Николай Старшинов (1924-1998)




* * *
Война! Твой страшный след
Живёт в архивах пыльных,
В полотнищах побед
И в нашумевших фильмах.

Война! Твой горький след –
И в книгах, что на полке…
Я сорок с лишним лет
Ношу твои осколки.

Чтоб не забыл вдвойне
Твоих великих тягот,
Они живут во мне
И в гроб со мною лягут.

Война…

1987


* * *
Ракет зелёные огни
По бледным лицам полоснули.
Пониже голову пригни
И как шальной не лезь под пули.

Приказ: «Вперед!»
Команда: «Встать!»
Опять товарища бужу я.
А кто-то звал родную мать,

А кто-то вспоминал – чужую.
Когда, нарушив забытьё,
Орудия заголосили,
Никто не крикнул: «За Россию!..»

А шли и гибли
За неё.

1944

* * *
Зловещим заревом объятый,

Грохочет дымный небосвод.
Мои товарищи-солдаты
Идут вперёд
За взводом взвод.

Идут, подтянуты и строги,
Идут, скупые на слова.
А по обочинам дороги
Шумит листва,
Шуршит трава.

И от ромашек-тонконожек
Мы оторвать не в силах глаз.
Для нас,
Для нас они, быть может,
Цветут сейчас
В последний раз.
И вдруг (неведомо откуда
Попав сюда, зачем и как)
В грязи дорожной – просто чудо! –
Пятак.

Из желтоватого металла,
н, как сазанья чешуя,
Горит,
И только обметало
Зелёной окисью края.

А вот – рубли в траве примятой!
А вот ещё... И вот, и вот...
Мои товарищи-солдаты
Идут вперёд
За взводом взвод.

Всё жарче вспышки полыхают.
Всё тяжелее пушки бьют...
Здесь ничего не покупают
И ничего не продают.

1945

Сушь

Марля с ватой к ноге прилипла,
Кровь на ней проступает ржой.
– Помогите! – зову я хрипло.
Голос мой звучит, как чужой.

Сушь в залитом солнцем овраге.
Сухота в раскалённом рту.
Пить хочу! И ни капли во фляге.
Жить хочу! И невмоготу.

Ни ребят и ни санитара.
Но ползу я, пока живу...
Вот добрался до краснотала
уткнулся лицом в траву.


Всё забыто – боль и забота,
Злая жажда и чертов зной...
Но уже неизвестный кто-то
Наклоняется надо мной.

Чем-то режет мои обмотки
И присохшую марлю рвёт.
Флягу – в губы:
– Глотни, брат, водки,
И до свадьбы всё заживёт!


* * *
Солдаты мы.
И это наша слава,
Погибших и вернувшихся назад.
Мы сами рассказать должны по праву
О нашем поколении солдат.

О том, что было, — откровенно, честно...
А вот один литературный туз
Твердит, что совершенно неуместно
В стихах моих проскальзывает грусть.

Он это говорит и пальцем тычет,
И, хлопая, как друга, по плечу,
Меня он обвиняет в безразличье
К делам моей страны...
А я молчу.

Нотации и чтение морали
Я сам люблю.
Мели себе, мели...
А нам судьбу России доверяли,
И кажется, что мы не подвели.

1945

* * *
И вот в свои семнадцать лет
Я стал в солдатский строй…
У всех шинелей серый цвет,
У всех – один покрой.

У всех товарищей-солдат
И в роте, и в полку –
Противогаз, да автомат,
Да фляга на боку.
Я думал, что не устаю,
Что не перенесу,
Что затеряюсь я в строю,
Как дерево в лесу.

Льют бесконечные дожди,
И вся земля – в грязи,
А ты, солдат, вставай, иди,
На животе ползи.

Иди в жару, иди в пургу.
Ну что – не по плечу?
Здесь нету слова «не могу»,
А пуще – «не хочу».
Мети, метель, мороз, морозь,
Дуй, ветер, как назло, –
Солдатам холодно поврозь,
А сообща тепло.

И я иду, и я пою,
И пулемёт несу,
И чувствую себя в строю,
Как дерево в лесу.

1946

* * *
Другу-пулемётчику П. В. Малинову

Я знаю, друг мой, ты придёшь на помощь,
Когда нависнет надо мной беда.
И мне – уже в который раз! – напомнишь:
«А ведь бывало хуже... А тогда...

...По буераку, всё по буераку
Мы тащим пулемёт березняком.
И вот ещё мгновенье, и – в атаку,
А значит, и прикладом, и штыком.

В дыму, в грязи, в крови – какая смелость!
Как будто нам и нечем дорожить?..
Нет, всё, что в восемнадцать лет имелось,
Хотелось жить, ну так хотелось жить!..

Дымилось и гремело поле боя,
И пламя пожирало всё вокруг...
...А вот сегодня мы сидим с тобою...»
Я понимаю это, добрый друг.


* * *
Даже в детстве,
В далёком детстве
Я мечтал о такой, как ты…
Я хотел, чтобы шли мы вместе
По дорогам одной мечты.

Чтобы, прямо выйдя из школы
Я с тобой – а не с кем-нибудь –
В Заполярье на ледоколе
Мог отправиться в дальний путь.

Чтоб арктическая пустыня
Нас связала одной судьбой,
Я мечтал дрейфовать на льдине –
И конечно, вдвоём с тобой.

Мне хотелось быть там, где бури,
Где под солнцем песок горит.
Я хотел, чтобы нас Ибаррури
Повела защищать Мадрид.

Чтобы солнце Гвадалахары
И пожары в мадридских ночах
Навсегда отразилась в карих,
Широко открытых глазах.

Где я только с тобою не был!
…В бесконечно счастливый час
Ты под милым российским небом
В нашем городе родилась.

Ты жила и росла в Подмосковье…
В сорок первом, встречая врага,
Ты горячей своею кровью
Обожгла родные снега.

Я впервые тебя увидел
Не в арктическом дальнем краю,
Не в сражающемся Мадриде
А под самой Москвой, в бою.

Да и правда, с такой красивой,
Скромной, строгою красотой,
С откровенною и простой
Можно встретится

Лишь в России!

1946

* * *
Ни горестной правды, ни сладостной лжи.
Я сам уезжаю отсюда...
Прощай, моя радость. Живи – не тужи.
Окончилось чудное чудо.
Прощай, моя радость.

В зелёные дали рванулся состав –
Всё громче грохочет на стыках...
И мчатся навстречу и тонут в кустах
Пригорки в кровавых гвоздиках.
Прощай, моя радость.

Мы всё растеряли, что так берегли, –
Какие тут могут быть речи?..
И сосны сегодня на ветках зажгли
Свои поминальные свечи.

Прощай, моя радость.

Тебя не воротишь, за дверью догнав,
И слов не расслышишь хороших...
И плачет на склонах дорожных канав
Кудрявый мышиный горошек.
Прощай, моя радость.

Я был когда-то ротным запевалой…

Я был когда-то ротным запевалой,
В давным-давно минувшие года...
Вот мы с ученья топаем, бывало,
А с неба хлещет ведрами вода.

И нет конца раздрызганной дороге.
Густую глину месят сапоги.
И кажется – свинцом налиты ноги,
Отяжелели руки и мозги.

А что поделать? Обратишься к другу,
Но он твердит одно: – Не отставай!.. –
И вдруг наш старшина на всю округу
Как гаркнет: – Эй, Старшинов, запевай!

А у меня ни голоса, ни слуха
И нет и не бывало никогда.
Но я упрямо собираюсь с духом,
Пою... А голос слаб мой, вот беда!

Но тишина за мною раскололась
От хриплых баритонов и басов.
О, как могуч и как красив мой голос,
Помноженный на сотню голосов!

И пусть ещё не скоро до привала,
Но легче нам шагается в строю...
Я был когда-то ротным запевалой,
Да и теперь я изредка пою.

1957

* * *
И я тебя позабываю…
Я нить за нитью обрываю,
Которыми (о, что за бред –
Я сам себе боюсь признаться!)
Мы были связаны тринадцать,
Тринадцать самых лучших лет.

Вот нить суровой дружбы нашей.
Ну кто, тебя со мною знавший,
Хотя бы лишь подозревал,
Что сколько, мол, она ни вьётся,
Когда-нибудь да оборвётся?..
Но эту нить я оборвал!

А эта нить любви…
За годы
Она прошла огни и воды.
Казалось, ей вовек не сгнить,
Её не сжечь, не взять железу…
Но, душу до крови порезав,
Я оборвал и эту нить!

А это – просто нить привычек.
И я её без закавычек
Порвал.
Но вот опять она.
И снова боль превозмогая,
Порвал её.
Но вот другая,
Ещё,

Ещё одна
Видна…
Но я тебя позабываю,
Я нить за нитью обрываю.
Ещё,
Ещё,
Ещё одна…

1964

* * *
Над холмами, полями, лесами
Умирает февральский закат.
Длинноногие финские сани
По лесистому склону летят.

Вот всё ближе они, вот всё ближе,
А разгон всё сильней и сильней.
И тебя уже рядом я вижу,
Увлечённую бегом саней.

Тонко свищут воздушные струи.
И снежинки, сбиваясь в рои,
Налетают и тают, целуя
Приоткрытые губы твои.

Но меня узнавать ты не хочешь.
И, нарушив морозную тишь,
Ну совсем как девчонка хохочешь
И в объятья другого летишь...

1964

* * *

До свиданья, моя дорогая,
Пусть судьба тебя в небе хранит…
Самолёт, всё быстрей убегая,
Задрожал и рванулся в зенит.

Пусть пробьётся, серебряно-светел,
Сквозь клубящийся облачный лёд,
Сквозь гремящие ливни, сквозь ветер
Уносящий тебя самолёт.

Убоясь реактивного грома,
Врассыпную пошли ястреба…
Ты опять улетаешь к другому.
Да хранит тебя в небе судьба!

1975

* * *

Вроде жизнь наладилась сполна,
Я ступил на ясную дорогу:
Дочка вышла замуж
И жена
Тоже вышла замуж,
Слава богу!

Ой ты, добрый ветер, гой еси,
Молодцу теперь – сплошная воля…
Покачусь по матушке-Руси
Расторопней перекати-поля.

Задохнусь от подступивших чувств,
Осенённый ливнями и громом, –
Нынче каждый придорожный куст
Будет мне служить родимым домом.

До чего же я его люблю,
Ветер, бьющийся за поворотом.
Ну-ка вместе дунем: улю-лю!
И вперёд – по нивам и болотам…
1977

* * *
Я, как грач, хлопотлив и черён,
И, хотя зовусь москвичом,
Я в полях, что заждались зерён,
Появляюсь с первым грачом.

Тут уж некогда веселиться –
Ишь как начало подсыхать,
На ладони лежит землица, –
Сразу видно, пора пахать!

А когда, подрастая, травы
Ниже клонятся над росой,
Я имею святое право
На рассвете сверкать косой.

А ещё я могу на зорях
Слушать, как поют петухи,
Щук зубастых ловить в озёрах
И в сарае писать стихи.

Но едва подступает осень,
Прибавляется мне хлопот:
Чем в полях тяжелей колосья,
Тем обильней течёт мой пот.

Из земной, из бездонной глуби, –
О, картофельная страда! –
Достаю я за клубнем клубень,
А спина болит – не беда.

Не в романе, не на экране,
Не витийствуя за столом,
Это здесь я стираю грани
Между городом и селом.

Почему-то в моём народе
Я считаться своим могу…
Стало пусто на огороде,



Пусто в поле и на лугу.

Птиц на юг угоняет голод,
И со мной ты, земля, простись.
Только я улетаю в город
Позже всех перелетных птиц.

1965

Голуби

Не спугните… Ради Бога, тише!
Голуби целуются на крыше.
Вот она, сама любовь, ликует, –
Голубок с голубкою воркует.

Он глаза от счастья закрывает,
Обо всём на свете забывает…
Мы с тобою люди, человеки,
И при том живём в двадцатом веке.

Я же, как дикарь, сегодня замер
Пред твоими знойными глазами.
Волосы твои рукою глажу –
С непокорными никак не слажу.

Я тебя целую, дорогую,
А давно ли целовал другую,
Самую любимую на свете?
Голуби, пожалуйста, ответьте,

Голуби, скажите, что такое?
Что с моей неверною рукою,
Что с моими грешными губами?
Разве так меж вами, голубями?

Разве так случается, скажите,
В вашем голубином общежитье?

1959

*  *  *
Когда-то,
Шустёр и запальчив,
Досужих людей веселя,
В поэзию ринулся мальчик –
Решил поиграть в короля.

Мол, нету меня современней,
Мол, нет одарённей меня,
Мол, я – новоявленный гений,
А всё остальное… стряпня!..

Одна неотвязная дума
Засела в его голове –
Наделать побольше бы шума
Сначала хотя бы в Москве.

Потом, простираясь всё дальше,
Собой поразить белый свет.
И, знаете, этого мальчик,
Добился за несколько лет.

Даёшь мировую известность,
Шумиху с охапками роз!..
Да он и родную словесность
На много голов перерос…

Все рамки, сердешному, узки.
И он привстаёт на носки.
И всё недобро, не по-русски,
Навыворот, не по-людски.

Всё дальше, всё дальше, всё дальше…
Штанишки по-детски висят.
Куражится выросший мальчик,
Которому под пятьдесят.

Осталось одно –
Удивляться
Твоей доброте, белый свет.
Ну сколько же можно кривляться,
Ужели до старости лет?!

Его разбитные творенья
Уродуют русскую речь.
Он слышит одни одобренья…
А надо бы мальчика сечь!

1977

* * *
Этот луг до конца заболочен,
Но дорога и здесь пролегла.
У налитых водою обочин
Затаилась зловещая мгла.

И на соснах больных шелушится
Чешуей золотушной кора.
Словно ватой покрыта пушица,
И над нею гудит мошкара.

Но средь этой удушливой гнили,
От которой в рассудке темно,
Белоснежными звёздами лилий
Вдруг меж кочек проглянет окно.

Чудо-лилия, ты здесь – чужая…
Но она остановит: постой! –
Чистотою своей поражая
И почти неземной красотой.

1983

* * *

Я с детства не любил овал,
Я с детства угол рисовал.
Павел Коган.

Обожаю круги и овалы,
Мир от них не уйдёт никуда…
Помню, камушек бросишь, бывало, –
Вся кругами займётся вода.

Отсчитав хлопотливые сутки,
Новый круг начинают часы.
На овальном листке незабудки
Блещут круглые капли росы.

А колечки волнистого дыма,

А годичные кольца стволов?..
О, овальные плечи любимой,
Слава Богу, что вы без углов!
И конечно, поэту, что с детства

Только угол один рисовал,
Был в его угловатое сердце
Замечательно вписан овал.
Без овалов природа – ни шагу.

Вот её вековая резьба:
Видишь круглые бусинки ягод
И овальную шляпку гриба?
И, к чему она не прикоснётся,

Постарается сгладить углы…
И родная планета и солнце,
Как зрачки моей милой, круглы.

1963

Россия

Валерию Дементьеву

Она меняется с годами
В своей державной высоте.
И мы гордимся всё упрямей:
«И Русь не та, и мы не те!»

Но как бы это к неким срокам,
Достигнув новой высоты,
Не исказить нам ненароком
Её прекрасные черты.

А то потом найдём кручину:
Ну, хорошо ли, если мать
Уж так изменится, что сыну,
Что даже сыну не узнать?

Вот он дождётся с нею встречи,
И вдруг, смотри, беда стряслась;
Ни прежней, с детства милой речи,
Ни русых кос,
Ни синих глаз...

Россия-мать,
Святой и зримый
Да будет жребий твой велик!
Но сохрани неповторимый
Свой материнский светлый лик.

1970


* * *
Жизнь была и сладкой и солёной
А порой и горькою была.
Раненный и трижды исцелённый,
Говорю я:
– Жизнь, тебе хвала!

Ты дарила тишиной мгновенной
И бросала в полымя огня.
Убивала чёрною изменой,
Воскрешала верностью меня.

Обращалась с материнской лаской
И преподносила мне урок –
Била в зубы,
Награждала тряской
Глинистых просёлочных дорог.

Я тебя не пробовал навырез,
Как хозяйки пробуют арбуз…
Всё равно я не утихомирюсь,
Пусть и снова трижды ошибусь.

Жизнь моя! Она бывала всякой.
Пела синевой любимых глаз…
И молчала зло перед атакой…
Может, потому и удалась!

76


* * *

Иду, ничем не озабочен.
Дорога вьётся вдоль реки.
Темнеет.
Около обочин
В траве мерцают светляки.

Я рад вечернему затишью,
Меня покой берёт в полон…
Но вот уже летучей мышью
Расчерчен синий небосклон.

Мелькая над рекой, над хатой,
Всё небо – вдоль и поперёк –
Избороздил зверёк крылатый,
Метущийся в ночи зверёк.

Как будто это, сна не зная,

Отчаянно,
Едва дыша,
По небу мечется больная

И одинокая душа.

1973


Муравьи
Над головой дожди звенели,
В лесу терялась колеи.
И вот в тени косматой ели
Закопошились муравьи.

Они спешат своей тропою
И подбирают на пути
Былинку,
Высохшую хвою
И всё, что в силах унести.

Торжественно, благоговейно
Тащили в кучу этот хлам.
И вот воздвигли муравейник,
Как люди воздвигают храм.

Он встал незыблемой скалою
На муравьиные века…
А ты сравнял его с землею
Одним ударом каблука.

1946

Песня

Расшумелось сине море.
Возле моря я бреду.
У меня такое горе,
Что я места не найду.

переди посёлок дачный
Крыши поднял в синеву.
Но хожу я мрачный-мрачный –
Что живу, что не живу.

Как я скорбь свою осилю,
Как потомки нас простят:
На глазах у всех Россию
Чёрны вороны когтят.

Днём и ночью, днём и ночью
Рвут её впадая в хмель…
И летят по миру клочья
Наших дедовских земель.

Расшумелось сине море,
Раскричалось вороньё…
Ой ты, горе, мое горе
Горе горькое моё.
1994

Река любви

И всё же есть река любви!
Она бежит, хоть нету моченьки…
А ведь когда-то дни и ноченьки
Над ней гремели соловьи.

Да, знаешь, были времена,
Когда в объятиях течения
И радости и огорчения,
И жизнь и смерть несла она.

Как мне она была горька!
Я был уже готов отчаяться…
Но, как известно, всё кончается, –
И ты уже не та, река.

Не та, не та, совсем не та:
Где гребни волн с крутыми взлётами,
Ну где они, с водоворотами
Твои былые омута?

Теперь течёшь едва-едва,
И соловьи не манят трелями
И возвышается над мелями
Полуметровая трава.

Но я прошу тебя: журчи,
Пой песенку леску прибрежному,
Ведь всё-таки тебя по-прежнему
Питают светлые ключи.