен, им принесло бы больше заслуг, чем по пытки «притянуть за уши» стремление к самоубийству. И в этом проявились не казацкие корни, а неоднократные поездки в Париж и жизнь в Москве. Ведь именно там и здесь и теснились-то «треугольники». Вспомните только жизнь И. С. Тургенева, А. И. Герцена и других русских за границей. Но послушаем Эльзу: «Сидели (втроем - Н.Е.) у меня, ходили куда-то ужинать, кого-то слушали, бывали в Художественном кружке. Одно помню твердо: разговоры Володи со Станечкой (С. Б. Гурвицем - Н. Е.) заставляли меня смеяться положительно до рыдания! Уезжая, Володя, превратившийся каким-то образом в «дядю Володю», поручил меня своему другу». Как видим, все было мирно и все хорошо. И вдруг Эльза получает от Маяковского письмо (19.12.1916 г.) со строчкой из «Облака» - «уже у нервов подкашиваются ноги» и бросается к Станечке: надо ехать в Петроград спасать Володю! И поехала! И что?
«От поездки, - пишет Эльза - остались в памяти только какие-то обрывки. Полутемная комната, должно быть, та самая, на Надеждинской... Диван, стул, стол, на столе вино...
...знаю
способ старый
в горе
дуть винище...
Володя сидит у стола, ходит по комнате, молчит... Я в углу на диване. Жду. Молчит, пьет, сидит, ходит... Час за часом... Вот и у моих нервов начинают подкашиваться ноги. Зачем эта мука? Зачем я приехала? Ничем я не могу ему помочь, и совсем я ему не нужна!»
Из этого отрывка явно проступает описание сцены ревности. Маяковский мучается, он влюблен. Но влюблен уже не в Эльзу. Она вскочила, собралась уходить. «Володя, - утверждает Эльза, - в бешенстве, не отпускает меня силой. Я вырвалась, умру, но не останусь!»
В каких случаях так категоричны женщины? Только в тех, когда они узнают о неверности мужчины. Видимо, Маяковский назвал Эльзе имя
30
новой возлюбленной. В комнате возникает тягостная атмосфера: «Володя сидит у стола, ходит по комнате, молчит... пьет, сидит ходит…» И Эльза восклицает: «Сколько времени будет продолжаться эта мука? Зачем я приехала!»
В самом деле, зачем? Маяковский написал ей письмо, приведя в нем строки из поэмы «Облако в штанах» в надежде, что Эльза поймет, что он влюблен уже в другую женщину. Ведь в этой поэме лирический герой должен был встретить свою любовь Марию в Одессе, в гостинице, в четыре часа, а прошел вечер, пробило двенадцать, а ее все нет: «Рухнула штукатурка в нижнем этаже. Нервы - большие, маленькие, многие! - скачут бешеные, и уже у нервов подкашиваются ноги!»
Аналогичное состояние, видимо, переживал и сам Маяковский, но не в Одессе, а в Петрограде. Вероятно, новая возлюбленная не явилась по какой-то причине на Надеждинскую... И тут из Москвы примчалась Эльза, которую, по ее же словам, Маяковский «поручил» после трехлетней «дружбы – любви» своему закадычному другу Станечке. Ей-богу, было от чего Маяковскому прибегнуть к способу старому и в «горе» дуть винище. К этому выводу меня невольно привело описание развязки сначала тихой, а затем бурной сцены:
- Куда ты? - спросил Маяковский.
- Ухожу.
- Не смей!
- Не смей говорить мне «не смей»!
Эльза кинулась к дверям, выскочила, схватила в охапку шубу. Внизу, у подъезда ее уже долго ждал другой Владимир. «Я, - вспоминает Эльза, - спускалась по лестнице, когда Володя прогремел: «Пардон, мадам…» и приподнял шляпу. Когда я вышла на улицу, Володя уже сидел в санях, рядом с поджидавшим меня Владимиром Ивановичем. Маяковский заявил, что проведет вечер с нами... И мы, действительно, провели весь вечер втроем, ужинали, смотрели какую-то программу... и смех, и слезы!» Смех от того, что с Маяковским Эльзе было хорошо и уютно, а слезы по поводу его утраты. Да, обидно до слез! И в то же время Эльза растеряна: Володя «ушел безвозвратно» к ее сестре Лиле. По-моему, в этом она окончательно убедилась после вышеописанной встречи с поэтом и ... осталась жить у Лили и Осипа Брик на улице Жуковского в Петрограде.

А ведь это она, Эльза, вновь свела Лилю с Маяковским за год до описанной сцены после смерти в Москве их отца. «Лиля приехала на похороны. И, не смотря ни на что, мы говорили о Маяковском. Она о нем, конечно, слыхала, но к моему восторгу отнеслась скептически». Здесь мне хочется прервать воспоминание Эльзы. И вот почему. Пред-
31

ставьте, у вас умер отец, а вы с сестрой или братом, «не смотря ни на что», увлеченно говорите о каком-то модном поэте. У меня закралась, на первый взгляд, крамольная мысль: сестры не просто обсуждали творчество Маяковского. Одна из них, младшая, как говорят в таких случаях в народе, «по уши втрескалась» в Маяковского, а старшая, Лиля, ее отговаривала... Иначе, зачем Эльзе кривить душой и писать буквально следующее: «Она (Лиля - Н. Е.) о нем, конечно, слыхала, но к моему восторгу отнеслась скептически» (подчеркнуто мной - Н. Е.). Да, не только слыхала. Ее лучшая подруга Ида Хвас - незаурядная пианистка, ревностная поборница «бубнового валета» и непременная посетительница его бурных диспутов, часто собирала «московскую богему» в своем доме. Посещал его и В. Маяковский. Так что Лиля и поэт были, видимо, знакомы задолго до его первой встречи с Эльзой в том же доме Хвасов. Но вернемся к воспоминаниям Эльзы: «После похорон, оставив мать с теткой на даче, я поехала к Лиле, в Петроград, и Маяковский пришел меня навестить к Лиле, на улице Жуковского. В этот ли первый раз, другую ли встречу, но я уговорила прочесть Володю стихи Брикам, и думается мне, что тогда, в тот вечер уже наметилась судьба многих из тех, что слушали «Облако» Маяковского... Брики отнеслись к стихам восторженно, безвозвратно полюбили их. Маяковский безвозвратно полюбил Лилю». Вот так: ни больше, ни меньше. Как и многие, я имею право на свою версию на основе вычитанного и выскажу такое суждение. По всей видимости, Лиля попыталась «отвлечь» поэта от младшей сестры, т.к. их мать не
одобряла связь Эльзы с Маяковским и незаметно так увлеклась «дядей Володей», что вопреки первоначальному намерению внезапно возник и долго просуществовал у многих на виду любовный «бриковский коктейль».Или взять такой эпизод: Эльза пишет, что «в июле 1915 умер отец», а потом только состоялась встреча и знакомство Лили Брик с Маяковским в Петрограде. Возможно, что так оно и было, но все
О. Брик, Л. Брик и В. Маяковский. 1929 г.
32
же закрадывается сомнение: как же так получилось, что в доме лучшей подруги Лили Иды Хвас еще в 1913 году бывал Маяковский и в этом же доме состоялось его знакомство с 16-летней Эльзой, а Лиля «о нем только слыхала»? Вопрос, на который исследователям предстоит еще ответить.