ЖИЗНЬ И СУДЬБА
Леонид Радзиховский

Странно писать рецензию до завершения просмотра фильма. Но в данном случае все уже ясно. Хотя бы из интервью режиссера и из того, что мы знаем про сценарий.

Я — далеко не фанат Василия Гроссмана и никак не могу, в отличие от многих критиков, поставить «Жизнь и судьбу» рядом с «Войной и миром». Но обсуждение достоинств и недостатков большого романа — отдельная тема.

Во всяком случае, «Жизнь и судьба» — мощный, очень честный, очень личный роман. Абсолютно антигламурный, что тоже нелишне напомнить по нынешним временам.

Но все дело в том, что это — не просто хорошая, честная военная, окопная книга. Этот роман — неуютные, трудные, страшные, очень опасные рассуждения русского еврейского интеллигента 1950-х годов. О Советской власти, о войне — не только с немцами, но и со своим народом, об антисемитизме, о Холокосте, о Сталине, о советском терроре..

Этот роман и правда стал судьбой Гроссмана — он за него жизнью заплатил. Партийный идеолог Суслов, прочитав роман (Гроссман имел наивность отправить свою книгу в «Новый мир») вызвал писателя в ЦК и сказал «Мы вашу книгу в ближайшие 200 лет не опубликуем». Звучит анекдотически — 200 лет «нам» (т.е. себе) этот мандарин намерял...

Но Гроссману не до смеха было. Он написал «меня задушили в подворотне». И правда — довольно скоро заболел и умер. Можно сказать — жизнью заплатил.

Так в чем же крамола? Не крамола — Бомба.

В романе — устами разных героев, на разные лады и всем строем, всей логикой романа — утверждается одна мысль. СССР как две капли похож на Третий Рейх (вернее — наоборот, все-таки мы были первыми).

Партийное государство-диктатура, террор (в одном случае против «расово чуждых» в другом — против «классово чуждых», а скоро начнется и идеологический террор по национальному признаку — вал госантисемитизма, что особенно мучило Гроссмана). Тотальная госложь. Органическая ненависть к Свободе. Уничтожение людей, отличных от спущенного сверху стандарта. Плановая экономика войны. Похожие вожди — Усач и Усатик. И т.д. и т.п.

Тоталитарный строй — общий знаменатель двух стран.

Красно-коричневые.

В 1930-е в Европе эти идеи были общепризнанны. Многие это говорили с восторгом — ни «фашизм», ни «нацизм», ни, тем более «тоталитаризм» в их устах ругательствами не были.

Но в 1950-е, после войны, военному корреспонденту Гроссману, выросшему при Советской власти и содрогнувшемуся, глядя на эту власть, дострадаться до таких идей — это значило преодолеть громадное внутреннее сопротивление, пережить настоящую внутреннюю драму, настоящую трагедию.
Преодоление сопротивления «до конца» дало тяжелую, трудную энергетику текста — и в этом главная сила романа. Его «Обыкновенный фашизм» стал для него огромным личным потрясением — и потому с такой огромной силой эта боль, этот шок, эта мука высказаны в его романе.

При этом, кто-кто, а уж Гроссман точно не был «равноудаленным наблюдателем», говорящим «чума на оба ваши дома».

Не только по внешним обстоятельствам своей жизни, но всей душой он был на стороне СССР, был просто частицей своей сражающейся родины. «Все для фронта, все для победы» — это было его абсолютное убеждение, он для этого делал все, что мог. При этом ясно видя симметрию режимов, отлично зная, что нет отдельно приятной во всех отношениях «победы народа» и плохой «победы режима». Победа народа? Да. Она же — Победа режима и над немцами и над своим народом, Победа, кровью народа намертво цементирующая этот, именно — этот, по убеждению Гроссмана, по сути фашистский режим. «Другой Победы» у нас нет, другого режима — нет, как и другого Главкома — нет. Нет победы в обход режима, в обход тирана. Есть победа режима, победа тирана — или гибель режима, тирана. Вместе со всей страной. И гибель и победа — одна на всех. «За Родину, за ее растлителя и насильника — Сталина!». Такая уж жизнь, такая вот судьба ...

И вот это — закрепление, «сакрализация», как сейчас бы сказали, режима и самого Сталина — это тоже «цена Победы». Гроссман это понимал, ненавидел режим и Сталина — и считал, что Победа все равно и жизненно необходима и морально оправдана! За этой ценой тоже — не постоим...

Вот такой накал непримиримых внутренних противоречий романа, противоречий в душе самого автора, противоречий жизни и судьбы. Противоречий, которые жгут наше общество (по крайней мере часть его) и по сей день.

Мысли Гроссмана, как и теория тоталитарных государств (развитая, кстати, Оруэллом в «1984») — далеко не истина в последней инстанции.

Эти мысли можно отвергать — полностью или частично. Многие спорят, многие отвергают. Многие возмущаются. Многие оскорблены. Все имеют право на любую оценку — слишком это больные вопросы для нашей истории, нашего сознания.

Но это — мысли Гроссмана. Это — суть его мировоззрения, во всяком случае, это — идейный ключ к его роману.

Отлично-с.

Теперь, что же делают уважаемые экранизаторы? ВЫКИДЫВАЮТ ИЗ РОМАНА ЭТИ МЫСЛИ, ЭТИ КУСКИ!

«Мастер и Маргарита» — без линии Иешуа.
«Анна Каренина» — без самоубийства Анны. «Преступление и наказание» — без убийства старухи.

Сильная экранизация. Смелая.

От «Жизни и судьбы» остаются рожки да ножки — «еще один» роман о войне...ет, тело романа бережно сохранено, для верности набальзамировано — и нам представлено. В вот с душой — беда...

Помилуйте!

Вы боитесь этих мыслей Гроссмана?

Понимаю. Эти мысли полностью противоречат обязательному госхвастовству, идеологии «державного гламура», я уж не говорю про «сталинизм-лайт», так широко сегодня принятый.

Да, Гроссман 60 лет назад не боялся сказать то, что страшно повторить сегодня. Он был смелый и честный человек.

Но ЗАЧЕМ ЖЕ ВЫ ЭТОТ РОМАН СТАВИТЕ? Что — других мало, где нет таких идеологических мин?! Никто, слава Богу, не мешал и оригинальный сценарий сочинить.

Эту-то жизнь и судьбу уродовать зачем?

Чтобы показать (кому?) — «ах, какие мы либеральные! Самого Гроссмана показали — не сдрейфили!» (заодно и Мамонтова, идущего следом, немного «уравновесили»). Нет. Не показали. Посмертно кастрировали — и все это увидели.

И могут оценить меру лично-корпоративной храбрости того, что называется «телевидением в России». Понятно, что сие относится не только к РТР.

И никакая самая чудесная работа прекрасных актеров (один Маковецкий чего стоит или великолепная Анна Михалкова!) ничего тут не исправит. Как и самые лучшие съемки, достоверность, реальная негламурность и т.д. и т.п.

Хороший фильм, кто спорит — только не про эту книгу!
«Жизнь и судьба» — жестокая книга, потому что честная. Она мстит за себя беспощадно. Другая книга сама привирает — и постановщик тоже может. Лишний километр лжи общую трассу не испортит...
«Я иду по ковру, ты идешь пока врешь, мы идем пока врем». А тут — скривишь на сантиметр, чуть-чуть не договоришь (всего-то!) — и все. Провалился. Такая уж исходная планка самого текста...

Хороший фильм конечно не чета обычной теле-кино-халтуре, делали способные, талантливые даже люди. С сильной внутренней цензурой в голове — в духе «наших нулевых». А Гроссман, в страшные 1950-е, эту цензуру из себя выдавил — как советовал классик — по капле. Вот в этом — непримиримое противоречие между текстом и его экранизацией.

Вот такова посмертная «жизнь и судьба»: попытка немного сгладить, через 60 лет смирить, чуть-чуть зализать пробор, недоговорить-приврать «во спасение экранизации». Такая судьба — не только этого романа. Не только Гроссмана. И эта экранизация — невольно — говорит не о том романе, а о нашем времени, о духе нашего безвременья, куда больше, чем любые «обличения» или «разоблачения» в исполнении любых политических клоунов...

И в этом смысле получилась самая честная экранизация. Конформизм экранизации невольно показывает как «та судьба» вывернулась через 60 лет в нашей жизни. Как петляет, меняется — но никуда не уходит — колея госстраха и всех многочисленных производных от него. Конечно, мы очень далеко ушли «оттуда». Но ушли и идем дальше — по той же дороге...

Видно, эта колея (она же «особый путь») и есть Судьба страны, определяющая и жизни ее жителей.
Источник: Радио "Эхо Москвы" от 15.10.2012