Юрий КУЗНЕЦОВ (1941-2003)

Он вошел – старый дом словно ожил.

Ты сидела – рванулась не ты:

Проступили такие черты,

Что лицо на лицо не похоже.

Он еще не забрал, но уже

Ты его поняла по движенью.

То душа прикоснулась к душе,

То звезда зацепилась о землю.

 * * *

Шёл отец, шёл отец невредим

Через минное поле.

Превратился в клубящийся дым –

Ни могилы, ни боли.

Мама, мама, война не вернёт...

Не гляди на дорогу.

Столб крутящейся пыли идёт

Через поле к порогу.

Словно машет из пыли рука,

Светят очи живые.

Шевелятся открытки на дне сундука –

Фронтовые.

Всякий раз, когда мать его ждёт, –

Через поле и пашню

Столб клубящейся пыли бредёт,

Одинокий и страшный.

Отцу

Что на могиле мне твоей сказать?

Что не имел ты права умирать?

Оставил нас одних на целом свете,

Взгляни на мать - она сплошной рубец.

Такую рану видит даже ветер,

На эту боль нет старости, отец!

На вдовьем ложе, памятью скорбя,

Она детей просила у тебя.

Подобно вспышкам на далеких тучах,

Дарила миру призраков летучих:

Сестер и братьев, выросших в мозгу...

Кому об этом рассказать смогу?

Мне у могилы не просить участья.

Чего мне ждать?..

Летит за годом год.

- Отец! - кричу. - ты не принес нам счастья!..

Мать в ужасе мне закрывает рот.

 * * *

Среди пыли, в рассохшемся доме

Одинокий хозяин живёт.

Раздражённо скрипят половицы,

А одна половица поёт.

Гром ударит ли с грозного неба,

Или лёгкая мышь прошмыгнёт, -

Раздражённо скрипят половицы,

А одна половица поёт.

Но когда молодую подругу

Проносил в сокровенную тьму,

Он прошёл по одной половице,

И весь путь она пела ему.

 * * *  

Выходя на дорогу, душа оглянулась:

Пень иль волк, или Пушкин мелькнул?

Ты успел промотать свою чистую юность,

А на зрелость рукою махнул.

И в дыму от Москвы по Хвалынское море

Загулял ты, как бледная смерть...

Что ты, что ты узнал о родимом просторе,

Чтобы так равнодушно смотреть?

 * * *

Я пил из черепа отца

За правду на земле,

За сказку русского лица

И верный путь во мгле.

Вставали солнце и луна

И чокались со мной.

И повторял я имена,

Забытые землёй.

 * * *

Спор держу ли в родимом краю,

С верной женщиной жизнь вспоминаю

Или думаю думу свою –

Слышу свист, а откуда – не знаю.

Соловей ли разбойник свистит,

Щель меж звёзд иль продрогший бродяга?

На столе у меня шелестит,

Поднимается дыбом бумага.

Одинокий в столетье родном,

Я зову в собеседники время,

Свист свистит всё сильней за окном –

Вот уж буря ломает деревья.

И с тех пор я не помню себя:

Это он, это дух с небосклона!

Ночью вытащил я изо лба

Золотую стрелу Аполлона.

* * * 

Все сошлось в этой жизни и стихло.

Я по комнате кончил ходить.

Упираясь в морозные стекла,

Стал крикливую кровь холодить.

Я вчера в этом доме смеялся,

Кликнул друга, подругу привез.

И на радостях плакать пытался,

Но судьбы не хватило для слез.

Так стоял в этом смолкнувшем доме.

И на божий протаяли свет

Отпечатки воздетых ладоней

И от губ западающий след.

Я рванусь на восток и на запад,

Буду взглядом подругу искать.

Но останутся пальцы царапать

И останутся губы кричать.

 * * *

Эту сказку счастливую слышал

Я уже на теперешний лад,

Как Иванушка во поле вышел

И стрелу запустил наугад.

Он пошел в направленье полета

По сребристому следу судьбы.

И попал он к лягушке в болото,

За три моря от отчей избы.

— Пригодится на правое дело! —

Положил он лягушку в платок.

Вскрыл ей белое царское тело

И пустил электрический ток.

В долгих муках она умирала,

В каждой жилке стучали века.

И улыбка познанья играла

На счастливом лице дурака.

Последние кони

 Се — последние кони! Я вижу последних коней.

Что увидите вы?

Вороныя! Как мчатся! Сильней и сильней!

Разнесут до Москвы!

Словно мне говорят: ничего! Мы покажем себя,

Разогнать бы печаль.

Божьей дланью срывает мне шапку со лба.

А! Мне шапки не жаль.

Топот, ржанье, окраина… хутор мелькнул.

Дед, я знаю, один.

Вышел он, поглядел и рукою махнул:

— Пропадай, сукин сын!

  * * *

Тихий край. Невысокое солнце.

За околицей небо и даль.

Столько лет простоял у колодца

В деревянном раздумье журавль.

А живые — над ним пролетали

И прощально кричали вдали.

Он смотрел в журавлиные дали

И ведро волочил до земли.

Но когда почерневшую воду

Тронул лист на немытой заре,

Он рванулся и скрылся из виду

И… зацвел на далекой земле.

Ослепленный алмазною пылью,

Он ветвями на север растет.

Ему рубят широкие крылья

И швыряют в дорожный костер.

А когда журавлиная стая

На родимую землю летит,

Он холодные листья роняет

И колодезным скрипом скрипит.

 * * *

Звякнет лодка оборванной цепью,

Вспыхнет яблоко в тихом саду,

Вздрогнет сон мой, как старая цапля

В нелюдимо застывшем пруду.

Сколько можно молчать! Может, хватит?

Я хотел бы туда повернуть,

Где стоит твое белое платье,

Как вода по высокую грудь.

Я хвачусь среди замершей ночи

Старой дружбы, сознанья и сил

И любви, раздувающей ноздри,

У которой бессмертья просил.

С ненавидящей, тяжкой любовью

Я гляжу, обернувшись назад.

Защищаешься слабой ладонью.

— Не целуй. Мои губы болят.

Что ж, прощай! Мы в толпе затерялись.

Снилось мне, только сны не сбылись.

Телефоны мои надорвались,

Почтальоны вчистую спились.

 * * *

Я вчера пил весь день за здоровье,

За румяные щеки любви.

На кого опустились в дороге

Перелетные руки твои?

Что за жизнь — не пойму и не знаю.

И гадаю, что будет потом.

Где ты, господи… Я погибаю

Над ее пожелтевшим письмом.

 * * *

Мчался поезд обычного класса,

Вез мечты и проклятья земли.

Между тем впереди через насыпь

Серебристые змеи ползли.

Людям снилась их жизнь неуклонно,

Снился город, бумаги в пыли.

Но колеса всего эшелона

На змеиные спины сошли.

Все сильней пассажиров шатало,

Только змеи со свистом ползли.

Незнакомая местность предстала,

И змеиные травы пошли.

Канул поезд в пустое пространство,

И из вас никому невдомек,

Если вдруг среди мысли раздастся

Неизвестно откуда — гудок.

 * * *

Извратил он и слово и дело,

И насмешка была такова,

Что от легкости мысли и тела

Он ногами залез в рукава.

Может быть, над людьми посмеялся,

Опрокинул и душу и смысл,

В рукавах пиджака затолкался,

Словно дьявол, низринутый вниз.

И мелькает по низкому свету

Вверх ногами бегущий пиджак.

По его пятипалому следу

Тут и там прорывается мрак.

 * * *

Пушкин погиб. Чаадаев замкнулся, скучая.

Сны не сбылись, от прошедшего нет и следа.

На полуслове за чашкою русского чая

Нечто иное увидел и смолк навсегда.

Пушкин забыт. Чаадаева помнить не надо.

Только хозяин показывал гостю порой

Старый диван — две отметины круглые рядом, —

Это сидели друзья, прислонясь головой.

Часто хозяин, пустым восклицаньем задетый,

Гостя одергивал:

«Тише, они говорят!»

Умер и он, роковой не дослушав беседы…

Только однажды ворвался как буря солдат.

Облако пыли взметнул в тишине именитой

Нищий хозяин, учитель отца своего.

Рухнул на барский диван и заснул как убитый.

Вмятины встали, чтоб не тревожить его.

 * * *

Не сжалится идущий день над нами,

Пройдет, не оставляя ничего:

Ни мысли, раздражающей его,

Ни облаков с огнями и громами.

Не говори, что к дереву и птице

В посмертное ты перейдешь родство.

Не лги себе! — не будет ничего,

Ничто твое уже не повторится.

Когда-нибудь и солнце, затухая,

Мелькнет последней искрой — и навек.

А в сердце… в сердце жалоба глухая,

И человека ищет человек.

 * * *

Старинная осень, твой стих изжит,

Твоя сторона пуста.

Ночами под деревом воздух визжит

От падающего листа.

И ветер, донесший раскат зимы,

Все стекла задул в селе.

Деревья тряхнуло вон из земли,

А листья — назад, к земле.

Не воздух, не поле, не голый лес,

А бездны меж нас прошли.

Горит под ногами лазурь небес —

Так мы далеки от земли.

Но тише, подруга моя! Жена!

Минута раздумья есть.

То дождь пошел, то почти тишина…

Такого не перенесть.

Шел дождь прямой, шел дождь прямой,

Все было прямым, прямым.

Шел дождь прямой, шел дождь прямой,

Внезапно он стал косым.

Все стало косым под косым дождем:

Забор, горизонт, холмы,

И дом, потемневший мгновенно дом,

И мы перед ним, и мы!

 * * *

Рябины куст. Размытые строенья.

Столбы пустого воздуха стоят.

Как высоки воздушные деревья!

Земли не достигает листопад.

И слышно, как на землю оседает

Туман — за полосою полоса.

Тень спутника скользит — полусквозная

И сизая по сизые глаза.

И горечь ягод и скупого слова

Пронзительная горечь — глубока.

От одного мгновенья до другого

Порожние проходят облака.

 * * *

Над родиной встанет солнце,

Над морем встанет скала,

Над женщиной встанет крыша,

А над мужчиной — звезда.

Ворон взлетит над прахом,

А над чужбиной — дым.

И вырвет дубы с корнями

Над именем русским моим

 * * *

После смерти, когда обращаться

Вам уж незачем станет ко мне,

Будет долго вопить и шататься

Моя память на этой земле.

Будет жалоба — вами живая —

Еще в сердце глубоко блистать.

Из лица пустота мировая

Все пронзительней станет свистать.

Брат! Я дверь распахну на рассвете.

Позабыл ли? Мы были друзья.

Ты посмотришь на дверь: «Это ветер!»

Ошибаешься, брат. Это я!

 * * *

Вчера я ходил по земле, а сегодня

Хоть бейте мячом — мое место свободно.

А в мире, я слышал, становится тесно…

Займите, займите — свободное место!

Займите — и станете вечно скитаться,

И вам никогда пересечь не удастся

Пустыню, в которой блуждал я до срока;

Узнайте, как было до вас мне далёко!

 * * *

Только выйду на берег крутой,

А навстречу волна перегара.

Это Горский, мой друг золотой,

Потускневшая тень Краснодара.

Он рубаху рванет на груди,

Выставляя костлявые мощи:

— Все, мой друг, позади, позади:

И душа, и опавшие рощи.

На закате грусти не грусти —

Ни княжны, ни коня вороного.

И свистит не синица в горсти,

А дыра от гвоздя мирового.

— Уж такой мы народ, — говорю, —

Что свистят наши крестные муки…

Эй, бутылку и дверь на каюк

Да поставить небесные звуки!

Жизнь прошла, а до нас не дошла,

А быть может, она только снится.

Наше море сгорело дотла,

Но летает все та же синица…

 * * *

Орлиное перо, упавшее с небес,

Однажды мне вручил прохожий или бес.

— Пиши! — он так сказал и подмигнул хитро. —

Да осенит тебя орлиное перо.

Отмеченный случайной высотой,

Мой дух восстал над общей суетой.

Но горный лед мне сердце тяжелит.

Душа мятется, а рука парит.

 * * *

Ночь уходит. Равнина пуста

От заветной звезды до куста.

Рассекает пустыни и выси

Серебристая трещина мысли.

В зернах камня, в слоистой слюде

Я иду, как пешком по воде.

А наружного дерева свод

То зеленым, то белым плывет.

Как в луче распыленного света,

В человеке роится планета.

И ему в бесконечной судьбе

Путь открыт в никуда и к себе.

 * * *

Глядишь на небо в час ночной.

Скажи, о чем твой вздох глухой?

Кого любил, того забудь, —

Того насквозь прошел твой путь.

Рожденный женщиной земной,

Ты не заметил ничего,

Что стоит взгляда одного

На эти звезды в час ночной…

 * * *

В тени летящего орла

Сова ночная ожила

И полетела, как подруга,

В плену возвышенного круга.

Орел парил. Она блуждала,

Не видя в воздухе ни зги.

И, ненавидя, повторяла

Его могучие круги.

 * * *

И снится мне озеро… Долго смотрю

На столп вознесенной воды:

То озеро нижет дремоту мою

На пыль от туманной звезды.

За озером тянется серая степь,

За степью — синеющий лес,

За лесом — отвесная горная цепь,

А дальше — простор без небес.

 https://e-libra.ru/read/479331-russkiy-uzel-stihotvoreniya-i-poemy.html