Алекспндр Акентьев


Прочитал я в Интернете одно из стихотворений Дмытра Павлычка «Суд» и задумался. О наших «пысьменныках».
«І я виходжу, наче з пекла, з суду,
Де вигоріла кров моя дотла,
Й не йду додому, там стояти буду,
Біля тюрми, мов птаха без крила;
Чекатиму на явище спасенне,
Стоятиму на смертнім хіднику,
Допоки Юля не пройде повз мене
На волю у терновому вінку».
ну и т.д., там много дифирамбов Юле.
«Бедную Юлю», конечно, жалко. И будущего Украины тоже.
Может я плохо знаю украинскую литературу. Но что-то навскидку ничего существенного про любовь на ум не пришло. Что-то там такое писали классики: « Кохайтеся чорнобриві, та не з москалями», «Хай не дістанеться ні їй, ні мені, а нехай дістанеться сирій землі» (т.е. сама не гам и другой не дам!), «Партіє! Серце любов’ю палає» (или это не про то «кохання»?)…ну и т.д.

               Украинская литература – прорыв в «классику». 
А что, собственно представляли из себя украинские литераторы?
Как они творили, как выбивались в «классики» и занимали свои почетные места в учебниках и справочниках по украинской литературе?
В романе Тургенева «Рудин» встречается любопытный персонаж Пигасов, который вознамерился стать украинским поэтом. Процитируем:
«Вот мы толковали о литературе, - продолжал он (Пигасов – авт.), - если б у меня были лишние деньги, я бы сейчас сделался малороссийским поэтом.
- Это что еще? хорош поэт!- возразила Дарья Михайловна, - разве вы знаете по-малороссийски?
- Нимало; да оно и не нужно.
- Как не нужно?
- Да так же, не нужно. Стоит только взять лист бумаги и написать наверху: "Дума"; потом начать так: "Гой, ты доля моя, доля!" или: "Седе казачино Наливайко на кургане!", а там: "По-пид горою, по-пид зелено'ю, грае, грае воропае, гоп! гоп!" или что-нибудь в этом роде. И дело в шляпе.
Печатай и издавай. Малоросс прочтет, подопрет рукою щеку и непременно заплачет, - такая чувствительная душа!
- Помилуйте! - воскликнул Басистов. - Что вы это такое говорите? Это ни с чем не сообразно. Я жил в Малороссии, люблю ее и язык ее знаю... "грае, грае воропае" - совершенная бессмыслица.
- Может быть, а хохол все-таки заплачет. Вы говорите: язык... Да разве существует малороссийский язык? Я попросил раз одного хохла перевести следующую, первую попавшуюся мне фразу: "Грамматика есть искусство правильно читать и писать". Знаете, как он это перевел: "Храматыка е выскусьтво правыльно чытаты ы пысаты... " Что ж, это язык, по-вашему? самостоятельный язык? Да скорей, чем с этим согласиться, я готов позволить лучшего своего друга истолочь в ступе...»
Собственно, как бы не возражали собеседники Пигасова по поводу языка, прав именно он.
В середине XIX века у славянских народов имелось лишь три языка, имевшие литературную форму: русский, польский и чешский.
А что происходило у нас? Создание украинского литературного языка, начавшееся тоже в середине XIX века стараниями П. Кулиша, М.Костомарова и др. чуть ли не сразу обернулось большим ляпом. А что вы хотели, если оно диктовалось не филологическими, а политическими потребностями? К тому же создатели старались внести в чисто географическое понятие «украинец», звучавшее тогда вроде «сибиряка» или «волжанина» (тоже употреблявших местные диалекты) этническое содержание. Главное, считали создатели, чтобы язык как можно меньше походил на русский литературный. Для этого пошли в ход польские, немецкие словечки, сельские диалектизмы. При этом если в десяти селах называли сковороду «сковородой», а в одиннадцатом «пательней», то в словарь новосоздаваемой «мовы» (от польск. mova) вставляли непременно ту самую «пательню». Даром, что так никто не говорил, даже имя и фамилия известного малороссийского бродячего философа были все-таки Григорий Сковорода, а не «Грицько Пательня». И конечно же ввели обилие собственных придумок –неологизмов, как тогда именовали «кованных» слов. Тогда же началась и острая конкуренция между сочиняемыми малороссийским и галичанским вариантами «літерацької мови».
Учтите, что эти процессы протекали в очень узком кругу – нескольких десятков рехнувшихся на украинофильстве или как тогда называли «хлопомании» интеллигентов. Многомиллионные массы народа, в том числе его образованный слой они тогда не затрагивали никак. Сельский диалект Малороссии, сложился к XVI веку в результате многовековой польской оккупации (явление самое заурядное в мировой истории). По ликвидации последней, как его подпорки, его ждало неминуемое исчезновение. Если бы не столько культурные, как схлестнувшиеся политические интересы многих сил. По-настоящему эти процессы вгрызутся в народ лишь в конце XIX - начале XX-го века, когда к ним активно подключатся австрийские и польские политики. Например, во время жестокой украинизации Галиции, «Галицкой Голгофы», с ее концлагерями и виселицами. Еще шире развернутся эти процессы в насаждаемой большевиками насильственной украинизации УССР. Идут они и поныне.
В конце XIX же века, как отмечалось в утвержденной Советом Харьковского университета «Записке по вопросу о цензуре книг на малорусском языке»:«Развиваясь и дифференцируясь естественным образом, малорусский язык в настоящее время достиг такой степени отличия от русского литературного языка, что понимание малороссом изданных на нем книг, является крайне затруднительным.»
То есть читателей просто не было. Как и талантов, желающих на подобном языке писать. А Чайченко или Конисского, Панаса Мирного или Нечуй-Левицкого на Украине никто не читал. Такой деятель украинофильского движения как Драгоманов объясняет это их бездарностью. Он часто говорил, что пока украинская литература будет представлена подобными субъектами, она неспособна будет вырвать из рук малороссийского читателя не только Тургенева или Достоевского, но даже Боборыкина и Михайлова.
Или как писал украинский профессор-филолог начала двадцатого века И.Линниченко: «Для того, чтобы читать в подлиннике порнографию какого-нибудь Винниченко… лепет разных Маковеев и иже с ними… едва ли кто решится взять на себя труд изучения языка малорусского, а тем более жаргона галицийского».
Но уже в 90-х годах XIX века появляются публицисты, что на манер нынешних свидомых обрушиваются на русский язык и литературу. Например, некий Вартовый, обозвав русскую литературу «шматом гнилої ковбаси», требовал полной изоляции Украины от русской культуры. Всех, считавших Пушкина, Гоголя, Достоевского «своими» писателями, он объявил врагами: «Кождий, хто принесе хоч крихту обмоскалення у наш нарід (чи словом з уст, чи книжкою) – робить йому шкоду, бо відбиває його від національного грунту».
Не избежал этого поветрия и чтимый сегодня на Луганщине автор одного их украинских словарей Борис Гринченко. Х.Д. Алчевская, известная школьная попечительница, в 1912г. рассказала на страницах «Украинской Жизни» о любопытном случае из его практики. Он работал тогда сельским учителем в имении Алчевской. Возвратясь однажды из-за границы, Алчевская не увидела в школе ни одной девочки, тогда как раньше их было много. Оказалось, что Гринченко их попросту разогнал и не принимал новых. Доискиваясь, Алчевская установила сугубо «національно–свідомий» характер этого поступка: «не следует калечить украинскую женщину, хранительницу национального типа, обучением на чуждом ей великорусском языке». Этот Б.Гринченко без хрестоматийного глянца предстает довольно странноватым типом для Луганщины. Он выписывал кучу литературы из Галиции и сам являлся сотрудником львовской «Правды». Из учебников он выдирал неугодные ему страницы и вклеивал вместо них «свидомые» тексты собственного сочинения, писанные печатными буквами. Такую же работу проделывал над хрестоматиями.
Знаете, друзья-читатели, если прорваться сквозь свидомый хрестоматийный глянец, и вглядеться в действительность, трудно отделаться от впечатлений от действий тогдашних «мытцив» и «диячив» как от чего-то, напоминающего дешевую сельскую оперетку. За неимением настоящей борьбы и цели - даже настоящих врагов нет, а лишь выдуманные фантомы, идет какая-то интеллектуальная мастурбация примитивных, полусумасшедших сельских жлобов. Они и сегодня заправляют всей двадцатилетней духовной (и не только) жизнью «незалежной» Украины.
И какой результат? Что ж, пример экономики налицо. Обругав и разрушив хорошее и надежное общее достояние и не создав жизнеспособного «самостийного» – это где мы сейчас очутились? И кто в 91-м обещал «сала от пуза» и «життя як у Франції»?
А что делали на литературной ниве украинские «найвыдатниши постати», классики? Как сообщает учебник по украинской литературе для 8 класса, преимущественно «страждали». Главным образом, конечно, за украинский народ, который тоже где-то «страждал».
Но только у «мытцив» и «пысьменныкив» эти «страждання» выливались слишком уж в тяжелые формы, вредные для здоровья. Тараса Шевченко они довели до алкоголизма, из которого он так и не выкарабкался. Умудрился Тарас пропить даже деньги, собранные почитателями на выкуп его родственников из крепостной зависимости. Даже армия, куда его сплавили вольноопределяющимся или как тогда было принято именовать «с правом выслуги» в офицерский чин (мера, популярная в то время, особенно среди русского купечества, для исправления своих загульных сынков), не помогла.
Вопреки легенде, как свидетельствует запись в документах III отделения, «бывший художник Шевченко, при объявлении ему Высочайшего решения об определении его рядовым в Отдельный Оренбургский корпус, принял это объявление с величайшею покорностию, выражал глубочайшую благодарность Государю Императору за дарование ему права выслуги и с искреннейшим раскаянием, сквозь слезы говорил, что он сам чувствует,
сколь низки и преступны были его занятия».
Обычно такая служба продолжалась года 2-3, до выслуги офицерского чина. Если новоявленный офицер не собирался дальше служить, то подавал рапорт об увольнении. То, что Тарас задержался в армии на десяток лет – это надо было умудриться. Все, кто служил, могут представить себе, что за «служба» была у Тараса, если, как он пишет в своем дневнике, не то, что готовиться и сдавать на офицерский чин, за все время не выучил ни одного ружейного приема.
А возможно (традиционная боязнь алкоголиков и наркоманов), опасался, что вновь сорвется на «гражданке»? Так в конце концов и случилось. Вскоре после дембеля Тарас оторвался по полной, упившись (благо, фельдфебели рядом не торчали) до смерти в свой день рождения. Чем весьма озадачил своих будущих «шанувальныкив»: даты появления на свет и кончины «украинского пророка» приходится отмечать одновременно.
Кстати, всех, проходящих по делу «Кирило-Мефодиевского братства» не столько наказали «царськи сатрапы», сколько как-бы «пожурили». Например, историка Н.Костомарова «сослали» в Саратов (хотя он просил о «ссылке» в Крым).
А как тяжко «страждали» другие украинские классики! Школьные учебники так и норовят выбить слезу сочувствия!
Марко Вовчок «страждала» больше из-за мужского несовершенства и поэтому кучей меняла мужей и любовников.
Леся Украинка, которую ее мамаша Олена Пчилка даже в гимназию не пустила, чтоб та не нахваталась там москальского духа, «достраждалась» до чахотки, из-за чего ей потом подолгу пришлось жить в Крыму среди москалей, что тоже, понимаете, не сахар. Вот и умерла от огорчения.
На Ивана Франко эти «страждання» вообще легли тяжелой ношей. Так и закончил свои дни в дурке.
Нет, конечно, у некоторых на вид дела шли блестяще – академики, лауреаты и орденоносцы. Большие гонорары, машины, дачи. Только и они, как пишут, «страждали духом», а это еще похлеще (даже белая горячка доставала страдальцев). И все время им приходилось идеологически «становиться раком» перед «колониальным режимом», или кувыркаться как акробатам на все 180 градусов. Из петлюровцев на манер Тычины («На Аскольдовій Могилі / Український цвіт! —/ По кривавій по дорозі / Нам іти у світ») или Сосюры («Вкраїну полонив поляк, / І наче оводи ті злі, / Її обсіли москалі…/ Ми візьмем ворога в клинки,/ І на кістках його проклятих / Знов зацвіте Вкраїна-мати!...») преображаться в пламенных коммунистов. И писать всякие «Партія веде», поэмы-панегирики о ГПУ, (ту самую, где, как пишет Сосюра: «наче відьма навісна,/ чекістам шлях перетина...») и прочие «трактор в полі – тир, тир, тир…».
Своих бывших соратников для «пысьменникив» было вполне прилично измазать в грязи. Как саркастически писал В.Сосюра о своих бывших соратниках-петлюровцах в упомянутой поэме «ГПУ»: «Ідея їхня у спідниці / гладкої кралі молодиці». То есть описываемые парни имели здравый рассудок, не воодушевляла их ни «українська мрія», ни идея «соборной и незалежной» и никто из них не собирался особенно проливать своей крови из-за петлюровского балагана.
Ну, уж не знаю, стоило ли ему так издеваться. На мой взгляд, наоборот, очень здоровая и конструктивная идея, творческая и плодотворная. Не в пример «свидомости» или мертвечине всяких «измов», которые довели народ до сегодняшней депопуляции (вымирания – выражаясь не по-научному).
… Только – только насобачились, уже выросла и новая плеяда лауреатов, научившаяся «Дихать Леніним до останнього подиху» (И.Драч), прислушиваться как «…його ім’я (т.е. Ленина – авт.) в мене бринить» (П.Мовчан), описывать как «вийшли з темних хащів / гуцули трудящі», у которых: «Партія – серце любов’ю палає», и их куда-то «веде Центральний Комітет», в то время как: «На наш народ кати в тризубах точать / На смітниках Європи гострий ніж…» (Д.Павличко). А тут вдруг – бац! – «незалежнисть». И снова 180–градусный кульбит. Опять ставь все на попа! И никакой отдушины! Когда в 80-х на горбачевской волне иные подоставали свои затаенные «кирпичи» поэм и романов, у «пысьменныкив» таковых просто не оказалось. Не научил их «писать в стол» проклятый тоталитарный режим!
Я лишь слегка коснулся судьбы «мытцив» и «диячыв», как бы в преддверии статьи. Но с чего-то и начинать надо. Если загвоздка с чего начать, начни со Сталина – не раз я слышал от опытных публицистов.
 
                                  Сталин и литература.
Иосиф Виссарионович стал сегодня популярным персонажем, на которого, в зависимости от авторских предпочтений и требований заказчика, либо вешают всех собак, либо сооружают разнокалиберные пьедесталы.

Я хочу,
чтоб к штыку
приравняли перо.
С чугуном чтоб
и с выделкой стали
о работе стихов,
от Политбюро,
чтобы делал
доклады Сталин.
"Так, мол,
и так...
И до самых верхов
прошли
из рабочих нор мы:
в Союзе
Республик
пониманье стихов
выше
довоенной нормы..."
(В.Маяковский)
Роль, которую сыграл Сталин, в истории литературы, огромна и ни с чем, творившимся ранее, несоизмерима.
Время Сталина – трудное и напряженное время. Советский Союз в период между двумя мировыми войнами и почти 10 лет после окончания Великой Отечественной жил по законам военного времени со всеми вытекающими последствиями: сам Сталин открыто заявил, что «если враг не сдаётся, его уничтожают».
О нем, как о руководителе страны, совершившей гигантский рывок во всех сферах, написано немало. Сталин был инициатором трёх революций: в экономике, политике и культуре, девизом которых были его собственные слова: «Соединить русский революционный размах с американской деловитостью».
Наиболее часто цитируемый источник – речь о Сталине Уинстона Черчилля. Спустя три года после того, как в СССР партаппаратчики спустили шавок от истории и журналистики на Сталина, а весь обрадованный Запад подхватил эту антисталинскую холуйскую истерию, выдающийся политик У.Черчилль, лорд Мальборо, от своего имени и от лица покойного президента Ф.Рузвельта сказал 21 декабря 1959г. в своем выступлении в Палате общин в канун 80-летия со дня рождения Сталина эти слова:
«Большим счастьем было для России, что в годы тяжелейших испытаний страну возглавил гений и непоколебимый полководец Сталин. Он был самой выдающейся личностью, импонирующей нашему изменчивому и жестокому времени того периода, в котором проходила вся его жизнь».
Но, вернемся к литературе. Именно при Сталине страна стала массово читающей, а труд писателей, «инженеров человеческих душ» одним из самых почетных. Союз писателей, созданный по инициативе Сталина и при его поддержке, стал престижной и влиятельной организацией, на которую были возложены и государственные задачи.
Сам Сталин следил и был в курсе всех литературных процессов. Он много читал и прекрасно разбирался в литературном творчестве. Его политические и другие статьи, вплоть до освещающих вопросы языкознания, глубоки и содержательны.
Ряд историков литературы не раз останавливались на личном общении Сталина с писателями, его отзывах о чисто литературных качествах их произведений. Сегодня трудно представить, например В.Януковича, звонящего, предположим, Лине Костенко по поводу звучания той или иной строфы в ее поэме. Но в те времена так бывало.
Многие деятели современной науки и политики считают правилом хорошего тона снисходительное отношение к искусству.
Между тем еще у древних была традиция, обязывающая научные труды писать в стихах. В Западной Европе, которая раньше была поражена духом «практической пользы», эта высокая традиция была соответственно ранее забыта. Впрочем, крупнейшие политики Европы совсем не чурались прозы. Можно вспомнить и прусского короля Фридриха Великого, и романиста Дизраэли, заправлявшего в 19 веке британской политикой, и пр. В России именно стихотворная традиция держалась дольше. Писали их ученые и политики самых высоких рангов. В том числе и стоявшие во главе государства. Почему так получается, что именно время правителей- литераторов во главе России, было временем самых глубоких преобразований и временем подъема государства – повод для размышлений. Так, стихи и музыку писал Иван Грозный, Екатерина Великая стоит в ряду самых видных русских писателей 18 века, а стихи Сталина еще в юношеском возрасте вошли в хрестоматию грузинской литературы.
На Востоке традиция стихосложения среди крупнейших государственных деятелей жива и до сей поры. Так, прекрасные стихи писали Мао Цзэдун, Чжоу Эньлай, Хо Ши Мин, Ким Ир Сен...
Тяга к стихосложению вовсе не означает, что человек «живет только эмоциями» и не в ладах с логической мыслью. Напротив! Способность писать стихи указывает на склонность к отточенной и краткой, но ясно выраженной мысли. Хорошее стихотворение, как правило, содержит более концентрированную мысль, нежели проза. Потому-то и не всем дан сей дар.
Первое стихотворение 16-летнего И.Джугашвили «Утро» было опубликовано в № 123 за 1895 год в газете «Иверия», которую издавал известный деятель грузинской культуры Илья Чавчавадзе. Редактор не ошибся в выборе! В июне—декабре 1895 года были опубликованы еще четыре стихотворения, последнее было напечатано в июле 1896 года в № 32 газеты «Квали».
В 1907 году грузинский общественный деятель М. Келенджеридзе составил и издал "Грузинскую хрестоматию, или Сборник лучших образцов грузинской словесности”, в первом томе которой на 43-й странице помещено стихотворение Иосифа Джугашвили (за подписью Сосело). В этой хрестоматии стихи Сталина соседствовали со стихами таких классиков грузинской поэзии, как А. Церетели, И. Чавчавадзе и др. Стихотворение «Утро» («Дила») вошло в изданный в 1916 году педагогом Якобом Гогебашвили учебник родного языка (грузинский букварь) «Деда эна» («Родное слово»), который открывался именно этим стихотворением юного Сталина.
К сожалению, не зная грузинского языка, мы вряд ли сможем оценить уровень этих стихов в полной мере. В советское время стихи Сталина не издавались. Хотя он принял, например, самое деятельное участие в переводе на русский язык фундаментального произведения грузинской литературы – поэмы «Витязь в тигровой шкуре», осуществленного академиком Шалвой Нуцубидзе. Перу Сталина принадлежит в нем не одна строфа.
В 1949 году, к 70-летию Сталина, Л.П. Берия втайне поручил лучшим специалистам сделать поэтические переводы с безымянных подстрочников. Стихи готовились издать в подарочном оформлении на русском языке. К переводам были привлечены Борис Пастернак и Арсений Тарковский. Один из переводчиков, не зная, кто автор стихов, сказал: «Тянут на Сталинскую премию первой степени». Узнав о готовящемся издании, Иосиф Виссарионович был разгневан и приказал работу прекратить.
Один из, по-своему пророческих, стихов юного Иосифа Джугашвили:

Ходил он от дома к дому,
Стучась у чужих дверей,
Со старым дубовым пандури,
С нехитрою песней своей.
А в песне его, а в песне —
Как солнечный блеск чиста,
Звучала великая правда,
Возвышенная мечта.
Сердца, превращенные в камень,
Заставить биться сумел,
У многих будил он разум,
Дремавший в глубокой тьме.
Но вместо величья славы
Люди его земли
Отверженному отраву
В чаше преподнесли.
Сказали ему: «Проклятый,
Пей, осуши до дна...
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!»

                             Сталин на встрече с украинскими писателями.

 12 февраля 1929 года состоялась встреча генсека ВКП(б) Иосифа Сталина с группой украинских писателей. Очень представительная. Читая стенограмму встречи, никак не мог отделаться от мысли о параллели тогдашних «мытцив» с сегодняшними «диячамы» НСПУ. Все так привычно и обыденно - только подставляй знакомые фамилии да делай некоторую корректировку в историческом времени. Характер «пысьменныцькой элиты» «нэзалэжной» мало отличим, те же мелкая склочность, взаимная ненависть, приправленная завистью к более талантливым и ведущая к внутренним распрям, низкопоклонство перед сильным, ненависть и мстительное чванство по отношению к поверженным.
В состав делегации входили, в частности, писатели Олекса Десняк (Руденко), Иван Микитенко и некоторые другие, а руководили ими начальник Главискусства Украины Александр Петренко-Левченко, заведующий Агитпропом ЦК КП(б)У Андрей Хвыля (Олинтер) и руководитель Всеукраинского союза пролетарских писателей, Союза писателей Украины Иван Кулик. Встречу организовал и на ней присутствовал бывший генсек ЦК КП(б)У Лазарь Каганович.
 Смысл встречи вместо ожидаемого серьезного разговора о литературе свелся к совершенно банальным вопросам (и сегодня «диячи» несут то же самое) - отдать Украине Курскую и Воронежскую области, якобы заселенные украинцами, и – вот оно! – запретить пьесу Михаила Булгакова «Дни Турбиных». Как антиукраинскую, показывающую в карикатурном виде борьбу украинцев за свою вроде бы «незалежнисть» под руководством Симона Петлюры, гетмана Павла Скоропадского и, ясное дело, подлинных большевиков. 
И, конечно же, проблемам ведущейся в то время политики насильственной украинизации, развернутой с 1923г. Главный партайгеноссе Украины того времени Станислав Косиор призывал:«Тут мы имеем сопротивление определенной части преподавателей, профессуры. Это сопротивление необходимо любой ценой преодолеть. Украинизация молодежи, а значит и работы комсомола, является основным нашим заданием, воплощение которого будет иметь для нас огромные последствия».
Тот же Хвыля еще в 1927 году писал: «Каждый член партии, каждый гражданин должен знать одно: что национальная политика в действительно ленинском понимании неминуемо ведет к полной украинизации всего рабочего класса на Украине, украинизации прессы, школы, научной работы».
Лихое было время. Когда изучаешь материалы того периода, невольно сталкиваешься со случаями, слишком напоминающими апофеоз идиотизма. Ладно уж всякие уголовные дела, увольнения с работы за русский язык и пр.
Но вот такой эпизод, который как-то поведал Руслан Боделан, бывший городской голова Одессы. Когда в 1930г. начались облавы на русскоязычных одесситов (за «языковые нарушения» давали три дня принудработ), то через три месяца русский язык почти исчез с центральных улиц Одессы. Но и украинского не прибавилось. Одесситы дружно перешли на идиш: за него не преследовали.
В нашем Луганске провели «чистку» милиции. Поувольняли опытных сыщиков, зато набрали каких-то «дядькив», знающих мову. Нужна она была операм в русскоязычном Луганске? Полезнее было бы разбираться в «фене» уголовного мира. Результат не замедлил сказаться – резко упала раскрываемость преступлений, которую «попытались подправить, подняв показатель раскрываемости самогоноварения до 850%, что было абсурдным по сути» («История Донецкой милиции», Д.2000)
Травля же Булгакова со стороны украинских «мытцив» была неописуемой.
Пьеса Булгакова «Дни Турбиных» с успехом шла на сцене МХАТа с 1926 года до весны 1929-го. По легенде, она очень нравилась Сталину, который посещал представление не менее 18 раз. Потом пьеса была снята, а в так называемых литературных кругах началась бешеная травля самого Мастера. А запевалами этого дела стали украинские «мытци». Им все казалось, что их недооценивают да еще и издеваются над тем, над чем они усиленно работали все эти годы, – над украинизацией всех сфер жизни общества бывшей Малороссии(да и Новороссии, Донбасса, ранее и не подозревавшими, что они относятся к "Украине").
И на встрече, пытаясь доказать свою правоту и выпросить себе хоть что-то, дошли до того, что даже петлюровское движение, ненавидимое большевиками, изобразили как «движение народных масс». А Сталин вынужден был защищать Булгакова, не просто отдавая должное его таланту, но даже защищая его с точки зрения так любимой сегодня «свободы слова» и творчества. «Извините, я не могу требовать от литератора, чтобы он обязательно был коммунистом и обязательно проводил партийную точку зрения!», – в запале даже вскричал «отец народов».
Но, перейдем к самой стенограмме. Впервые она была опубликована в 1991 году к 100-летию со дня рождения Михаила Булгакова в пятом номере журнала «Искусство кино». Ольга Юмашева и Илья Лепихов опубликовали статью «И. В. Сталин, краткий курс истории советского театра», в которой и были даны некоторые касающиеся Булгакова фрагменты стенограммы встречи Сталина с украинскими «мытцями». Потом ее использовали и другие издания. Думаю, и у нашего читателя она вызовет интерес.

«Каганович: Украинцы не согласны. (Шум, разговоры.)

Сталин: А я вам скажу, я с точки зрения зрителя скажу. Возьмите "Дни Турбиных”. Общий осадок впечатления у зрителя остается какой (несмотря на отрицательные стороны, в чем они состоят, тоже скажу), общий осадок впечатления остается какой, когда зритель уходит из театра? Это впечатление несокрушимой силы большевиков. Даже такие люди, крепкие, стойкие, по-своему честные, в кавычках, должны признать в конце концов, что ничего с этими большевиками не поделаешь. Я думаю, что автор, конечно, этого не хотел, в этом он неповинен, дело не в этом, конечно. "Дни Турбиных” — это величайшая демонстрация в пользу всесокрушающей силы большевизма.

Голос с места: И сменовеховства.

Сталин: Извините, я не могу требовать от литератора, чтобы он обязательно был коммунистом и обязательно проводил партийную точку зрения. Для беллетристической литературы нужны другие мерки: нереволюционная и революционная, советская — несоветская, пролетарская — непролетарская. Но требовать, чтобы литература была коммунистической, нельзя. Говорят часто: правая пьеса или левая. "Там изображена правая опасность. Например, "Турбины” составляют правую опасность в литературе, или, например, "Бег”, его запретили, это правая опасность”. Это неправильно, товарищи. Правая или левая опасность — это чисто партийное (явление). Правая опасность — это значит люди несколько отходят от линии партии, правая опасность внутри страны. Левая опасность — это отход от линии партии влево. Разве литература партийная? Это же не партия. Конечно, это гораздо шире — литература, — чем партия, и там мерки должны быть другие, более общие. Там можно говорить о пролетарском характере литературы, об антипролетарском, о рабоче-крестьянском характере, об антирабоче-крестьянском характере, о революционном — нереволюционном, о советском, об антисоветском. Требовать, чтобы беллетристическая литература и авторы проводили партийную точку зрения — тогда всех беспартийных надо изгнать. Правда это или нет? Возьмите Лавренева, попробуйте изгнать человека, он способный, кое-что из пролетарской жизни схватил, и довольно метко, рабочие прямо скажут: пойдите к черту с правыми и левыми, мне нравится ходить на "Разлом”, и я буду ходить, и рабочий прав. Или возьмите "Бронепоезд” Всеволода Иванова. Он не коммунист, Всеволод Иванов, может быть, он себя считает коммунистом. (Шум, разговоры.) Ну, он коммунист липовый. (Смех.) Но это ему не помешало написать хорошую штуку, которая имеет величайшее революционное значение, воспитательное значение, бесспорно. Как вы "скажете — он правый или левый? Он ни правый, ни левый, потому что он не коммунист. Нельзя чисто партийную мерку переносить механически в среду литераторов. …С этой точки зрения, с точки зрения большего масштаба и с точки зрения других методов подхода к литературе, я и говорю, что даже и пьеса "Дни Турбиных” сыграла большую роль. Рабочие ходят смотреть эту пьесу и видят: ага, а большевиков никакая сила не может взять! Вот вам общий осадок впечатлений от этой пьесы, которую никак нельзя назвать советской. Там есть отрицательные черты, в этой пьесе. Эти Турбины, по-своему честные люди, даны как отдельные, оторванные от своей среды индивиды. Но Булгаков не хочет обрисовать того, что хотя они, может быть, честные по-своему люди, но сидят на чужой шее, за что их и гонят. У того же Булгакова есть пьеса "Бег”. В этой пьесе дан тип одной женщины — Серафимы и выведен один приват-доцент. Обрисованы эти люди честными и прочее, и никак нельзя понять, за что же их, собственно, гонят большевики, ведь и Серафима, и этот приват-доцент — оба они беженцы, по-своему честные, неподкупные люди, но Булгаков, на то он и Булгаков, не изобразил того, что эти по-своему честные, неподкупные люди сидят на чужой шее. Их вышибают из страны потому, что народ не хочет, чтобы такие люди сидели у него на шее. Вот подоплека того, почему таких по-своему честных людей из нашей страны вышибают. Булгаков умышленно или неумышленно этого не изображает. Но даже у таких людей можно взять кое-что полезное. Я говорю в данном случае о пьесе "Дни Турбиных”...

…Я думаю, смешивать тезис об уничтожении национального гнета и национального антагонизма с тезисом уничтожения национального различия никак нельзя. Это две вещи различные. Национальный гнет уничтожается, в основе он уничтожен, однако национальное различие в итоге не уничтожается, оно теперь только как следует проявляется, только теперь некоторые засидевшиеся начинают замечать, что есть некоторые народности, у которых есть свой язык. Путали Дагестан с Туркменистаном, теперь перестали. Путали Белоруссию с Украиной — теперь перестали.

Голос с места: Товарищ Сталин, как вопрос с Курской, Воронежской губерниями и Кубанью в той части, где есть украинцы? Они хотят присоединиться к Украине.

Сталин: Этот вопрос не касается судьбы русской или национальной культуры.

Голос с места: Он не касается, но он ускорит дальнейшее развитие культуры там, в этих местностях.

Сталин: Этот вопрос несколько раз обсуждался у нас, так как часто слишком меняем границы. (Смех.) Слишком часто меняем границы — это производит плохое впечатление и внутри страны и вне страны. Одно время Милюков даже писал за границей: что такое СССР, (если) нет никаких границ, любая республика может выйти из состава СССР, когда она захочет, есть ли это государство или нет? 140 миллионов населения сегодня, а завтра 100 миллионов населения. Внутри мы относимся осторожнее к этому вопросу, потому что у некоторых русских это вызывает большой отпор. С этим надо считаться, с точки зрения национальной культуры, и с точки зрения развития диктатуры, и с точки зрения развития основных вопросов нашей политики и нашей работы. Конечно, не имеет сколько-нибудь серьезного значения, куда входит один из уездов Украины и РСФСР. У нас каждый раз, когда такой вопрос ставится, начинают рычать: а как миллионы русских на Украине угнетаются, не дают на родном языке развиваться, хотят насильно украинизировать и так далее. (Смех.) Это вопрос чисто практический. Он раза два у нас стоял. Мы его отложили — очень часто меняются границы. (...) Я не знаю, как население этих губерний, хочет присоединиться к Украине?

Голоса: Хочет.

Сталин: А у нас есть сведения, что не хочет.

Голоса: Хочет, хочет.

Сталин: Есть у нас одни сведения, что хочет, есть и другие сведения — что не хочет…

…Голос с места: Вы говорили о "Днях Турбиных”. Мы видели эту пьесу. Для меня лично и многих других товарищей (существует) некоторое иное освещение этого вопроса. Там есть одна часть, в этой пьесе. Там освещено восстание против гетмана. Это революционное восстание показано в ужасных тонах, под руководством Петлюры, в то время когда это было революционное восстание масс, проходившее не под руководством Петлюры, а под большевистским руководством. Вот такое историческое искажение революционного восстания, а с другой стороны — изображение крестьянского повстанческого (движения) как (пропуск в стенограмме)… По-моему, со сцены Художественного театра не может быть допущено, и если положительным является, что большевики принудили интеллигенцию прийти к сменовеховству, то, но всяком случае, такое изображение революционного движения и украинских борющихся масс не может быть допущено.

Каганович: Единая неделимая выпирает. (Шум, разговоры.)

Десняк: Когда я смотрел "Дни Турбиных”, мне, прежде всего, бросилось то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую великую неделимую Россию. Это концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо.

Голос с места: Почему артисты говорят по-немецки чисто немецким языком и считают вполне допустимым коверкать украинский язык, издеваясь над этим языком? Это просто антихудожественно...

…Голос с места: ...Дело не в этом. Но вот, кроме того впечатления от "Дней Турбиных”, о котором говорил товарищ Сталин, у зрителя остается еще другое впечатление. Эта пьеса как бы говорит: смотрите, вы, которые психологически нас поддерживаете, которые классово с нами спаяны, — мы проиграли сражение только потому, что не были как следует организованы, не имели организованной массы, и несмотря на то, что мы были благородными и честными людьми, мы все-таки благодаря неорганизованности погибли. Кроме впечатления, указанного товарищем Сталиным, остается и это второе впечатление. И если эта пьеса производит некоторое позитивное впечатление, то она производит и обратное впечатление социально, классово враждебной нам силы.

Сталин: Насчет некоторых артистов, которые по-немецки говорят чисто, а по-украински коверкают. Действительно, имеется тенденция пренебрежительного отношения к украинскому языку... Я могу назвать ряд резолюций ЦК нашей партии, где коммунисты обвиняются в великодержавном шовинизме.

Голос с места: Стало почти традицией в русском театре выводить украинцев какими-то дураками или бандитами. В "Шторме”, например, украинец выведен настоящим бандитом.

Сталин: Возможно. Но, между прочим, это зависит и от вас. Недавно, полгода тому назад, здесь в Москве было празднество, и украинцы, как они выражались, созвали свою колонию в Большом театре. На празднестве были выступления артистов украинских.

Голос с места: Артистов из пивных набрали?

Сталин: Были от вас певцы и бандуристы. Участвовала та группа, которую рекомендовали из Харькова... Но вот произошел такой инцидент. Дирижер стоит в большом смущении — на каком ему языке говорить? На французском можно? Может быть, на немецком? Мы спрашиваем: а вы на украинском говорите? Говорю. Так на украинском и объявляйте, что вы будете исполнять... На французском он может свободно говорить, на немецком тоже, а вот на украинском стесняется, боится, как бы ему не попало. Так что, товарищи, от вас тоже много зависит. Конечно, артисты не будут коверкать язык, если вы их как следует обругаете, если вы сами будете организовывать вот такие приезды, встречи и прочее... Вы тоже виноваты. Насчет "Дней Турбиных” — я ведь сказал, что это антисоветская штука, и Булгаков не наш... Но что же, несмотря на то, что это штука антисоветская, из этой штуки можно вынести? Это всесокрушающая сила коммунизма. Там изображены русские люди — Турбины и остатки из их группы, все они присоединяются к Красной Армии как к русской армии. Это тоже верно.

Голос с места: С надеждой на перерождение.

Сталин: Может быть, но вы должны признать, что и Турбин сам, и остатки его группы говорят: "Народ против нас, руководители наши продались. Ничего не остается, как покориться”. Нет другой силы. Это тоже нужно признать. Почему такие пьесы ставятся? Потому что своих настоящих .пьес мало или вовсе нет. Я против того, чтобы огульно отрицать все в "Днях Турбиных”, чтобы говорить об этой пьесе как о пьесе, дающей только отрицательные результаты. Я считаю, что она в основном все же плюсов дает больше, чем минусов. Вот что пишет товарищ Петренко: "Дни Турбиных”... (цитата не приведена). Вы чего хотите, собственно?

Петренко-Левченко: Мы хотим, чтобы наше проникновение в Москву имело бы своим результатом снятие этой пьесы.

Голос с места: Это единодушное мнение.

Голос с места: А вместо этой пьесы пустить пьесу Киршона о бакинских комиссарах.

Сталин: Если вы будете писать только о коммунистах, это не выйдет. У нас стосорокамиллионное население, а коммунистов только полтора миллиона. Не для одних же коммунистов эти пьесы ставятся. Такие требования предъявлять при недостатке хороших пьес — с нашей стороны, со стороны марксистов, — значит, отвлекаться от действительности. Вопрос можно задать?

Голос с места: Пожалуйста.

Сталин: Вы как, за то, чтобы ставились пьесы вроде "Горячего сердца” Островского?

Голос с места: Она устарела. Дело в том, что мы ставим классические вещи.

Сталин: Слово "классический” вам не поможет. Рабочий не знает, классическая ли это вещь или не классическая, а смотрит то, что ему нравится.

Голос с места: Островского вещи вредны.

Сталин: Как вам сказать! А вот "Дядя Ваня” — вредная вещь?

Голос с места: Тоже вредная...

Голос с места: Неверный подход, когда говорят, что все несовременное можно ставить.

Сталин: Так нельзя. А "Князь Игорь”? Можно его ставить? Как вы думаете? Снять, может быть, эту вещь?

Голос с места: Нет.

Сталин: Почему? Очень хорошо идет "Князь Игорь”?

Голос с места: Нет, но у нас оперный репертуар небогатый.

Сталин: Значит, вы считаетесь с тем, есть ли репертуар свой или нет?

Голос с места: Считаемся.

Сталин: Уверяю вас, что "Дядя Ваня” и "Князь Игорь”, "Дон Кихот” и все произведения Островского — они вредны. И полезны, и вредны, уверяю вас. Есть несколько абсолютно полезных вещей. Я могу назвать несколько штук: Билль-Белоцерковского две вещи, я "Шторма” не видел. Во всяком случае, "Голос недр” — хорошая штука, затем Киршона "Рельсы гудят", пожалуй, "Разлом", хотя надо вам сказать, что там не все в чистом виде. И затем "Бронепоезд”... Неужели только и ставить эти четыре пьесы?.. Легко снять и другое, и третье. Вы поймите, что есть публика, она хочет смотреть. Конечно, если белогвардеец посмотрит "Дни Турбиных”, едва ли он будет доволен, не будет доволен. Если рабочие посетят пьесу, общее впечатление такое — вот сила большевизма, с ней ничего не поделаешь. Люди более тонкие заметят, что тут очень много сменовеховства, безусловно, это отрицательная сторона, безобразное изображение украинцев — это безобразная сторона, но есть и другая сторона.

Каганович: Между прочим, это Главрепертком мог бы исправить.

Сталин: Я не считаю Главрепертком центром художественного творчества. Он часто ошибается... Вы хотите, чтобы он (Булгаков.— Авт.) настоящего большевика нарисовал? Такого требования нельзя предъявлять. Вы требуете от Булгакова, чтобы он был коммунистом — этого нельзя требовать. Нет пьес. Возьмите репертуар Художественного театра. Что там ставят? "У врат царства”, "Горячее сердце”, "Дядя Ваня”, "Женитьба Фигаро”. (Голос с места: А это хорошая вещь?) Чем? Это пустяковая, бессодержательная вещь. Шутки дармоедов и их прислужников... Вы, может быть, будете защищать воинство Петлюры? (Голос с места: Нет, зачем?) Вы не можете сказать, что с Петлюрой пролетарии шли.

Голос с места: В этом восстании большевики участвовали против гетмана. Это восстание против гетмана.

Сталин: Штаб петлюровский если взять, что он, плохо изображен?

Голос с места: Мы не обижаемся за Петлюру.

Сталин: Там есть и минусы, и плюсы. Я считаю, что в основном плюсов больше.

Каганович: Товарищи, все-таки, я думаю, давайте с "Днями Турбиных” кончим.

Голос с места: Вы несколько разговорились по вопросу о том, что целый ряд обид в области культурной и иной жизни, которые имеются в отношении Украины, что тут виноваты сами украинцы, которые недостаточно выдвигают этот вопрос.

Сталин: И украинцы.

Каганович: У нас такое впечатление и убеждение, что формула XII съезда о том, что основная опасность — это великодержавный шовинизм и что с этой опасностью нужно бороться,— эта формула прекрасно усвоена у нас на Украине, усвоено и то, что одновременно нужно бороться и с местным шовинизмом. Но эта формула плохо усвоена в руководящих органах, даже в Москве... На Украине мы имели такую конкретную форму — шумскизм — и вели с ним борьбу. А в практике московской работы и работы в РСФСР этого нет, хотя фактов шовинизма в отношении Украины можно найти много...

Сталин: У вас получается нечто вроде декларации. Я несколько раз беседовал с товарищами Петровским, Чубарем и Кагановичем [36], когда он работал на Украине. Они высказывали недовольство тем, что в наркоматских аппаратах проявляют полное пренебрежение к хозяйственным и культурным нуждам Украины. Эти товарищи могут подтвердить это. Я каждый раз ставил вопрос — назовите хоть одно лицо, чтобы его можно было высечь на глазах у всех... Назовите хоть одного человека, который пренебрежительно относится к интересам Украины.

Голос с места: Я могу рассказать, как конфисковали украинскую литературу в Москве...

Сталин: Я спрашивал товарищей Чубаря, Кагановича и Петровского, и ни разу они не попытались назвать хоть кого-нибудь. Они всякий раз сговаривались и ни разу не назвали никого... У нас имеются по этому вопросу постановления и решения партии и Советской власти... Мало принять решения, надо их усвоить, мало усвоить, надо их переварить. Некоторые не усваивают вообще, не подчиняются, не хотят... Назовите таких людей, таких шовинистов, которые бы проводили великодержавную политику. Вы назвали Свидерского. Может быть, напишете?

Голоса: Мы пришлем заявление.

Сталин: Я думаю, что он не главный, Свидерский, и это не главное, что вас беспокоит.

Голос с места: Есть стенограмма партийного совещания. Если вы поинтересуетесь фактами, то я думаю, что эта стенограмма даст вам кое-что...

Голос с места: Трудно поймать великодержавного шовиниста за хвост.

Сталин: Извините, очень легко, если он только отмахивается декларациями. Вот, собственно, все вопросы.

Каганович: Итак, беседа с товарищем Сталиным сводится к тому, что надо, чтобы вы и все украинцы подошли к вопросам союзного строительства, к своим претензиям не с точки зрения критики, а с точки зрения органического внедрения и предъявления определенных требований. Это абсолютно правильно, и то, что вы приехали к нам в Москву, я убежден, свидетельствует о том, что мы продвигаемся вперед. Но нельзя отрицать того факта, что среди украинских писателей были известные настроения.

Сталин: Они чувствуют себя как гости, в то время когда они должны чувствовать себя хозяевами.

Каганович: Надо приезжать не только в гости, а надо органически взяться за дело, добиться переводов и так далее... Я думаю, что ваш приезд сюда во многом поможет, во многом сблизит нас. Вы видите, что политика партии и центральных советских учреждений совершенно определенная. Национальная политика в ЦК совершенно определенна, вы это знаете прекрасно. И что ясно видно из выступления товарища Сталина — общая линия, которую мы проводили на Украине и которую проводим...»

Что тут, как говорится, можно добавить? Только провести параллели с современностью. Нынешние профессиональные любители «нэньки» – как деятели культуры и искусства так и политики – тоже ведь бьются за место под долларово-евро-гривневым солнцем и уничтожают своих конкурентов, обвиняя их в «непатриотизме», в предательстве и т.д. Они так же точно ездят жаловаться на «горькую судьбину». Иногда кажется, что на планете не осталось места, где бы они не пожаловались на то, что им плохо живется. Причем жалуются все и на всех… И по-прежнему боятся Булгакова.

Александр Акентьев