Ким Иванцов (1926-2016)


Так («Ни шагу назад!») в армии называли позорный, братоубийственный приказ Народного комиссара обороны СССР И. В. Сталина № 227 от 28 июля 1942 года…

О том приказе сегодня мало кто знает. Те, кого он касался непосредственно, давным-давно ушли в мир иной. Уцелевшие о приказе «Ни шагу назад!» не вспоминают: последовавшие вскоре блистательные победы Красной Армии затмили трагические (и героические в то же время) события лета 1942 года. После войны о приказе № 227 старались вообще не вспоминать. Даже историки и военачальники хранили молчание. Текст приказа никогда ни в одном издании полностью не публиковался. Очень редко печатались лишь небольшие выдержки.

Несколько слов о том, что предшествовало появлению приказа № 227. После выдающейся победы Красной Армии под Москвой в 1941 году Верховный Главнокомандующий твердо уверовал: до окончательного разгрома немецко-фашистских захватчиков рукой подать. Впрочем, еще до победы под Москвой в речи на параде Красной Армии 7 ноября 1941 года на Красной площади в Москве он уверял нас: «Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик — и гитлеровская Германия лопнет под тяжестью своих преступлений».
Вслед за «великим кормчим» в новогоднем поздравлении «всесоюзный староста» Михаил Калинин, говоря о планах на 1942 год, высказался более определенно: «…Желаю всем советским народам в новом 1942 году разбить без остатка наших смертельных врагов — немецких захватчиков». Через пять дней после выступления Калинина на заседании Ставки Верховного Главнокомандования Сталин говорил о том, что надо опередить фашистов — самим начать активные боевые действия, притом в нескольких местах одновременно. Скажем, уточнил он, под Ленинградом, на Украине, в Крыму. Успех этих операций, особо подчеркнул будущий генералиссимус, приведет к решающему стратегическому перелому в нашу пользу. Как это нередко бывало, Сталин пришел на совещание Ставки ВГК с готовым решением. Генерал армии Георгий Жуков оказался единственным участником заседания Ставки ВГК, который выступил против плана Сталина. Однако Сталин возражений не любил. Впоследствии Георгий Константинович писал обо всем этом так: «Мы не имели реальных сил и средств, чтобы разгромить в 1942 году такого мощного и опытного врага, как гитлеровский вермахт».
По-видимому, исходя из распоряжения Ставки, Военный Совет Южного фронта в январе 1942 года принял решение о выводе в советский тыл и расформировании партизанских отрядов Донбасса. В их числе оказался и Краснодонский партизанский отряд, действовавший в Орджоникидзевском (Енакиевском) районе Сталинской (Донецкой) области, разведчиком которого я был до перехода в разведку 8-го отделения Поарма-18 (политотдела 18-й армии). Партизаны расформированных отрядов направлялись на восстановление угольных шахт Ворошиловграда (Луганска). Оно проводилось согласно верхоглядскому постановлению Совета Народных Комиссаров СССР «О восстановлении и организации добычи угля на шахтах Ворошиловградской области и о подготовке и проведении весеннего сева» от 23 января 1942 года. И все это — подумать только! — в прифронтовой области!
В 1942 году везде и во всем царила уверенность — фашистов дальше не пустят. Та убежденность подчас соседствовала с благодушием. И насаждал ее сам недоучившийся семинарист. Так, в приказе № 55 от 23 февраля 1942 года он уверял всех нас, что «недалек тот день, когда Красная Армия… отбросит озверелых врагов от Ленинграда, очистит от них города и села Белоруссии и Украины, Литвы и Латвии, Эстонии и Карелии, освободит советский Крым, и на всей советской земле снова будут победно реять красные знамена».
Войдя в раж, Верховный Главнокомандующий пошел дальше. В приказе № 130 от 1 мая 1942 года он поставил перед Вооруженными Силами СССР явно невыполнимую задачу: «Приказываю: всей Красной Армии — добиться того, чтобы 1942 год стал годом освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев!»
В подтверждение близкой победы над фашистами 12 мая 1942 года началось крупное Харьковское наступление. Радио и газеты подчеркивали: если вчера харьковчане слышали гул наших батарей, то сегодня части Красной Армии подошли к окраине города. И вдруг как гром средь ясного неба: Красная Армия под Харьковом потерпела сокрушительное поражение. Справившись с окруженными советскими войсками, дивизии вермахта перешли в контрнаступление и успешно продвигались вперед. «Враг не так силен, как изображают его некоторые перепуганные интеллигентики. Не так страшен черт, как его малюют» — утверждал будущий генералиссимус. А получилось… Получилось, что только пленными в Харьковском сражении мы потеряли 240 тысяч человек.

Приказ № 227 нам впервые читали 30 или 31 июля. Поражаюсь оперативности штабов объединений, соединений и частей. Так быстро сработать в царившем тогда хаосе управления войсками! Невообразимо! Во время многократной работы в ЦАМО (Центральный Архив Министерства Обороны СССР) я расспрашивал об этом видных военачальников. Все дело, оказывается, заключалось в том, что штаб фронта проставлял на конверте время получения приказа с точностью до минуты. Фельдъегерь за этим строго следил. С того момента начинался новый отчет продолжительности жизни — в лучшем случае пребывания в занимаемой должности — командующего фронтом, а также командующих армиями и чинов их штабов.
Обратимся к приказу № 227:
«Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток».
Неправда. Тут Сталин валил с больной головы на здоровую. Народ проклинал не Красную Армию, а ее бездарного руководителя, сосредоточившего всю власть в своих руках. Подумать только, сколько должностей занимал вождь: председатель Совета народных комиссаров, председатель Государственного комитета обороны, с 19 июля 1941 года нарком обороны, глава Ставки Верховного Главнокомандования, Верховный Главнокомандующий…
Так кто виноват в отступлении? Красная Армия или обладатель доброго десятка самых высоких должностей Советского Союза?
«Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед…»
Тут Верховный загнул. Мы-то знали, что на каждого убитого фашиста приходится пять погубленных красноармейцев.
Далее нарком обороны называл ряд причин поражения наших войск. Главной среди них он считал низкую воинскую дисциплину. Когда у фашистов, подчеркивал Сталин, из-за поражения под Москвой упала дисциплина, они ввели в армии штрафные роты и батальоны, в которые направляли солдат и офицеров, самовольно оставлявших боевые позиции. Кроме того, немцы сформировали заградительные отряды, «поставили их позади неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникеров в случае попытки самовольного оставления позиций и в случае попытки сдаться в плен…» Не стоит ли поучиться этому у противника? — спрашивал Сталин. И сам же отвечал: «Я думаю, что стоит». Как бы оправдывая свои действия, Верховный Главнокомандующий напомнил, что «великий Ленин, создавший наше советское государство, указывал: надо перенимать у врага все ценное, что может быть применено в наших условиях». И тут же приказывал: «Сформировать в пределах фронта от одного до трех (смотря по обстановке) штрафных батальонов (по 800 человек), куда направлять средних и старших командиров и соответствующих политработников всех родов войск, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать возможность искупить свои преступления против Родины. Сформировать в пределах армии от пяти до десяти (смотря по обстановке) штрафных рот (от 150 до 200 человек в каждой), куда направлять рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на трудные участки армии, чтобы дать возможность искупить кровью свои проступки перед Родиной».
В тылу неустойчивых дивизий Красной Армии предусматривалось размещение заградительных отрядов. У немцев в заградотрядах, как правило, служили власовцы. Командование вермахта знало: наши предатели не пожалеют никого. В Красной Армии, согласно приказу № 227, заградотряды должны формироваться из фронтовиков пехотных частей, преимущественно имеющих ранения и правительственные награды. Если бы заградотряды состояли из тех людей, о которых писал Сталин, возможно, все обстояло несколько иначе. Может быть, такие заградительные отряды существовали. Однако мне встречались лишь целиком и полностью сформированные из войск НКВД, преимущественно пограничников. Запомнились они еще и тем, что энкавэдисты слово «отступление», даже «бегство» в разговорах с нами почему-то не употребляли. Они говорили «драп», «драпануть», «драпать». Да, порой мы отступали панически, безалаберно. Заградотряды останавливали красноармейцев, беспорядочно бредущих по окраинам дорог и степи, выстраивали, выискивали командиров, формировали роты, батальоны, полки. Мы тут же занимали боевые порядки. А заградотряды, считая ими же созданные формирования неустойчивыми, располагались за нашими спинами метрах в четырехстах. Пограничники предупреждали: если кто побежит, тут же будет безжалостно расстрелян. Словом, смерть кружила над нашими головами, стояла и спереди, и сзади.
Один раз я не выдержал — терять было нечего — вынул из кармана гимнастерки красноармейскую книжку, раскрыл ее и, ткнув пальцем в слово «доброволец», спросил:
— По какому праву вы будете стрелять мне в спину?
Лейтенант-пограничник, видно, никогда не слышал ничего подобного, удивленно вытаращил глаза, затем вырвал из моих рук удостоверяющий личность документ, изучал его тщательно, долго, чуть ли не нюхал. Наконец, спросил.
— Может, у тебя есть грамота с фотографией?
— Есть, — ответил я и предъявил новенький, полученный в Краснодоне три месяца тому назад (в день шестнадцатилетия) паспорт.
Исследовав его, лейтенант не успокоился. Он тут же обратился к строю:
— Кто может поручиться за этого красноармейца, что он есть тот, за кого себя выдает?
— Я, — ответил Владимир Пиков, старый товарищ по истребительному батальону, земляк-краснодонец.
Командир заградотряда, проверив документы Пикова, изрек, обращаясь ко мне:
— В тебя стрелять не будем.
Вполне удовлетворенный его решением, я стал в строй.
Пиков незамедлительно посоветовал:
— Теперь рисуй на своей спине букву «Д».
— Это зачем? — удивился я.
— Чтобы пограничники увидели дурака, иначе как они тебя увидят в той кутерьме.
И только тут до меня дошло: командир заградотряда шутки шутит. Разве ж в суматохе боя пограничники могли меня распознать? Хотел было снова обратиться к лейтенанту, однако Пиков удержал:
— Не испытывай судьбу дважды. Прихлопнут за милую душу. И фамилию не спросят, сочтут за паникера или труса, а то и за шпиона. В приказе Сталина как говорится? «Каждый обязан пристреливать паникеров и трусов на месте невзирая на их должности, звания и заслуги в прошлом». Понимаешь, каждого?
И я остановился.
Как заградотряды, выполняя приказ № 227, пускали в расход нашего брата, видел не раз. То была беспримерная жестокость по отношению к своим. Ставили к стенке, не разбираясь в сути дела. Руководствовались лишь указанием «отца народов»: «…без суда и следствия».
Да, война разбудила не только патриотические чувства, но и высветлила самые темные уголки души, в которых то у одного, то у другого нередко таились трусость и предательство. Однако кто хотел сдаться немцам, тот уже сдался. Кто намеревался переодеться в штатскую одежду, затеряться в тысячных толпах беженцев, тот это сделал еще на Дону.

В те дни врагу подчас сдавались не одиночные бойцы и командиры, к тому же во время боя. В плен уходили большими группами, ибо предатели считали войну проигранной. Самые «умные» негодяи заражались венерическими болезнями и этак надеялись спастись от фронта. Однако их направляли для «лечения» в штрафные роты и батальоны. В строю оставались те, которые ни при какой погоде, ни при каких обстоятельствах не бросали оружие, не оставляли занимаемый рубеж, не поднимали руки перед врагом. В строю оставались те, кто не уходил от войны, кто выбирался из окружения, отыскивал линию фронта и стоял в своем окопе насмерть. В строю оставались те, о ком толковые старшие начальники говорили: «Сзади этих ребят заградительные отряды не ставить. Они настоящие герои».
Вот эти солдаты в 1942 году спасли Отечество.
«Некоторые неумелые люди на фронте, — подчеркивается в приказе № 227, — утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения… этим они хотят оправдать свое позорное поведение на фронте. Но такие разговоры являются фальшивыми и ложными, выгодными лишь нашим врагам. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину… Пора кончать отступление. Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв».
Думаю, неспроста Верховный поставил неумелых людей рядом с паникерами и трусами. Их тоже стали расстреливать. Ну как, скажите на милость, следовало поступить с капитаном, командиром нашего полка, который на Маныче заставил нас занимать оборону на гладкой, как стол, равнине, хотя рядом, за нашими спинами, были высотки — неплохая местность для обороны. Даже пьяному воробью это понятно! На замечание одного красноармейца, что следовало бы отойти несколько назад и укрепиться на тех холмиках, капитан гневно ответил:
— А приказ Сталина?! В нем ведь прямо сказано: каждый батальон, полк, каждая дивизия должны остановиться на том рубеже, где их застанет приказ № 227.
Как и сам Верховный, командир полка понимал слова «Ни шагу назад» не образно, а буквально.
И мы стояли на той равнине. Насмерть стояли. Без заградотрядов. Перед боем нас насчитывалось полторы тысячи. После боя едва собралась сотня. Полк формировали заградотряды из остатков разгромленных частей. Он вступил в бой даже не имея списка личного состава. После войны родственники моих однополчан-страдальцев, что погибли у Маныча, конечно же, разыскивали их. Ответы на те запросы приходили всегда одинаковые: «В списках убитых, раненых и пропавших без вести не значится».
Так как же следовало поступить с тем командиром, который по дури своей положил весь полк? Предупредить о неполном служебном соответствии? Объявить выговор? Перевести на низшую должность?
После боя появились пограничники из заградотряда. Выстроили нас, чудом уцелевших. И без лишних слов расстреляли капитана…
«Нельзя терпеть дальше командиров, которые самовольно оставляют боевые позиции». Да, были такие. Они не трусы, не паникеры и тем более не предатели. Они неоперившиеся выдвиженцы, не освоившие так неожиданно свалившиеся на них трудные должности. Откуда они взялись? Из 1937 года. Офицеры, никогда не командовавшие корпусами и армиями, назначались на должности командующих военными округами, а капитаны, командиры рот и батальонов стали командовать полками, а то и дивизиями. К началу Великой Отечественной войны имели высшее образование всего лишь семь процентов командиров. А 37 процентов даже не прошли полного курса обучения в военных училищах. И нет ничего удивительного в том, что те командиры, несмотря на их патриотизм, не сумели организовать ни управление войсками, ни сам бой. После выхода приказа № 227 опричники из НКВД принялись старательно искать козлов отпущения, на которых можно было все свалить. И находили в большинстве случаев тех самых из 37-го года.
В конце концов, до военачальников дошло: отступать следует медленно и непременно с боями, надо цепляться за каждую высотку, за каждую речушку, за каждый камень и при этом непременно контратаковать. И вот соединились воедино и злость, и отсутствие боязни, и военное ремесло. Все сплелось в единое желание одолеть врага. Красноармейцы бросались под гусеницы немецких танков. Надо было любой ценой сдержать натиск врага. Уцелеть в тех адово-отчаянных сражениях было непросто. Однако судьба меня хранила. Лишь в жестоких боях под Туапсе (здесь полегло более ста тысяч советских воинов), последних во время того страшного отступления, на удивление, «удостоила» всего лишь двух контузий, одного ранения и инвалидности второй группы на шесть месяцев.
Это о таких, как я, писал в те дни Константин Симонов:
Ты, верно, в сорочке родился,
Что все еще жив до сих пор,
И смерть тебе меньшею мукой
Казалась, чем этот позор…
Говоря о позоре, поэт имел в виду наше летнее отступление 1942 года.

Ким Иванцов,
ветеран войны, писатель.