Ты видишь, видишь снег кровавый
Идет, и все становится багряным.
Да, и такое снится киевлянам,
И я уже не верю, что когда-то
Была на свете «Аппассионата».
Людмила Титова,
1941—1942, Киев

Исаак ТРАХТЕНБЕРГ

81 год прошел с тех пор, как в летопись человечества вписано событие, ставшее всемирно известным, — трагедия Бабьего Яра. А ведь для тогдашних киевлян это название означало лишь одно из благодатных окраинных мест родного города — зеленого, тихого, почти патриархального...

В своей статье «Позорный рецидив средневековья», опубликованной в «2000» в преддверии очередной годовщины трагедии Бабьего Яра, я уже упоминал слова мудрого и саркастичного Ежи Леца, горестно заметившего, что каждый век имеет свое «средневековье». Сегодня остается только гадать, мог ли прозорливый писатель предвидеть, что одно из зловещих примет «средневековья» — ксенофобия — вернется рецидивами мракобесия и человеконенавистничества уже в новом тысячелетии. Извлекло ли нынешнее поколение уроки из страшного прошлого — в сущности недавних событий, из ужасного геноцида, массового уничтожения миллионов ничем не повинных людей? Боюсь, ответ на этот тяжкий вопрос и по сей день не может быть утвердительным.

В одном древнем религиозном трактате я прочитал напутствие: «Не забывай никогда событий, которые ты видел собственными глазами. Не прогоняй их из своего сердца, пока ты живешь. Рассказывай своим сыновьям и внукам об этом». Расскажем и мы.
Путь на киевскую голгофу

Эта столичная улица когда-то называлась Большой Дорогожицкой, затем просто Дорогожицкой, а в 1922 г. получила имя рабочего-электрика Ювеналия Мельникова, который в 1890-х под видом школы-мастерской организовал марксистский кружок. Ювеналий учил рабочих, как отстаивать свои интересы, сопротивляться произволу хозяев и бороться за улучшение условий труда. В 1896 г. он был арестован и выслан, а в 1900-м умер.

Во время немецкой оккупации улица именовалась «Мельник-штрассе». После войны ей вернули название Дорогожицкой, а затем Мельникова. Любопытно, что в тот период некоторое время ее называли еще и улицей Мельника, хотя, какой Мельник имелся в виду, вряд ли кто-то мог объяснить. И вот теперь это имя вновь на слуху, и на этот раз уже понятно, кто имеется в виду, — Андрей Мельник, один из руководителей ОУН, сподвижник и родственник Е. Коновальца, впоследствии возглавивший оуновское крыло «мельниковцев», жестоко конкурировавших с «бандеровцами».

На ул. Мельникова сохранилось несколько интересных домов, связанных с историей Киева. Их описание можно найти у Михаила Кальницкого на сайте об истории Киева. Вот, пожалуй, наиболее примечательные:

— особняк с полевыми цветами (№ 8), построенный архитектором В. Бессмертным для Н. Грабаря — руководителя благотворительного общества, содержавшего воспитательную колонию для трудных подростков;

— дом для акушеров и фельдшеров (№ 14), построенный в 1907 г. для домовладельца Б. Миллера, там располагалась фельдшерско-акушерская школа, а теперь — медицинский колледж;

— городок пехотинцев-тираспольцев (№ 24), архитектура зданий которого напоминает о старинных крепостях. Здесь квартировали бойцы 131-го пехотного Тираспольского полка, среди его офицеров были известные военачальники царской и белогвардейской армий;

— архитектурный брат Политехнического (№ 81) — комплекс КПИ, который проектировал И. Китнер. Здание служило школой-приютом для детей малообеспеченных офицеров, а затем для сирот павших солдат. 25 апреля 1953 г. здесь разместилось КВИРТУ ПВО — Киевское высшее инженерное радиотехническое училище ПВО, один из самых престижных военных вузов, в 1993 г. преобразованное в Киевский военный институт управления и связи (в 1999 г. ликвидирован);

— жилой дом № 32 на углу ул. Мельникова и Пугачева, построенный перед самой войной для личного состава Днепровской военной флотилии; примечательна граненая башенка, венчающая угол. В сентябре 1941 г. мимо дома шли на смерть в Бабий Яр тысячи мирных жителей — евреев. В основной поток этого шествия обреченных по Львовской вливались людские ручейки с Павловской, Некрасовской, Дмитровской, Володарского...

В мои руки попал поразительный документ — запись воспоминаний двух жительниц Киева, наблюдавших ту страшную процессию. Передала мне его коллега по институту Виолетта Демченко. Небольшой текст на двух с половиной страничках написала Марта Архиповна Клисенко (девичья фамилия Троценко), почитаемый доктор наук. Знаю ее с 50-х гг. как исследователя, автора оригинальных работ по химии пестицидов, принципиального ученого. Неслучайно с большим уважением к ней относились Лев Иванович Медведь и Юрий Ильич Кундиев — директора институтов, где она работала. Записать эти короткие воспоминания Марта Архиповна собиралась давно, а назвала их «Скорбный путь на Голгофу XX века».

«В 20-х числах сентября 1941 года немцы издали приказ о том, что все евреи Киева, включая стариков и детей, 29—30 сентября должны собраться в районе Бабьего Яра. Этот приказ вызвал волнение в квартире дома по ул. Чкалова, 60, где проживала семья Федора Игнатьевича Клисенко с многочисленными близкими и дальними родственниками, которых вместе собрала война.

А волнения были связаны с тем, что Тася — Наталия Даниловна Козинская-Клисенко, жена Юрия Федоровича Клисенко, была еврейкой. Кстати, ее бабушка — известный в довоенном Киеве педиатр. Муж Таси, Юрий, инженер-строитель, в первые дни войны вместе с коллективом своего завода был эвакуирован за Волгу. Тася с сыном Игорьком не уехала вместе с мужем, так как не хотела оставлять одну свою маму — Марианну Абрамовну Казанскую, адвоката по профессии, получившую образование в Париже. Мама же не хотела уезжать, чтобы не расставаться со своим другом сердца, художником. Тасе было тогда 30 или немногим более того, она окончила Киевский строительный институт, Игорьку было 3 годика.

Осенним утром 29 сентября на ул. Артема появилась первая колонна людей. Шли плотными шеренгами. Шеренги были широкие — поперек улицы от дома до дома. Что особенно поражало, шли в полной тишине. Ночью накануне заметно похолодало, осыпались пожелтевшие листья каштанов, слышалось только шарканье ног и шелест опавших листьев, превращавшихся вскоре в грязную пыль.

Все умоляли Тасю не брать с собой Игорька, та долго не соглашалась оставить сына. Однако становилось все более ясно, что с ребенком придется трудно, и тогда Тася решилась оставить мальчика в доме Ольги Сигизмундовны — сестры своей свекрови, чтобы та взяла его на свое попечение. Выпили по чашке чаю, распределили между собой нехитрую еду. Женя решила проводить родственников, чтобы узнать, куда их увозят (она знала немецкий язык и свободно говорила на нем).

Примерно около 11—12 часов все влились в общую колонну. Прошли Лукьяновский рынок, вышли на ул. Мельникова, в конце которой их встретили полицейские. Здесь же были установлены заграждения. Женя вместе со всеми миновала их, однако через 10—15 метров вдруг с ужасом заметила, что людской поток как-то незаметно, необъяснимо разделяется на ручейки. Куда-то исчез Яша, затем художник, стала удаляться Тасина мама. Женю охватил смертельный ужас. Она бросилась к Тасе, поцеловала ее и стала пробираться назад. Тася вслед ей громко крикнула: «Берегите Игорька, я его скоро заберу!..» Женя пробилась назад к заграждению с криком: «Я немка, я немка». Полицейские швыряли ее от одного к другому, и вдруг она налетела на толстого немолодого немца, который со словами «Шнеллер, шнеллер, зеленоглазая!» вытолкнул ее за заграждение. Не помня себя от страха, Женя побежала к Ольге Сигизмундовне, где ее ждала свекровь с Игорьком.

Выслушав рассказ Жени, свекровь забрала ребенка и, не заходя домой, чтобы соседи думали, будто мальчик ушел с Тасей, уехала к мужу в Мироновку, где он работал ветеринарным врачом. С тех пор никто не только не видел, но и ничего не слышал ни о Тасе, ни о ее маме и папе, ни о художнике и Яше.

А Игорек вскоре умер от дифтерита, и все говорили, что это Тася забрала его к себе. Софья Сигизмундовна и ее внук похоронены на Байковом кладбище рядом с семьей Леси Украинки. Женя умерла в 1945 г.».

Только за два сентябрьских дня — 29-го и 30-го — в Бабьем Яру было уничтожено 31 771 человек — мужчин и женщин, стариков и детей. Вскоре — 12 октября — была расстреляна еще 51 тыс. чел., в основном евреев, а также несколько обвиненных в саботаже горожан и группа политработников.

Эти данные взяты из официальной германской статистики. Правда, разные источники называют разные цифры. Расстрелы продолжались до бегства немцев из Киева в 1943 г. Общее количество расстрелянных в Бабьем Яру варьирует от 120 тыс. чел. до 200 тыс. чел.

Хотя известны достоверные цифры, оглашенные в 1943 г. Чрезвычайной комиссией по установлению и расследованию преступлений оккупантов и их пособников. В ее состав входили: литераторы П. Тычина и М. Рыльский, биолог Д. Марковский, медицинские эксперты профессора Я. И. Пивовонский, Ю. Ю. Крамаренко, А. М. Зюков, Н. А. Шепелевский. Ими, хотя и по неполным данным, было установлено, что в Киеве уничтожено 195 тыс. чел., в том числе в Бабьем Яру — более 100 тыс., в Дарнице — более 68 тыс., в районе Сырецкого лагеря — 25 тыс., на территории Кирилловской больницы, Киево-Печерской лавры, Лукьяновского кладбища — около 2 тыс. чел.
«Я выжил»

Приведу еще одно свидетельство тех страшных событий. Уцелевший узник Сырецкого лагеря под Киевом, мой давний добрый знакомый Яков Капер в числе других смертников работал в лагерной бригаде, от которой требовалось раскапывать рвы Бабьего Яра, а затем сжигать трупы в печах крематория. Невозможно представить, что все, о чем рассказал чудом оставшийся в живых Яков, действительно было в реальной жизни.

Яков Капер после войны работал столяром в хозяйственной части нашего института. Помню его с доброй, почему-то казавшейся мне чуть виноватой улыбкой — «я вот выжил, а почти все мои товарищи погибли», в подвальной комнате студенческого общежития бывшего КУБУЧа, что вблизи Владимирской горки. Там размещалась столярная мастерская института, в которой всегда горел свет — помещение было темноватым, пахло клеем и свежей деревянной стружкой. Не отрываясь от работы и переговариваясь со своим напарником Даней, Яков скупо отвечал на мои расспросы.

Когда через много лет была издана его повесть «Тернистый путь» на еврейском языке в журнале «Советиш геймланд» (1988 г.), а на русском, немецком и английском — в сборнике «Ничто не забыто» (1993 г.), я узнал в ней многое из того, о чем Яков Абрамович Капер вспоминал в мастерской.

Сборник этот, тиражом всего в 1000 экземпляров, к сожалению, не очень известен. Факт огорчительный. Вот несколько небольших фрагментов из опубликованного.

«...Нас в команде по сжиганию трупов было 330 человек. Каждый день по три раза у нас проверяли цепи и с юмором докладывали Топайде, что в небесной команде находится столько-то «фигур». По-немецки «фигура» означает труп, они докладывали, а сами смеялись. Нас уже не считали людьми, мы были для них живыми трупами.

...Мне кажется, что более каторжной работы, чем та, которая была в яру по сжиганию трупов, не бывает и не может быть. Для немцев мы ничего не стоили, можно было каждого из нас расстрелять безнаказанно, но мы им пока были нужны для работы.

Все, что делалось в Бабьем Яру, было строго засекречено даже от немцев. Когда провозили нам еду или что-нибудь для сжигания трупов (дрова, нефть), все это шло только до определенного места, дальше никого не пропускали. Наверное, передавали по телефону, и немцы из нашей охраны сами подвозили все к нам на машинах. Так что другие немцы не знали, что тут происходит.

...Немцы открывали двери душегубки и заставляли нас выгружать трупы и класть на огонь. Иногда душегубка с людьми въезжала в яр, и здесь на месте их умерщвляли.

Нам было слышно, как они тарабанили, и постепенно все затихало. Когда мы их клали на огонь, было страшно смотреть, как они судорожно корчились, точно живые.

...Однажды, когда мы вытаскивали трупы, произошло какое-то замешательство, подойти посмотреть было нельзя. Оказалось, что один из наших узников узнал свою жену и своих детей, которые были уже убиты в 1941 году. Он был еще не совсем уверен, пока детей не отделили от матери, а когда ее повернули лицом, он узнал шрам на ее шее, который у нее был после операции, перенесенной до войны.

Когда вечером мы вернулись в землянку, он очень плакал и рассказывал, что жена и две девочки десяти и двенадцати лет не успели эвакуироваться и остались в Киеве. А сам он с первого дня пошел на фронт, попал в плен и очутился здесь. О судьбе своей семьи он ничего не знал. И вот произошла эта страшная встреча».

К последней из приведенных выдержек в повести дано редакционное примечание: «Только в семье Каперов в 1941 году были расстреляны 17 человек в возрасте от 10 до 56 лет. Это произошло в их родном городке Любар под Житомиром».
В борьбе за истину

В книге моего друга Юрия Виленского «Виктор Некрасов. Портрет жизни» есть глава, которая называется «Над Бабьим Яром...» (вспомним Евгения Евтушенко: «Над Бабьим Яром памятника нет...»).

Начинается эта глава выдержкой из некрасовских «Записок зеваки», появившихся в начале семидесятых. Не могу вслед за Ю. Виленским не напомнить читателю содержание этого очерка. Чтобы быть предельно точным, приведу отрывок из некрасовского текста.

«...Садами, садами, огородами по булыжной мостовой попадаем мы с вами на Лукьяновку.

Лукьяновка, Вера Чибиряк, дело Бейлиса...

Бабий Яр. Черные дни Киева...

Тридцать лет назад, в первую же неделю немецкой оккупации, на стенах киевских домов появились объявления о том, что «все жиды города Киева должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельника и Дохтуровской*...

___________________________
* Так у В. Некрасова. «Дохтуровская» — Дегтяревская.

Развешаны они были по всему городу.

Моя мать тоже читала. У нее было много друзей евреев. Она ходила по этим друзьям и упрашивала, умоляла их никуда не ходить. Бежать, скрыться, хотя бы у нее.

Никто из маминых знакомых не послушался ее. Пошли...

Ничто уже не напоминает того, что здесь было. А у гранитного камня всегда цветы. И летом, и зимой. Мы тоже положим свой букетик. Каждый год 29 сентября сюда приходят люди с венками и цветами...»

О восприятии трагедии и об отношении к ней в последующие годы Некрасов много писал, и не только писал, но и публично выступал, призывая власти не предавать забвению память погибших, возродить историческую справедливость. 29 сентября 1966 г., в 25-ю годовщину трагедии Бабьего Яра (а на дворе стояли времена, когда всякие о ней упоминания, мягко говоря, не поощрялись свыше), представители киевской интеллигенции, в том числе и Виктор Некрасов, провели многолюдный митинг.

Позволю сделать небольшое отступление и сказать проникновенные слова о человеке, который не только разделял с писателем подобную позицию, но и был рядом с ним в тот день, как, впрочем, и в последующие. Его имя — Иван Дзюба. В «Записках зеваки», написанных в Париже, Некрасов привел общий смысл сказанного Дзюбой на том давнем «несанкционированном сборище»: «Бабий Яр, несомненно, общая трагедия, и весь мир содрогнулся, узнав о случившемся. Но произошло это на украинской земле. И поэтому украинец не имеет права забывать о трагедии Бабьего Яра так же, как и еврей. Всей своей жизнью мы должны отрицать «цивилизованное» человеконенавистничество и общественное хамство. Ничего более важного, чем это, сейчас нет».

Иван Дзюба, с которым я поддерживаю добрые и взаимно доверительные отношения (как единомышленники мы вот уже почти десятилетие обмениваемся своими новыми книгами и делимся впечатлениями о нынешних реалиях), — человек светлый, талантливый, совестливый, истинный патриот, воплощающий в себе честь и совесть. Недавно рад был поздравить его со знаменательным юбилеем — 80-летием.

Но вернемся к Виктору Некрасову и его неравной борьбе за правду и справедливость. Юрий Щеглов** в своей публикации «В окопах Бабьего Яра» рассказывает: «Он мечтал увековечить — воскресить — тех, кто в тот лютый год принял смерть на окраине Киева... Киевлянам не позволялось чтить память погибших, обсуждать трагедию, собираться на окраине столицы в дни скорбных юбилеев. Начальство забывало, что в земле Бабьего Яра лежат не только евреи.

_____________________________________
** Юрий Щеглов — псевдоним Юрия Марковича Варшавера (1932—2006) — русского советского писателя, автора исторических повестей, романов и др.; работал «Литературной газете», печатался в журнале «Континент» («В окопах Бабьего Яра», «Перед Нюрнбергом...»).

Здесь нашли последний приют и моряки речной флотилии, с пением «Интернационала» шедшие на расстрел по Крещатику, еще не успевшему стать проспектом фельдмаршала Эйхгорна; и заключенные Сырецкого лагеря; и военнопленные Дарницкого, и простые киевляне, пытавшиеся спасти евреев.

В Бабьем Яру фашисты расстреляли членов походных групп ОУН, которых Гитлер и Розенберг обманули призраком независимости, и украинских — советских и не советских — интеллигентов, не пожелавших смириться с политикой нацистов.

Среди жертв Бабьего Яра была и молодая красавица Олена Телига, великолепная поэтесса, редактор ежемесячника «Литавры», и ее муж инженер Михайло Телига, и талантливый поэт Иван Ирлявский, и оставленный в подполье доцент педагогического института Приступов, и многие другие.

Смерть в Бабьем Яру была уготована и молодому одаренному поэту Олегу Ольжичу-Кандыбе. Лишь счастливый случай сберег его тогда, отпустив еще несколько месяцев жизни...

Никакими силами не удавалось Виктору Некрасову заставить обитателей величественного цэковского здания на старинной Банковой улице отказаться от этой позиции. Да и кто бы поверил в те годы, что пролитая кровь пробьет в конце концов бетонный слой равнодушия?!

Вдохновленные твердой позицией Некрасова, некоторые скульпторы начали работать над проектами. Одними из первых были Ада Рыбачук и Володя Мельниченко. Украинское начальство их ненавидело и с дьявольской изобретательностью препятствовало во всем. Кончилось это через десяток лет тем, что декоративную стену для Крематория, возведенную по проекту Ады и Володи, чиновники Министерства культуры распорядились, подогнав строительную технику, залепить густым бетоном. По расчетам одной голландской фирмы, восстановление этого произведения искусства обошлось бы в гигантскую сумму...

Я, как завороженный, внимал речам Некрасова. И не верил им. Ну просто невозможно было тогда поверить. А Волынский, Рыбачук, Мельниченко и архитектор Милецкий, соавтор художников, верили, считая воплощение проекта делом решенным. Если победу на конкурсе одержит не их проект, то чей-нибудь же одержит! Ведь поступь истории неотвратима!

Памятник в Бабьем Яру все-таки открыли. Другой вопрос, какой это памятник...»

Вспоминая страдания, в которые вверг гитлеровский режим народы мира, не стоит забывать еще об одном чрезвычайно важном обстоятельстве. Именно политика Гитлера, замешанная на идеологии нацизма, проповеди национальной исключительности, ксенофобии, антисемитизме, привела нацизм и нацистскую державу к краху, принесла лишения и несчастья самому германскому народу. Это осознали и некоторые деятели Третьего рейха. Роберт Лей, который не стал дожидаться приговора Нюрнбергского трибунала и повесился в камере, оставил предсмертную записку: «Я мучительно стараюсь найти причину такого падения и вот к какому выводу пришел. Мы, немцы, должны иметь силу отречься от антисемитизма. Мы должны объявить юношеству, что это было ошибкой».

Думается, что современным проповедникам ксенофобии, не мешало бы знать об этом запоздалом признании.
Футбольные шалости или преступление?

Минуло более ста тридцати лет после того, как наш выдающийся земляк, талантливейший писатель и публицист Владимир Короленко написал: «Я всегда смотрел с отвращением на безобразную травлю евреев в нашей печати, травлю, идущую бок о бок с возрастанием всякой пошлости». Владимир Галактионович, совестливейший среди своих собратьев по перу, был истинным Праведником мира. Он верил в то, что «исчезнет насилие, народы сойдутся на праздник братства, и никогда не потечет кровь человека от руки человека».

Не сбылась пока его надежда. Хотя большинство моих соотечественников, вступая в ХХI век, знаменующий к тому же начало нового тысячелетия, полагали, что в нем рассеются идеи человеконенавистничества. Но бацилла ксенофобии, некогда породившая черно-коричневую чуму, не спешит убраться даже из стран, традиционно считающих себя цивилизованными. И даже из тех, которые в своей истории уже сталкивались с этой губительной инфекцией и, казалось бы, должны были извлечь из пережитого уроки. Невольно всплывают в памяти: дело Дрейфуса во Франции, черносотенный процесс Бейлиса, инспирированный доморощенными юдофобами, разгул антисемитских акций в довоенной Германии. И вечная боль родного Киева — рвы Бабьего Яра...

В нынешней Франции власти наложили запрет на антисемитские телепередачи. Ужесточен государственный контроль с целью недопущения подобного рода выступлений, в том числе и в СМИ, в современной Германии. В России власти предупредили несколько десятков изданий о возможности применения к ним мер в случае разжигания межнациональной розни. Примеров много.

А пока вспомните, читатель, как в один из вечеров первых лет нового столетия (запомнившийся день — 13 апреля) киевлян взбудоражило сообщение о нападении распоясавшихся юнцов на центральную «синагогу Бродского», что на углу Рогнединской и Шота Руставели. С антиеврейскими выкриками молодчики били стекла в окнах здания, избили нескольких верующих, которые не успели покинуть храм после вечерней молитвы, угрожали расправой.

Меня, как и многих, услышавших об этом, случившееся повергло в шок. И еще возмутило последовавшее за этим заявление властей, что происшедшее — это, дескать, обычное хулиганство футбольных болельщиков, возвращавшихся с матча.

Примечательно, что вскоре стало известно о похожем событии у наших соседей. Спустя пять дней после киевского шабаша акция ксенофобов в Краснодаре вылилась в варварское уничтожение памятников на могилах армян. Поразительное совпадение: и там власти квалифицировали случившееся как «хулиганство футбольных фанатов»

В связи с действиями столичных погромщиков в ряде газет отмечалось, что юдофобские акции провоцируют те, кого не устраивает мир, спокойствие и толерантность в украинском обществе. Наверное, это так. Но из тех же газет стало известно, что подобные инциденты произошли и в других местах: бандитское нападение на охранника синагоги в Луцке, антисемитские выступления во Львове, осквернение культового здания в Николаеве. О каком спокойствии и толерантности говорят журналисты?! А может быть, все мы в отсутствие единодушной и решительной общественной реакции просто избегаем называть происходящие события своими именами?! Неужели не очевидно, что бездействие перед неофашистской угрозой смерти подобно? Не страшно за детей и внуков?

Вспоминаю, как во время пребывания в Израиле вместе с коллегами посетил мемориальный комплекс Яд ва-Шем в Иерусалиме. Передать словами, какие чувства обуревают в этом горестном месте, где собраны и демонстрируются документальные материалы и фотографии о холокосте, невозможно. В зале, посвященном памяти погибших детей, — это потерянность, ужас и содрогание. Как сейчас, явственно ощущаю совершеннейшую тишину и темень, не рассеиваемую мириадами тонких электрических свечей.

Звучит приглушенная скорбная мелодия, а на ее фоне — тихо повторяемые на разных языках имена погибших детей — одно, десятое, сотое, тысячное. Они звучат бесконечно, и невольно ловишь себя на мысли, что никогда не будет завершен этот более чем стотысячный — намного более — перечень детских имен. Как поверить и осознать, что было изуверски загублено столько ни в чем не повинных маленьких жизней!.. И как из этого черного зала, где не бывает дневного света, а только холодное мерцание неугасаемых точек-свечей, выйти на солнце, в густую зелень, под кроны деревьев?! Ощущать всю полноту бытия, которое с кровью было отобрано у детей?.. Вряд ли выдержишь дважды побывать в этой обители, вопиющей о содеянном в ХХ веке. Тяжело и больно...

Помню, как спустя год после освобождения Киева по его еще разрушенным мостовым были проведены под конвоем серо-зеленые колонны недавних оккупантов. В газетах писали: пленные утверждают, что о зверствах и массовых акциях по уничтожению мирного населения они ничего не знали. Так ли это?! Когда наблюдал за ними, стоя в толпе на Владимирской, несмотря на ясный день, казалось, что вокруг пелена и ночной мрак.

Слышатся шарканье по булыжникам мостовой тысяч кованых сапог, шелест амуниции. Клубится над зловещими колонами густая пыль от обломков разрушенных городских домов, ощущается зловонное дыхание шествующих в колонне. Если бы видели это зрелище невинно погубленные и погребенные в больших и малых ярах, поверили бы они, что возмездие настигло виновных?..

Могильний вітер з тих ярів повіяв —
Чад смертних вогнищ, тіл димучих згар.
Дивився Київ, гніволиций Київ,
Як в полум'ї метався Бабин Яр.

За пломінь цей не може буть покути.
За погар цей нема ще міри мсти.
Будь проклят той, хто зважиться забути.
Будь проклят той, хто скаже нам: «прости...»
(Микола Бажан)

Казалось бы, все понимают, что нельзя забывать уроки трагедии, нельзя допустить возрождения ксенофобии, чреватой кровавыми последствиями. Но ведь и сегодня приходится констатировать, что рецидивы антисемитизма, увы, проявляются то в одном, то в другом месте.

Об этом говорилось на состоявшейся в Одессе Международной конференции Ассоциации бывших узников гетто и нацистских лагерей. Делегаты из Украины, России, Беларуси, Молдовы приводили отнюдь не единичные примеры проявлений антисемитизма в своих странах, что побудило участников конференции обратиться к главам правительств с требованием принять меры против разжигания межнациональной розни. Такое требование находится в полном соответствии с конституциями всех стран мира. Смятение, грусть и боль явственно проступили на страницах представленного в дни памяти сборника «Бабий Яр в сердце». В нем 135 поэтических произведений восьмидесяти авторов. Стихи скорбные, проникновенные, берущие за душу!

Здесь говорить нужно шепотом.
Только вполголоса.
Слезы льются из глаз.
И туман застилает глаза.
Здесь творилось такое,
что дыбом становятся волосы.
Я молчу.
И я слышу умолкшие голоса.
(Всеволод Акрамов)

Отложу в сторону перо и помолчу...
Прислушаемся к призывам и обращениям

В контексте нашей темы вспоминается предостережение лидера Украинского отделения «Международной амнистии» Мирослава Мариновича, обращенное к общественности в 90-х гг. Суть его в том, что «антисемитские публикации в прессе — находка для врагов Украины». А повод для подобного суждения был более чем основательный. Ему предшествовал ряд публикаций в печати, свидетельствующих о том, что угроза ксенофобии в стране — не призрачное предположение, а реальное обстоятельство.

Было бы нелепо вступать в полемику с авторами кощунственных заявлений и диких вымыслов, потворствующих ксенофобии. Но об одном последствии подобных высказываний и публикаций следует сказать во весь голос. По примеру того, как это сделал М. Маринович, опубликовавший в Чикаго письмо газете «Вільна Україна». Разоблачая фальсификацию того, что в Освенциме якобы отсутствовали газовые камеры, он подчеркнул, что такого рода фальшивки, публикуемые в украинских изданиях, «оскорбляют украинцев даже больше, чем евреев. Для последних это еще одно проявление безумия людей, ослепленных ненавистью. Зато для украинцев это — большое унижение и позор...» И далее: «...Этим письмом я хотел бы защитить не так евреев, как, прежде всего, нас, украинцев».

Не случайно такая же мысль прозвучала и в обращении к Президенту Украины пятидесяти христиан-спасителей, облеченных почетными званиями «Праведник Бабьего Яра» и «Праведник народов мира». Они с горечью писали: «Нам, украинцам, стыдно за тех людей, кто сегодня, через 55 лет, хочет обмануть народ... Эти люди позорят наш народ, выставляя нас антисемитами».

Свое обращение к президенту направляли и представители интеллигенции, внесшие весомый вклад в становление, развитие и международный престиж независимой Украины. Благодаря достижениям в науке, технике, литературе и искусстве эти люди снискали глубочайшее уважение и признание мировой общественности — ученые В. В. Фролькис и Б. И. Медовар, архитектор Г. И. Фильваров и художник И. И. Тартаковский, писатели Г. Полянкер и Ю. Г. Каплан, композитор и Я. С. Цегляр и музыкант Р. И. Кофман.

Подписали обращение ветераны Великой Отечественной войны, в том числе участники обороны Киева и узники фашистских концлагерей, а также председатель Фонда «Память Бабьего Яра» И. М. Левитас. В их открытом письме было, в частности, сказано: «Згадані публікації приносять велику шкоду незалежній Україні, створюючи їй на міжнародній арені антисемітський імідж. Дають можливість ставити під сумнів відсутність в країні державного антисемітизму та протидій йому з боку державних установ, дестабілізують політичну ситуацію в Україні. Все це може призвести до відкритої міжнаціональної ворожнечі... На жаль, не звертають уваги на таке становище і ті державні органи, які за своїм призначенням мають слідкувати за порушенням законів України».

Решительно заявили о том, что они выступают против любого разжигания межнациональной вражды в единой Украине деятели культуры — Богдан Ступка, Ада Роговцева, Валентина Степова, Роман Балаян и др.

Нельзя равнодушно созерцать эскалацию ксенофобии, терпеть попытки нарушения в стране межнационального мир и согласия. Не будем забывать, что благополучие страны, ее авторитет в цивилизованном сообществе в значительной мере зависят от того, что всем ее гражданам гарантировано провозглашенное Конституцией: украинский народ — это граждане Украины всех национальностей.

Приходится сожалеть о том, что острая и принципиальная книга «Несповідимі путі України» Петра Толочко, ученого и общественного деятеля, последовательного в своих взглядах, издана весьма скромным тиражом. А ведь этот труд, в котором собраны публицистические и научно-популярные работы, заслуживает того, чтобы стать достоянием широкой общественности. В нем не только обстоятельно аргументируется необходимость консолидации интеллектуалов страны, но и содержится призыв к политической элите проникнуться чувством исторической ответственности перед своим народом. Примечательны слова Александра Городницкого, которые академик Толочко предпослал разделам своей книги:

Неторопливо истина простая
В реке времен нащупывает брод:
Родство по крови образует стаю,
Родство по слову — создает народ.

Нельзя не согласиться с выводом автора: «Мы должны создать гражданское общество и политическую нацию, чтобы представитель любого нашего этноса... с гордостью говорил: «Я украинец!», как все граждане Франции независимо от их этнического происхождении считают себя французами».

Одно лишь добавлю в заключение. Непоправимой ошибкой будет для общества точка зрения, нередко бытующая в отношении к нынешней ситуации: «пусть все идет, как идет». Избави нас Бог настроиться на лад столь беспечный и безответственный.
Исаак ТРАХТЕНБЕРГ

http://2000.net.ua/2000/svoboda-slova/pamjat/75785